Мой путь в феноменологию

Мартин Хайдеггер
Воспоминания Хайдеггера о его первых попытках приобщения к феноменологическому
образу мышления и о трудностях, подстерегавших на этом пути. Весьма поучительная
работа для всех, кто осваивает феноменологию. Русский перевод В.В. Анашвили,
впервые опубликован в журнале "Логос" (№6, М., 1994).
Мартин Хайдеггер
Мой путь в феноменологию
Моя академическая учеба началась зимой 1909/10 годов на теологическом факультете
университета Фрайбурга. Впрочем, профилирующие занятия теологией оставляли еще
достаточно места для философии, и без того входящей в учебный план. Так что с
первого же семестра на мой ученический пульт в факультетском интернате встали
оба тома "Логических исследований" Гуссерля. Книги были взяты в университетской
библиотеке. Срок сдачи всегда мог быть без затруднений продлен. Ясно, что этот
труд не часто запрашивался студентами. Как же в столь чуждом для него окружении
попал он ко мне на стол?
По некоторым намекам в философских журналах я узнал, что гуссерлианский образ
мыслей был предложен Францем Брентано, чья диссертация "О различных значениях
сущего у Аристотеля" (1862) служила с 1907 года посохом в моих первых неуклюжих
и беспомощных попытках проникнуть в философию. Довольно смутно задело меня
рассуждение: если сущее сказывается в различных значениях, то какое сущее, в
таком случае, имеет значение путеводное и основное? Что есть бытие? На последнем
году моего обучения в гимназии я наткнулся на сочинение тогдашнего профессора
догматики фрайбургского университета Карла Брайга "О бытии. Абрис онтологии".
Книга эта вышла в 1896 году, ко времени, когда ее автор стал экстраординарным
профессором философии факультета теологии фрайбургского университета. Основные
разделы сочинения сопровождались приложением обширных цитат из Аристотеля, Фомы
Аквинского и Суареса, и здесь же, кроме того, анализировалась этимология слов,
обозначающих основные онтологические понятия.
От гуссерлевских "Логических исследований" я ожидал решительного продвижения в
вопросах, поднятых в диссертации Брентано. Однако мои старания разыскать ответ
оказались напрасными, потому что, я смог понять это гораздо позднее, неверен был
метод моего поиска. Тем не менее, я был настолько впечатлен работой Гуссерля,
что даже не обладая достаточным ее пониманием и в последующие годы никак не мог
избавиться от ее плена. Магические чары, исходящие от книги, распространялись и
на чисто внешнее в ней: на шрифт, каким она была набрана, на титульный лист. На
титульном листе который и сейчас живо стоит в моей памяти стояло название
"Издательство Макса Нимейера". Название это ассоциировалось с загадочным словом
"феноменология", которое всплывало в подзаголовке второго тома. Я мало знал в то
время об издательстве Макса Нимейера и его деле, и столь же малым и
неопределенным оставалось мое понимание самого слова "феноменология". Насколько
оба имени "издательство Нимейера" и "феноменология" связаны друг с другом,
вскоре должно было проясниться.
После четырех семестров я отказался от теологических штудий и всецело посвятил
себя философии. Правда, лекции по теологии я продолжал посещать еще и после 1911
года, но лишь Карла Брайга о догматике. На это меня подтолкнул интерес к
спекулятивной теологии, но, прежде всего, та убедительная манера мышления,
которую демонстрировал на каждом занятии сам Брайг. От него, на прогулках, в
которых я имел возможность его сопровождать, я впервые услышал о значении
Шеллинга и Гегеля для спекулятивной теологии в отличие от ученых систем
схоластики. Так в поле моего зрения попали напряженные отношения между
онтологией и спекулятивной теологией как каркасом метафизики.
Разумеется, все это временно отступило на задний план по сравнению с тем, что
обсуждал на своих семинарах Генрих Риккерт: две работы своего ученика Эмиля
Ласка, погибшего в звании рядового на галицийском фронте. Риккерт посвятил
"дорогому другу" вышедшее в том же году третье, полностью переработанное издание
труда "Предмет познания. Введение в трансцендентальную философию". Посвящение
должно было, одновременно, означать влияние ученика на учителя. Обе работы Эмиля
Ласка "Логика философии и учение о категориях. Исследование об области влияния
логических форм" (1911) и "Учение о суждении" (1912) в свою очередь достаточно
отчетливо свидетельствовали о влиянии гуссерлианских "Логических исследований".
Эти обстоятельства вынудили меня заново проработать произведение Гуссерля.
Однако повторный штурм вновь оказался неудовлетворительным, поскольку я не
преодолел главного затруднения. Оно касалось простого вопроса: как должно
приводить в исполнение способ мышления, называемый "феноменологией".

Беспокойство возникало вследствие раздвоенности, о которой, на первый взгляд,
свидетельствовала работа Гуссерля.
Вышедший в 1900 году первый том "Исследований" содержал опровержения
психологизма в логике посредством доказательства, что учение о мышлении и
познании не может основываться на психологии. Но вышедший годом позже в три раза
более объемистый второй том, напротив, при построении познания содержал описания
сущностных актов сознания. Итак, все-таки психология. Иначе к чему бы быть в
пятом исследовании параграфу (9) "Значение разграничения "психических феноменов"
у Брентано"? Следовательно, со своими феноменологическими описаниями феноменов
сознания Гуссерль снова впадал в им же опровергаемую ранее позицию психологизма.
Однако если столь грубая ошибка не может быть приписана произведению Гессерля,
что есть, в таком случае, феноменологическое описание акта сознания? В чем же
состоит существо феноменологии, если она не логика и не психология? Появляется
совсем новая философская дисциплина со своими собственными структурами и
приоритетами?
Не ориентируясь в этих вопросах, оставаясь слепым и беспомощным, я едва ли
вообще мог осознать ту ясность, с которой они здесь поставлены.
И вот, 1913 год принес ответ. В издательстве Макса Нимейера начал выходить
редактируемый Гуссерлем "Ежегодник по философии и феноменологическим
исследованиям". Первая книжка открывалась статьей Гуссерля, само заглавие
которой возвещало о выделении феноменологии и ее исключительности: "Идеи к
чистой феноменологии и феноменологической философии".
"Чистая феноменология" есть "наука об основах" философии, посредством которых
философия создается. "Чистая" это значит: "трансцендентальная феноменология". Но
в качестве трансцендентального, однако, устанавливалась "субъективность"
познающего, действующего и задающего ценности субъекта. Оба понятия,
"субъективность" и "трансцендентальное", указывают, что феноменология решительно
и совершенно сознательно повернула к традиции философствования Нового времени,
правда, таким образом, что "трансцендентальная субъективность" благодаря
феноменологии достигла изначальной и универсальной определенности. Феноменология
сохранила "переживания сознания" в области своей тематики, но уже в
систематически упорядоченном и достоверном исследовании структуры актов
переживания в единстве с исследованием пережитых в этих актах предметов
относительно их предметности.
Теперь в этом универсальном проекте феноменологической философии могло быть
отведено место и "Логическим исследованиям", по-прежнему остающимся философски
нейтральными. Они вышли вторым изданием в том же самом издательстве и в том же
самом 1913 году. Разумеется, большая часть "Исследований" была подвергнута
"основательной переработке". Правда, шестое, "в феноменологическом отношении
важнейшее" исследование (из предисловия ко второму изданию), не было затронуто.
Равным образом и сданная в первую книжку новообразованного журнала "Логос"
статья "Философия как строгая наука" (1910/11) лишь с появлением "Идей к чистой
феноменологии..." получила достаточное обоснование своих программных тезисов.
В том же 1913 году в издательстве Макса Нимейера вышло в свет знаменательное
исследование Макса Шелера "К феноменологии чувства симпатии, о любви и
ненависти. С приложением: Об основании предположения существования другого Я".
Посредством названных публикаций деятельность Нимейера выдвигалась на передовые
рубежи философского книгоиздания. В то время часто можно было слышать
утверждение, что с "феноменологией" в европейской философии открылось новое
направление. Кто захотел бы опровергнуть правильность этого тезиса?
Но такая оценка, историческая по своей природе, не попадала в точку относительно
того, что же произошло благодаря "феноменологии", т. е. благодаря уже
"Логическим исследованиям". Это осталось невысказанным и едва ли может быть
справедливо истолковано даже сегодня. Собственные программные разъяснения
Гуссерля и его методологические изложения скорее только усиливали недоразумение
будто "феноменология" провозглашает начало философии, отвергающей все
предшествующее мышление.
Даже после появления "Идей к чистой феноменологии..." меня удерживало
неослабевающее очарование, которое исходило от "Логических исследований". Оно
способствовало возобновлению беспокойства, не знавшего своей истинной причины,
хотя и дающего возможность строить догадки: беспокойство проистекало от
неспособности добиться простым прочтением философской литературы исполнения
образа мыслей, носящего название "феноменология".
Медленно начала отступать беспомощность, и с большим трудом развеивалась
путаница только тогда, когда я смог лично встречаться с Гуссерлем в его
творческой лаборатории.

Гуссерль заступил на кафедру во Фрайбурге в 1916 году, сменив Генриха Риккерта,
получившего кафедру Виндельбанда в Гейдельберге. Преподавание Гуссерля проходило
в форме постепенной, шаг за шагом, тренировки феноменологического "видения",
требовавшего, одновременно, отказа от применения философских знаний без их
проверки, а также отказа привносить в беседу авторитет великих мыслителей. Между
тем, я все менее мог расстаться с Аристотелем и другими греческими философами,
чем более явно мое растущее сближение с феноменологическим видением делало
плодотворным истолкование аристотелевских текстов. Правда, тогда я еще был не в
состоянии окинуть взором, к каким решительным последствиям должно было привести
обновленное обращение к Аристотелю.
С 1919 года, когда я сам начинал практиковать феноменологическое зрение, учасьобучая
рядом с Гуссерлем, и, одновременно, опробовал на семинаре
трансформировавшееся понимание Аристотеля, мой интерес вновь обратился к
"Логическим исследованиям", и, прежде всего, к шестому исследованию первого
издания. Разработанное здесь различие между чувственным и категориальным
созерцанием открылось мне в своей значимости для определения "различных значений
сущего".
В связи с этим мы друзья и ученики просили Гуссерля вновь отдать в печать
практически уже недоступное в то время шестое исследование. С испытанной
готовностью оказать помощь делу феноменологии, издательство Нимейера вновь
выпустило последнюю часть "Логических исследований" в 1922 году. В предисловии
Гуссерль отметил: "Дела обстоят таким образом, что я, уступая натиску друзей
лежащего перед Вами произведения, должен был решиться на то, чтобы снова сделать
доступным шестое, заключительное "Исследование" в его прежнем виде". Выражением
"друзья лежащего перед Вами произведения" Гуссерль хотел подчеркнуть, что сам
он, после публикации "Идей" не мог впредь относиться справедливо к "Логическим
исследованиям". В то время, более чем когда-либо, для Гуссерля имела значение
привязанность его мысли к "Чистой феноменологии" и его стремление, на новом
месте его академической деятельности, к систематическому развертыванию плана,
представленного в этом произведении. Поэтому Гуссерль мог писать в упоминавшемся
предисловии к шестому исследованию: "Моя фрайбургская преподавательская
деятельность также способствовала переключению моего интереса на путеводную
универсальность и системность".
Таким образом, Гуссерль благодушно, но, в основном, скептически, наблюдал, как
я, наряду с моими лекциями и семинарами, на еженедельном кружке прорабатывал с
более взрослыми учениками его "Логические исследования". Подготовка к этой
работе была плодотворной прежде всего для меня самого. При этом я осознал
сначала как догадку, нежели как нечто обоснованное следующее: то, что согласно
феноменологии акта сознания осуществляет себя как себя-самое-выражающее
феномена, мыслилось изначально еще Аристотелем и, вообще, греческим мышлением и
греческим Dasein как 'Alyteia, как несокрытость присутствующего, его раскрытие,
показывание себя. То, что заново найдено в феноменологических исследованиях как
основополагающая позиция мышления, оказывалось главной чертой мышления
греческого, если не вообще философии как таковой.
Чем решительнее открывалось мне понимание этого, тем настоятельнее подступал
вопрос: откуда и как определяется то, что должно быть узнано согласно
феноменологическому принципу "сама вещь"? Есть ли это сознание и его
предметность, или это есть бытие сущего в его несокрытости и потаенности?
Таким образом, будучи вовлеченным на путь вопрошания о бытии, я оказался озарен
феноменологией, вновь, и по-иному, чем прежде, обеспокоен вопросами, поднятыми в
диссертации Брентано. Но путь вопрошания оказался длинее, чем я предполагал. Он
нес с собой многочисленные остановки, ложные пути, кружные тропы. Лекции,
сначала Фрайбурга, а потом Марбурга, лишь косвенно свидетельствуют об этом пути.
"Коллега Хайдеггер, Вы должны, наконец, что-нибудь опубликовать. Есть ли у Вас
подходящая рукопись?" С этими словами в один из дней зимнего семестра 1925/26
годов в мой кабинет вошел декан философского факультета университета Марбурга.
"Конечно" отвечал я. "Рукопись должна быть немедленно напечатана!" заметил
декан. Дело заключалось в том, что факультет рекомендовал меня unico loco в
качестве преемника Николая Гартмана на должность первого ординарного профессора.
Между тем, министерство в Берлине отклонило это предложение, мотивируя свое
решение тем, что я ничего не публиковал уже десять лет.
Теперь речь шла о том, чтобы предать гласности столь долго оберегаемую работу.
Издательство Макса Нимейера было готово, благодаря Гуссерлю, немедленно
напечатать первые пятнадцать листов моего произведения, которое должно было
целиком выйти в гуссерлевском "Ежегоднике". В скором времени два сигнальных
экземпляра были переданы факультетом в министерство. Спустя немалый срок они
вернулись на факультет с пометкой: "Недостаточно". В феврале следующего года
(1927) и в восьмой книжке "Ежегодника" и отдельным изданием появились полные
тексты "Бытия и времени". В ответ на это, министерство, по истечении полугода,
отклонило свой отрицательный приговор и произвело назначение.

Из-за приключений, связанных с публикацией "Бытия и времени", я впервые вступил
с издательством Макса Нимейера в непосредственные деловые отношения. Ничего не
означающее на первом семестре моей учебы имя, стоявшее на титульном листе
ослепительного труда Гуссерля, открылось мне и в будущем сопровождало меня своей
надежностью, благородством и скромностью.
Летом 1928 года, во время моего последнего семестра в Марбурге, был подготовлен
юбилейный сборник, посвященный 70-летию Гуссерля. К началу этого семестра
скоропостижно скончался Макс Шелер, один из соиздателей гуссерлевского
ежегодника, опубликовавший в первой и второй книжках (1916) свое знаменательное
исследование "Формализм в этике и материальная этика ценностей". Оно с полным
правом может считаться внесшим, наряду с "Чистой феноменологией", самый
значительный вклад в ежегодник своим незабываемым эффектом, дальновидностью и
мощью, представив издательство Нимейера в новом свете.
Юбилейный сборник, посвященный Эдмунду Гуссерлю, вышел точно в его день рождения
как дополнительный том ежегодника. Я смог вручить этот том прославленному
учителю 8 апреля 1929 года в окружении его друзей и учеников.
В последующее десятилетие всякая более или менее значимая публикация
откладывалась до тех пор, пока издательство Нимейера отважилось в 1941 году
напечатать мою интерпретацию гимна Гёльдерлина "Как если на празднике...", без
указания года издания. Я, как гость университета Лейпцига, делал этот доклад в
качестве публичной лекции в мае того года. Владелец издательства, господин
Германн Нимейер, прибыл на эту лекцию из Галле, и после лекции мы обсудили
возможность публикации.
Когда через двенадцать лет я решился выпустить читанные ранее лекции, я выбрал
для осуществления своего замысла издательство Нимейера. Между тем, оно уже не
подписывалось "Halle a. d. Saale". Вследствие больших убытков и разнообразных
трудностей, обрушившихся на прошлого его владельца, постигших его тяжелых личных
несчастий, издательство было развернуто вновь в Тюбингене.
"Halle a. d. Saale" в этом городе преподавал в 90-е годы прошлого столетия в
местном университете тогдашний приват-доцент Эдмунд Гуссерль. Позднее, во
Фрайбурге, он часто рассказывал об истории возникновения "Логических
исследований". При этом он никогда не забывал с благодарностью и восхищением
вспомнить об издательстве Макса Нимейера, которое на рубеже веков взяло на себя
смелость напечатать объемистый труд едва известного доцента, вставшего на
непривычные пути мышления и долженствующего, тем самым, смутить своим
произведением современную философию; что и происходило долгие годы, пока
Вильгельм Дильтей не распознал его значение. Издательство не могло тогда даже
догадываться, что в будущем его имя останется связанным с феноменологией, в
различных областях определившей часто невысказанно дух эпохи.
А что же сегодня? Кажется, что время феноменологической философии ушло. Она
имеет значение уже как нечто прошлое, отмеченное только исторически наряду с
другими направлениями философии. Но феноменология по сути своей не есть какоелибо
философское направление. Она является изменяющейся вместе со временем и
таким только образом сохраняющейся возможностью мышления соответствовать
требованию подлежащего мысли. Феноменология будет понимать и удерживать, потом,
как название, она может исчезнуть на пользу предмету мышления, чья открытость
остается тайной.

Закладка в соц.сетях