Жанр: Философия
Игра в бисер
...ьянити вздохнул, подхватил свою сумку с автоматом и вылез
из машины. С беззаботным видом они направились к замку. Увидев
их через бойницу. Ромуальд кинулся в коридор, загроможденный
оружием, проскользнул, как кролик, на другую сторону замка,
вылез через слуховое окно и помчался со всех ног через лес к
Тибо Рустагилю, чтобы снова укрыться у него. Он был сыт по
горло этими жемчужинами. И не мог от них избавиться: слишком
дорожил Ирен, она держала его, как магнит.
— А если тебе купить ей обычные бусы в отделе "Тысяча
мелочей" в супермаркете в Грей? — предложил Тибо, который
опять укрыл его на заводе-крепости, и которому Ромуальд поведал
о своих несчастьях, не посвящая в тайну загадочного жемчуга,
морские ванны и так далее. Он рассказал о неприятностях из-за
этих жемчужин и о том, что пока он не мог подарить их Ирен.
Идея о том, чтоб купить ей бусы в магазине никуда не годилась,
так как она прониклась жемчужинами Джифаргатара, и здесь ее не
проведешь. Впрочем, мозг Тибо продолжал постоянно работать в
направлении его научно-технических изобретений, и он плохо
понимал, откровенно говоря, что ему рассказывал Ромуальд,--
просто терял нить.
Инженер смотрел на своего кузена с мягкой улыбкой, как
смотрит врач на душевнобольного.
— Ну, ты даришь ей дешевые бусы и все довольны, раз она
не очень разбирается. Ну, как амулеты в племени зулу, пока они
не научились читать и писать. Нет? Ты знаешь, Ромуальд, я не
хотел бы тебя обидеть, но вся эта история, я что-то не очень
тебя понимаю. Надеюсь, ты не наделал глупостей... Ты что, украл
это ожерелье?
— Мне казалось, я тебе все объяснил. Я был на арабском
Востоке, ну, не знаю, как еще объяснить...
— Успокойся. Вот, выпей сливовой. (Он налил ему рюмку
водки, которую сам гнал в перегонном кубе, стоявшем у него в
лаборатории).
— Я не знаю, что делать, Тибо,-- сказал подавленно
Ромуальд, сидя на табурете и вытирая пот со лба. Чтоб со всем
этим разобраться, надо, чтоб Ирен оставила меня дня на два-три
в покое, не торчала у меня за спиной...
— Ты ее хотел — ты ее получил, приятель!
— И эти убийцы, боже мой! Они во что бы то ни стало хотят
меня прикончить, никак не могут успокоиться... А этой дурехе
надо устроить свадьбу только здесь и больше нигде!
В дверь два раза постучали. Это Ирен была легка на помине.
Ромуальд испустил вздох, полный страдания, который искренне
тронул Тибо. Минуту поколебавшись, он проворчал, однако:
— Я бы хотел, чтоб меня меньше беспокоили в то время,
когда моя работа требует полной сосредоточенности и внимания.
Из лаборатории послышались скрежет, позвякивание,
равномерные удары молота и другие странные звуки. Потом резкий
скрип, как звук тормозов, затем пронзительный звон.
Бывшая пастушка все стучала в дверь.
— Открой ей,-- вздохнул Ромуальд,-- иначе она здесь такое
устроит.
Тибо ушел, волоча ноги и чертыхаясь.
x x x
Прошла неделя, в течение которой в Кьефране произошло
много событий. Во-первых, из-эа рекламного щита, похищенного
Ромуальдом, муниципальный совет заседал без перерыва.
Мэр и депутат, будучи на парламентских каникулах,
переоделся в деревенское платье и в перерывах между косьбой
люцерны на своих лугах вещал в совете:
— Кьефран не может оставаться в стороне и плестись в
хвосте! Это стыд и позор!
Он называл места в округе, имеющие что-то особенное,
интересное или познавательное, которые привлекали все больше и
больше иностранных туристов. А в их родной коммуне ничего
такого не было.
— Ну, не можем же мы ради них памятники поставить! --
завопил сельский страж порядка.
x x x
Головорезы уехали не солоно хлебавши, и Ромуальд смог
выйти из своего укрытия и вернуться в лачугу.
Ирен решила отправиться к ювелиру в Везуль, чтобы выяснить
настоящую цену ожерелья. Ромуальд сказал, что отвезет ее. К
счастью, с учетом того, что жемчужины купали последний раз
всего две недели назад, следов разрушения не было заметно, они
все еще стоили целое состояние, что ювелир и подтвердил Ирен.
Хотя он слегка нахмурился, заметив крошечные темные пятнышки,
появившиеся на блестящих бусинках.
Ирен вернулась в Кьефран удовлетворенной. Ромуальд
прекрасно понимал, что он не мог лишить ее жемчужин из
Аравийского моря... и заменить их вульгарными бусами,
купленными на базаре. Ирен — тонкая бестия, ее не проведешь.
В старом почтовом ящике, который Ромуальд прикрутил
проволокой к шаткой двери их хижины, похожей на цыганскую
кибитку, безработную пастушку ждала телеграмма:
"Сюзон в тяжелом состоянии вследствии автокатастрофы.
Приезжай немедленно. Целую. Люси".
Ирен машинально сжала в кулаке голубой клочок бумаги,
страдание исказило ее лиио, сделав его почти некрасивым:
— Боже мой,-- прошептала она,-- бедняжка Сюзон...
— Кто это — Сюзон? — спросил Ромуальд.
— Моя лучшая подруга детства. Сирота, как и я. Она пасла
коров у Криспенов двенадцать лет. Потом вышла замуж за аптекаря
в Грее и уехала из Кьефрана. Бедная Сюзон... (Она вытерла слезу
указательным пальцем).
— Ты поедешь?
— Конечно. Если бы дело не обстояло так серьезно, ее
свекровь не дала бы мне телеграмму.
— Она живет в Грей?
— Да нет же, на другом конце Франции, в Перпиньяне. В 23
часа 17 минут Ирен села в Везуле на поезд, идущий на Перпиньян
через Лимож.
"Наконец я один и могу действовать",-- подумал Ромуальд,
потирая руки и потягивая лимонную настойку, которую он заказал
себе в буфете на вокзале, когда поезд тронулся и увез Ирен — в
первый раз одну в такое дальнее путешествие. Суженую он
проводил, а вскоре и сам сел в свою микролитражку и поехал по
дороге на Ламанш, к ближайшей бухте. Он проехал Шампань,
пересек Сомму — гнал без остановок — и совершенно
обессиленный добрался к утру до Кот д'Опаль. И сразу же пошел
купать ожерелье в морской воде. Ранние сборщики крабов
провожали его удивленными взглядами, более чем заинтригованные.
С ожерельем, с которого стекала вода, в бледных и
похудевших руках. Ромуальд, как вор, поспешил с пляжа, сел в
машину, оставленную у какой-то стены, положил жемчужины обратно
в сумку и уехал.
Живя один в хижине в Фальгонкуле, Ромуальд очень скоро
потерял покой. Испытывая постоянный страх, опасаясь
неожиданного приезда убийц, он не мог сомкнуть глаз по ночам и,
забрав зубную щетку и пижаму, вернулся в дом Тибо. Тот начал
нервничать. Что значила вся эта безумная история, все эти
бесконечные приходы и уходы? В довершение всего, Ирен не
возвращалась. Видимо, ее подруга никак не могла решиться
переселиться в мир иной, и Ирен, добрая душа, оставалась подле
ее постели.
Как затравленный зверь, Ромуальд выходил из дома только по
ночам. С наступлением темноты, проглотив суп, он покидал свое
убежище и шел прогуляться по лесу. Именно там его стала
охмурять, обхаживать, покачивая бедрами и всячески провоцируя,
Раймонда Смирговски, старшая дочь поляка — красавица-блондинка
с великолепной кожей. Она работала на фабрике домашней обуви.
Спустя три дня Ромуальд уступил все более и более откровенным
заигрываниям красавицы-польки. Не каменный же он в самом деле,
да и Ирен все не возвращалась... Короче, как говорится
мимоходом, походя...
В конце концов, последний из Мюзарденов привел ее в бывший
домик охраны замка: здесь было удобнее, чем в лесу, можно было
хоть привести себя в порядок. Девица была просто ненасытной,
она так кричала в порыве страсти — и ей все было мало.
Именно там, вернувшаяся без предупреждения Ирен (автобус
высадил ее в восемь часов утра на площади перед мэрией) и
застала врасплох счастливую парочку, в самый, так сказать,
кульминационный момент. Она чуть не упала навзничь от такой
наглости. На шее у этой польской шлюхи было ее колье! Такого
Ирен не могла вынести. Она достала из сумочки украденный у
бывшего любовника — жандарма револьвер, который всегда носила
с собой. Сначала она хотела убить Ромуальда, но промахнулась: у
нее дрожали руки от бешенства. Обезумев, не помня себя от
ярости, она разрядила всю обойму, не целясь. Рймуальд, в
спущенных брюках, успел выскочить и спрятаться в своем любимом
тайнике.
Скрючившись в нише и поправляя запачканные брюки, он
слышал крики. Ирен нагоняла польку в парадном дворе замка.
Раздалось два выстрела, потом воцарилась мертвая тишина, едва
нарушаемая пением птиц.
Ирен, с пистолетом в руке, смотрела, не понимая, на
лежащий у ее ног труп соперницы, на ее толстый белый зад,
прекрасную белую грудь, разорванную пулей, кровь на животе --
много, много крови, как у зарезанной свиньи. Пастушка стояла
неподвижно, не говоря ни слова, только струйка слюны показалась
в уголке рта, потом наклонилась и сорвала с шеи убитой свое
дорогое колье.
x x x
На первой странице газеты "Монитор Грей", от пятнадцатого
сентября, крупными буквами было наюечатано:
"ИРЕН ДЕ ВЕЗУЛЬ ПРИГОВОРЕНА К ПЯТНАДЦАТИ ГОДАМ ТЮРЕМНОГО
ЗАКЛЮЧЕНИЯ СУДОМ ПРИСЯЖНЫХ ДЕПАРТАМЕНТА ВЕРХНЯЯ СОНА",
а ниже, мелким шрифтом: "Бывшая пастушка решила подать
апелляцию".
Несколько смазанная фотография изображала Ирен на скамье
подсудимых в окружении двух охранников, готовых увести ее после
вынесения приговора.
Комментарий под фотографией был следующий: "Жандармы
уводят осужденную, которая будет отправлена в тюрьму в
Хагенау". Справа на фотографии адвокат треплет Ирен по руке,
пытаясь ободрить свою молодую клиентку.
Ромуальд отложил газету и, поймав расстроенный взгляд
своего кузена, написал заключенной почтовую открытку: "Любовь
моя, я буду ждать тебя. Если потребуется, то и тридцать лет. С
ожерельем, твоим ожерельем. Любящий тебя Ромуальд".
x x x
Преступление Ирен привлекло в Кьефран несколько ротозеев и
горстку туристов-извращенцев, дважды обошедших обагренный
кровью парадный двор Фальгонкуля. Затем в деревне воцарился
покой, и с наступлением осени здесь не видели больше ни одного
чужого кота. Потерпев поражение на последних выборах, но став
кем-то вроде пророка, которого, конечно, позовут, когда
положение будет безвыходное, Габриэль Фроссинет посвятил себя
теперь полностью деятельности мэра. Он нанял себе "негра" --
одного местного эрудита, который написал ему рекламный
проспект; его задачей было изыскать чудо, чтоб постоянно
привлекать в Кьефран толпы туристов: старый замок, дуб времен
Революции или богатая рыбой лужа.
Ромуальд несколько раз навещал Ирен в тюрьме Хагенау, где
она проводила время, клея фонарики и поднимаясь, в знак
протеста на крышу раз в три недели. Бывший фотограф поклялся ее
ждать. Пятнадцать лет это долго, она выйдет из тюрьмы
где-нибудь к 1985-ому году. Последнему из Мюзарденов будет
тогда шестьдесят лет, все зубы будут еще целы, но, может быть,
заключенную освободят до конца срока. В комнате для свиданий
Ирен долго говорила об ожерелье и заставила своего жениха
пообещать, что, если с ним что-нибудь служится, он позаботится
об ожерелье и поместит его в надежное место, так, чтобы по
выходе из тюрымы она знала, где его найги. Ромуальд пришел к
выводу, что Ирен по-прежнему твердо стоит на ногах и не
потеряла жизненного ориентира. Но он так к ней прикипел — он
не любил перемен в любви,-- что обещал все, что она хотела.
Положив, почти совсем потускневшие из-за отсутствия ванн
жемчужины в шкатулку, Ромуальд собрал свои жалкие пожитки и
уехал из Кьефрана, где местные жители, достаточно насмотревшись
на все, грозили прогнать его, закидав камнями, как в 1940-ом
году.
Он обосновался в маленьком городка Баркето департамента
Сен-Маритим, в меблирашке с одним окном и видом на порт. Пляж
был всего в двухстах метрах от дома. Он нашел скромную работу у
местного фотографа, специализирующегося на свадьбах, первом
причастии, похоронах, дружеских банкетах и других текущих
событиях жизни общества. Каждое утро, отправляясь на работу,
под предлогом необходимости подышать свежим воздухом, как
зимой, так и летом, даже во время тумана, он делал крюк:
обходил дюны, спускался на пляж купал ожерелье в морской воде в
течение целого часа, сидя в ожидании на каком-нибудь камне,
пока закончится процедура омовения. Выполнив эту повинность, он
клал жемчужины в непромокаемую сумку, рядом с судком, в которым
брал с собой завтрак, и шел бодрым шагом в ателье фотографий в
центр городка.
Таким образом, ожерелье было в форме. Во время пребывания
Ромуальда в Баркето жемчужины иэ Аравийского моря вновь обрели
свой блеск и сохранили свои свойства и большую ценность.
Раз в месяц последний из Мюзарденов ездил в Эльзас, в
Хагенау, чтобы в течение десяти минуг в комнате для свиданий
повидать Ирен. Несмотря на свое ужасное положение заключенной,
молодая женщина не потеряла ни своей красоты, ни свежести.
Хорошее поведение позволяло надеяться на досрочное
освобождение, и Ромуальд высчитал, что в 1978-1979 году он смог
бы на ней жениться. Ему тогда исполнится 55 лет, еще можно
будет создать семью, и Ирен будет еще достаточно молода, чтоб
подарить ему маленького Мюзардена. Что же касается
восстановления Фальгонкуля, земель, окружающих замок, а также
его чести дворянина, золочения горба и прочего,-- об этом
подумаем потом. Может бить, он сможет, наконец, сказать Ирен
правду об ожерелье? И молодая женщина, проведя столько лет за
высокими стенами, станет разумной и поймет, в чем их интерес и
— кто знает? — согласится продать жемчужины, что принесет им
огромное состояние, которое они всегда хотели иметь. Ведь не
продав ожерелья, они так и останутся бедными. Аминь.
Но, увы! в 1972-1973 годах местная шпана-пляжные
разбойники начали грабить богатые виллы на побережье. Это были
молодые люди, которым не довелось участвовать в какой-нибудь
войне, и так они выражали свою жажду насилия, любовь к риску и
действию. Старые люди подвергались нападению прямо посреди
улицы, а полицейские в форме переходили на другую сторону и
скрывались в кафе... Явление приняло такой размах, что Ромуальд
начал бояться за свои жемчужины. Дверь его комнатм можно было
открыть в два счета, простой отмычкой. У него снова началась
бессонница. Страх, что у него украдут его жемчужины, стал
навязчивой идеей. Банды грабителей наглели, кражи стали все
более и более частыми тюрьма их не пугала: они не боялись
потерять свою минимальную гарантированную заработную плату и
оплачиваемый отпуск и Ромуальд решил уехать из городка, пока не
поздно. Он переезжал с одного места на другое, добрался до
Бретани. Перебираясь из одной меблирашки в другую, прозябая,
живя случайными заработками, он был вынужден продавать тайком
на пляжах порнографические открытки, попался полиции, испытал
кучу неприятностей. Обуреваемый манией бродяжничества, от
которой ничто не могло его излечить, он бродил по побережьям
Франции, бежал от мнимых опасностей. Ожерелье, благодаря
морским ваннам, были в хорошем состоянии. Однажды, оказавшись в
Тулоне, без гроша в кармане, он чуть было не продал его — так
осточертела ему эта жизнь. Но после посещення Ирен (она была
переведена, после восстания в тюрьме Хагенау, в женскую тюрьму
в Бомет) он испытал угрызения совести, когда она спросила его
об ожерелье.
Все более преследуеммй полицией нравов из-за
порнографических открыток, которые он продавал из-под полы,
чтобы заработать себе на жизнь, больной, затравленный, он
вернулся в Кьефран и постучался в дверь своего кузена. Инженер
принял его довольно холодно, но — славный малый — он не смог
отказать в убежище родственнику и другу. Таинстренное
изобретение Тибо все еще не было доведено до конца,
изобретатель немного постарел, почти упал духом. Ромуальд
по-прежнему не знал, о каком изобретении идет речь. Тибо
практически не выходил из своей лаборатории, и трубы его
заводика выплевывали свой разноцветный дым двадцать четыре часа
в сутки.
Прошли недели, и Ромуальд, которому стало стыдно, что
исследователь его кормит и обихаживает, вышел из своего
укрытия. Он устроился в хижине около замка, надеясь, что убийцы
забыли о нем — ведь прошло столько лет. Он стал работать
секретарем в деревенской мэрии, постоянно подвергаясь шуткам и
насмешкам своих коллег. Каждое воскресенье он отправлялся на
берег моря купать жемчужины. Конечно, им требовались ежедневные
ванны, по часу в день, но, так как он мог ездить на море только
раз в неделю, то старался максимально использовать это время.
Он оставлял ожерелье в соленой воде на восемь часов,
предпочитая подножье небольшой, скалы, чуть выступающей из
воды, на которую он и усаживался, положив рядом свой завтрак и
что-нибудь почитать и проводя так целые часы. Больше всего ему
подходило побережье Бретани. Восстановив свойства жемчужин — а
бывало так, что они обретали свой блеск только спустя некоторое
время после ванн — Ромуальд садился в машину и, избегая
слишком оживленных по воскресным вечерам дорог, возвращался к
себе в Верхнюю Сону.
Субботы были посвящены посещениям Ирен, снова переведенной
в Хагенау за хорошее поведение. (Надзирательница прониклась к
ней симпатией и похлопотала перед тюремной администрацией, чтоб
ее протеже вернули на прежнее место). Каждый раз, когда он
видел Ирен в серой тюремной одежде, толстых чулках и грубых
башмаках, с короткой, строгой стрижкой, открывающей затылок и
уши — он понимал, какими крепкими узами связан с ней, она,
наверное, околдовала его, загипнотизировала, это точно! И, как
это всегда бывает при большой любви, он не смог бы точно
сказать, почему так любил ее. Во время каждого короткого
свидания Ромуальд долго говорил с ней о жемчужинах.
Положение осложнилось в тот день, когда, желая выгнать сов
из северной башни, Ромуальд упал с лестницы, разбился и сломал
ногу.
Тибо отвез его к себе.
x x x
Ромуальд был убит: он не мог ни встать ни сесть, а
жемчужины портились на глазах.
Он лежал на кровати в маленькой комнате, смежной с
лабораторией, вытянув ногу в гипсе, с тремя подушками под
спиной. После долгих и мучительных колебаний, он посвятил
своего кузена в тайну ожерелья и необходимости специальных
морских ванн. Тот смотрел на него очень внимательно, нахмурив
брови, растерянный и опечаленный.
— Это вопрос жизни или смерти, Тибо. Тебе надо
обязательно поехать к морю...
— Мне, к морю?
— Да. Хоть раз в неделю. Это недостаточно, я знаю. Им
нужны ванны по часу, раз в день. Но это лучше, чем ничего.
— Мне надо ехать на берег моря, окунуть жемчужины в
морскую воду... Да?
— Да. Тибо. Я не могу тебя просить отвезти меня туда.
— Туда? Куда "туда".
— Ну, на берег моря.
— Да, да... Я обещаю тебе это, Ромуальд. Отдохни немного.
Постарайся заснуть.
...Я постараюсь, мой бедный Тибо, я постараюсь... Боже,
что за жизнь! — застонал Ромуальд, прижимая сумочку с
жемчужинами к животу.
Тибо Рустагиль прошел незаметно в свою контору, снял
телефонную трубку, открыл справочник на букву "П" и нашел номер
психиатрической больницы в Сен-Или, главного врача, которой он
немного знал.
x x x
Воспользовавшись простынями, шелковой лестницей, ключами и
тому подобным, при помощи одного сумасшедшего, который считал
себя Наполеоном, и сторожа, называвшего себя Жозефиной,
Ромуальду удалось бежать из больницы для душевнобольных в
Сен-Или темной, безлунной ночью.
В руке он держал чемоданчик, где лежали предметы туалета и
ожерелье, которое санитары, милые и предупредительные оставили
ему, чтоб он не скучал в своем обитом мягком боксе, а в кармане
был бумажник с несколькими банкнотами их ему дал один
сумасшедший, бывший фальшивомонетчик. Последний из Мюзарденов
сел на первый же поезд на вокзале в Доле и отправился на
побережье Нормандии с пересадкой в Париже на вокзале
Мэн-Монпарнас.
Жемчужины находилось в воде целых три часа. И это было
именно то, что нужно. Божественные жемчужины обрели свой блеск
только неделю спустя. Проведи он еще десять дней или две недели
в психлечебнице, и можно было бы поставить крест на ожерелье,
которое в нормальном состоянии стоило не меньше полумиллиарда.
Когда ожерелье вновь стало тем, чем оно никогда и не
должно было перестать быть, Ромуальд отправился в Хагенау, к
Ирен, перепеденной с фермы в библиотеку. Они надеялись, что она
выйдет на свободу через 7-8 лет, так что их союз станет
возможным где-нибудь к 1977 году. После визита в Хагенау он
поехал в Кьефран, решив объяснить все от начала до конца, может
быть, при помощи рисунков, своему кузену, движимый желанием
убедить того помочь ему. И помощь эта могла быть очень большой,
так как он знал, что если инженер во что-нибудь поверит, он
отдастся этому без оглядки.
Когда Ромуальд приехал в деревню, небо было серым и
печальным, падал снег. Декабрьский холод немного отпустил, снег
огромным белым ковром тихо накрыл поля, фермы, леса и долины.
Было 30 декабря, год подходил к концу.
Полагая, что его кузен почти полностью излечился от
маниакально-депрессинного психоза, Тибо Рустагиль закрыл глаза
на его бегство из лечебницы.
— Я улажу это дело с доктором Гаркимбуа,-- сказал он.--
Это мой друг. А ты... ты выглядишь выздоровевшим.
— Я никогда не был болен, я не сумасшедший, Тибо, уверяю
тебя.
Мужчины встретили Новый год в столовой. Все было тихо и
спокойно. Прекрасная звездная ночь простиралась над Кьефраном.
Старая Огюстина, которая готовила еду и обстирывала
изобретателя, закатила такой ужин в духе Пантагрюэля, какие
устраивают разве что в самых шикарных ресторанах Парижа. Но
старушка не могла долго держать язык за зубами, и вскоре вся
округа знала, что Ромуальд вернулся в -энный раз в родные места
и живет у своего кузена. Впрочем, фотограф только теребил
жидкий пушок под подбородком.
x x x
Старая Огюстина не включила в меню устриц, поэтому
Ромуальд, не мешкая,-- было ужо 5 часов вечера — вскочил в
микролитражку своего друга и отправился в самый крупный рыбный
магазин Мерлянкует в Везуле, где и купил шесть дюжин светлых
устриц, и четыре дюжины темных.
Под торжествующим взглядом Рбмуальда, Тибо поднял на свет
серую жемчужину в медно-зеленых пятнах, которую он только что
достал из своей устрицы.
— Черт побери! Жемчужина! — вскрикнул изобретатель.
Держа жемчужину двумя пальцами, он рассматривал ее при
электрическом свете. Ромуальд был очень доволен собой. Чтобы
убедить Тибо, что он не сумасшедший, он придумал ход:
пожертвовал тремя жемчужинами и не купал их в морской воде в
свою последнюю поездку к морю, а положил в карман. где обычно
держал зажигалку. Два часа назад на кухне, открыв устрицы,
купленные в Везуле, он положил в три из них обесценившиеся
жемчужины, которые и попали в тарелку к его кузену.
— Ты не узнаешь ее? — спросил Ромуальд, подняв
исхудавшей до прозрачности рукой хрустальный бокал с искристым
вином.
— Честное слово, мне это что-то напоминает...
Электромеханик положил жемчужину на вышитую скатерть и
извлек вторую из другой устрицы.
— ...Это не жемчужины из твоего ожерелья? — спросил
ошалело Тибо.
— Да, мой дорогой. Это я их положил туда два часа назад
для орошения, устрицы хороши тем, что внутри раковины в них
морская вода...
У Тибо Рустагиля перехватило дыхание. Он выпил глоток
Эльзасского. Ромуальд положил перед инженером переливающееся
колье, которое извлек из кармана пиджака. Тибо сравнил
жемчужины, сияющие тысячью оттенков и три тусклые и
безжизненные, которые он достал из устриц. Он задумался, теребя
свою бородку, задавая себе вопрос: а не правда ли, в самом
деле, все то, что рассказывал ему Ромуальд о морских ваннах. Он
продолжал молча есть, немного испуганный, глядя то на жемчуг,
то на Ромуальда. Когда они приступили к рождественскому пирогу,
то есть три часа спустя — праздничный ужин был превосходным --
Тибо увидел, что три "экспериментальные" жемчужины начали
розоветь, на них появился блеск, и тогда он понял, что Ромуальд
не морочил ему голову.
— Итак, это была правда,-- сказал инженер.-- Все твои
поездки, таинственные исчезновения на сутки...
— Я ездил на берег моря. Если бы я тебе сказал правду, ты
бы меня упрятал в сумасшедший дом надолго.
— А я думал, ты ездил к любовнице...
— Вот они, мои любовницы,-- ответил Ромуальд, беря
жемчужины своими бледными пальцами.
Мужчины проговорили всю ночь, но не о политике, а о тайной
власти жемчужин Джифаргатара. Потом Тибо, поняв, что с
ожерельем, которое в нормальном состоянии стоит полмиллиарда,
не шутят, заявил:
— Нечего и думать о том, чтобы ты ездил каждый день на
берег моря. Наша бедная Верхняя Сона находится слишком далеко
от побережья, а то, сколько стоят сейчас подобные поездки...
— Ты прав. И Ирен никогда не согласится жить у моря из-за
своей хронической астмы.
— Есть каждый день устрицы мы тоже не можем. Слишком
дорого. Но безвыходных положений не бывает.
У меня есть идея, как сохранить ожерелье...
x x x
Жизнь в Кьефране для Ромуальда и Тибо продолжала течь в
спокойном русле. Изобретатель занимался своим таинственным
изобретеыжем. Ромуальд жил з
...Закладка в соц.сетях
