Жанр: Философия
Эссе (сборник)
...еня или нет! У меня и без тебя много
знакомых, с которыми можно поиграть.
Пока девочка, заливаясь слезами, медленно шла по двору,
мальчик стоял с сердитым скучающим видом, потом повертел кольцо
у себя на пальце, рассмотрел его со всех сторон и, насвистывая,
медленно пошел прочь.
А его мать стояла, не шевелясь, с садовыми ножницами в
руках; она была напугана жестокостью и презрением, с которым ее
дитя принимало любовь других людей. Она забыла про цветы и
стояла, качая головой, и все повторяла про себя: "Какой же он
злой, у него каменное сердце".
Но в скором времени, когда Август пришел домой и она
призвала его к ответу, он со смехом посмотрел на нее голубыми
глазами, не чувствуя за собой никакой вины, а затем принялся
что-то напевать, стал ластиться к матери и был так мил, забавен
и нежен с нею, что она тоже невольно рассмеялась и подумала,
что не ко всему в детской жизни следует относиться так
серьезно.
Между тем мальчику не всегда сходили с рук его каверзы.
Крестный Бинсвангер был единственным человеком, к которому он
питал почтение, и если порой он приходил к нему, а крестный
говорил: "Сегодня огонь в камине не горит и не звучит музыка, а
маленькие ангелочки очень огорчены, потому что ты поступил
нехорошо", — тогда мальчик уходил, бросался на постель и
плакал, а на следующий день изо всех сил старался быть хорошим
и добрым.
Но как бы то ни было, огонь в камине горел все реже и
реже, ни слезы, ни ласки не помогали, крестный был неумолим.
Когда Августу сровнялось двенадцать лет, волшебный полет
ангелочков в комнате крестного превратился уже в далекий сон, и
если ночью ему снилось что-нибудь подобное, на следующий день
его особенно одолевала ярость, и он громко кричал и командовал
своими многочисленными приятелями налево и направо, точно
полководец.
Его матери давно уже надоело слышать ото всех похвалы
своему мальчику — мол, какой он нежный да ласковый, — слишком
много приходилось ей терпеть от него. И когда в один прекрасный
день его учитель пришел к ней и поведал, что некий человек
изъявил готовность снарядить мальчика в дальние края, в хорошую
школу, и платить за его учение, — госпожа Элизабет
посоветовалась с соседом, и в скором времени, весенним утром, к
дому подкатила коляска, и Август, в новом, красивом платье, сел
в нее и пожелал счастливо оставаться и своей матери, и
крестному, и соседям: ведь ему было дозволено ехать в столицу
— на учение. Мать в последний раз причесала его белокурые
волосы и благословила его, лошади тронулись, и Август отбыл в
дальние края.
Прошли годы, юный Август сделался уже студентом, носил
красную фуражку и усы; и вот однажды пришлось ему снова
оказаться в родных местах, потому что из письма крестного он
узнал, что мать его тяжело больна и долго не проживет. Юноша
приехал вечером, и соседи с восхищением наблюдали, как он
выбирается из коляски и как кучер несет за ним большой кожаный
чемодан. А умирающая мать лежала в старой комнатушке с низкими
потолками, и когда красавчик студент увидел в белых подушках ее
белое увядшее лицо, а она лишь безмолвно и тихо смотрела на
него, — тогда он с рыданиями опустился на край ложа, и целовал
холодные руки матери, и простоял около нее на коленях всю ночь,
пока руки ее не окоченели и глаза не угасли.
А когда они похоронили его матушку, крестный взял его за
руку и повел в свой домишко, который казался теперь молодому
человеку еще меньше и темнее, и лишь от маленьких окон шел едва
заметный свет; и тут маленький старичок слегка пригладил
костлявыми пальцами свою седую бороду и сказал Августу: "Я
зажгу огонь в камине, тогда мы обойдемся без лампы. Я ведь
знаю, завтра ты уезжаешь, а теперь, когда матушки твоей уже нет
в живых, мы с тобой не так-то скоро увидимся".
Говоря все это, он развел огонь в камине, придвинул
поближе свое кресло, а студент — свое, и вот опять они сидели
долго-долго и все смотрели на тлеющие угли, и, когда пламя
почти угасло, старик тихо проговорил: "Прощай, Август, я желаю
тебе добра. У тебя была замечательная мать, и ты даже не
подозреваешь, что она для тебя сделала. Я бы с радостью еще
разок позабавил тебя музыкой и показал тебе маленьких
ангелочков, но ты ведь сам знаешь, что это невозможно. И
все-таки ты должен всегда помнить о них и знай, что однажды они
вновь запоют и, может статься, ты их снова услышишь, если
пожелает этого твое сердце, исполненное одиночества и тоски. А
теперь дай мне руку, мой мальчик, я ведь стар, и сейчас мне
пора уже на покой".
Август протянул ему руку, он не мог вымолвить ни слова, с
печалью в сердце вернулся он в свой опустевший дом и в
последний раз лег спать в комнате своего детства, и, когда он
уже засыпал, где-то совсем далеко послышалась ему тихая,
сладостная музыка минувших лет. Наутро он уехал, и долгое время
никто ничего не слыхал о нем.
Вскоре он позабыл и крестного Бинсвангера, и его
ангелочков. Кипучая жизнь бурлила вокруг него, и он плыл по ее
волнам. Никто на свете не умел так лихо проскакать по гулким
переулкам и насмешливым взором окинуть глазеющих на него девиц,
никто не умел так легко и грациозно танцевать, так ловко
восседать на козлах, так буйно и безалаберно прокутить в саду
всю длинную летнюю ночь напролет. Одна богатая вдова,
любовником которой он был, давала ему деньги, платье, лошадей и
все, чего только он желал; с нею он ездил в Париж и Рим, спал в
ее устланной шелками постели, но сам он был влюблен в хрупкую
белокурую дочку одного бюргера. Пренебрегая опасностью,
встречался он с нею по ночам в саду ее отца, а она писала ему
длинные страстные письма, когда он бывал в отъезде.
Но однажды он не вернулся. Он нашел в Париже новых друзей,
и, поскольку богатая любовница ему надоела, а занятия в
университете давно наскучили, он остался в чужих краях и зажил
так, как это принято в высшем свете: завел лошадей, собак,
женщин, проигрывался в пух, а потом срывал большие куши; и
повсюду находились люди, которые бегали за ним, как преданные
псы, угождали ему, а он только улыбался и принимал все это как
должное, — так, как некогда взял он кольцо у маленькой
девочки. Колдовская сила материнского желания горела у него в
глазах, сияла на губах, женщины любили его, друзья обожали, и
никто не видел — да и сам он едва ли чувствовал, — как сердце
его опустошается и черствеет, в то время как душа изъедена
тяжким недугом. Порой ему надоедала эта всеобщая любовь и,
переодевшись в чужое платье, он отправлялся странствовать по
чужим городам и повсюду обнаруживал, что люди глупы и слишком
уж легко покоряются ему, и повсюду смешной казалась ему любовь,
которая так упорно преследовала его и довольствовалась столь
малым. Отвращение вызывали у него женщины и мужчины, у которых
недостает гордости, и целыми днями бродил он в одиночестве
вместе со своими собаками далеко в горах, по диким охотничьим
тропам, и какой-нибудь олень, которого он выследил и
подстрелил, приносил ему больше радости, чем любовь красивой
избалованной женщины.
И вот однажды, путешествуя морем, он увидал молодую жену
посланника, строгую стройную даму, высокородную уроженку
северных краев; она стояла среди других благородных дам на
удивление отчужденно, гордо и замкнуто, как будто здесь ей не
было равных, и, когда он увидел ее и как следует разглядел,
когда заметил, что взор ее и по нему скользнул, казалось, лишь
бегло и равнодушно, он почувствовал, что такое любовь, — и он
решил во что бы то ни стало завоевать ее любовь; и с той поры
неизменно, дни напролет был рядом с нею — так, чтобы она
всегда его видела, а поскольку он сам постоянно окружен был
восторженными поклонниками и поклонницами, которые искали его
общества, то вместе со своей прекрасной гордячкой оказывался в
центре всего блестящего общества и стоял, словно князь со своей
княгиней, и даже муж северной красавицы отличал его среди
прочих и силился понравиться ему.
Ни разу не удавалось ему оказаться наедине с незнакомкой,
пока в одном из южных портовых городов все общество не сошло с
корабля, чтобы несколько часов побродить по чужому городу и
вновь ощутить под ногами твердую землю. Он не отставал от своей
возлюбленной, и наконец ему удалось задержать ее, увлеченную
беседой, в пестрой толпе на рыночной площади. Бесчисленное
множество узких, глухих переулков выходило на эту площадь, в
один из таких переулков он и привел ее, а она доверчиво шла за
ним, но, когда она вдруг почувствовала, что осталась с ним
одна, и испугалась, не находя вокруг себя привычного общества,
он в пламенном порыве повернулся к ней, сжал ее дрожащую ручку
и стал умолять остаться на берегу и бежать вместе с ним.
Незнакомка побледнела и не поднимала на него глаз. "О, вы
ведете себя не по-рыцарски, — тихо сказала она. — Давайте
забудем то, что вы только что сказали!"
"Я не рыцарь, — воскликнул Август, — я влюблен, а
влюбленный не знает ничего, кроме своей возлюбленной, и у него
одна мечта — быть рядом с нею. О прекрасная моя, останься со
мной, мы будем счастливы".
Ее серо-голубые глаза смотрели на него строго и осуждающе.
"Откуда вам стало известно, — жалобно прошептала она, — что я
люблю вас? Я не могу молчать: вы нравитесь мне, и в мечтах я
часто представляла вас своим мужем. Потому что вы первый, кого
я полюбила по-настоящему, всем сердцем. Ах, оказывается, любовь
может так страшно ошибаться! Разве могла я подозревать, что
способна полюбить человека недоброго и испорченного! Но в
тысячу раз сильнее во мне желание остаться с моим мужем,
которого я почти не люблю, — но он рыцарь и знает, что такое
честь и благородство, которые вам неведомы. А теперь прошу вас
не говорить мне больше ни слова и доставить меня обратно на
корабль, иначе я позову на помощь посторонних, чтобы спастись
от вашей дерзости".
И как он ни молил, как ни скрежетал зубами от отчаяния,
она уже отвернулась от него и так бы и ушла одна, если бы он
молча не нагнал ее и не проводил на корабль. Затем он приказал
выгрузить свои чемоданы на берег, ни с кем не попрощался и
исчез.
С тех пор счастье отвернулось от всеобщего любимца.
Добродетель и честность сделались ему ненавистны, и он топтал
их ногами и находил особое удовольствие в том, чтобы совращать
добродетельных женщин, употребляя все искусство своей чарующей
силы, или беззастенчиво пользовался добротой преданных ему
честных людей, которых он быстро завоевывал, а потом
издевательски бросал. Он делал несчастными женщин и девушек, а
затем предавал их всеобщему позору, он выбирал себе юношей из
самых именитых домов и совращал их. Не было такого наслаждения,
к которому бы он не стремился и не испытал на себе, не было
такого порока, которому бы он не предался и которым бы не
насытился. Но никогда уже не наполнялось радостью его сердце, а
на любовь, которую все предлагали ему, ничто не отзывалось в
его душе.
В прекрасном загородном доме у моря жил он, мрачный и всем
недовольный, и мучил самыми безобразными выходками женщин и
друзей, которые к нему приходили. Ему хотелось унижать людей
так, чтобы они чувствовали все его презрение к ним; он
пресытился и тяготился той непрошеной, нежеланной,
незаслуженной любовью, которой он был окружен, он ощущал
никчемность своей попусту растраченной жизни, которая никогда
не отдавала, а только брала. Иногда он заставлял себя долгие
дни обходиться без пищи, чтобы хоть раз вновь ощутить настоящий
голод и испытать потребность в насыщении.
И вот с некоторых пор прошел среди его друзей слух, что он
болен и нуждается в покое и одиночестве. Приходили письма,
которых он не читал, обеспокоенные люди справлялись у прислуги
о его здоровье. Он же сидел один в своем доме у моря,
погруженный в угрюмую печаль, жизнь его лежала позади, пустая и
разоренная, бесплодная и бесчувственная, без единого следа
любви, подобная серым соленым мертвым волнам морской пучины. И
мерзок был вид этого человека, сидящего в кресле у высокого
окна и сводящего счеты с самим собой. Белые чайки, влекомые
береговым ветром, проносились мимо, он следил за ними пустым
взглядом, лишенным всякой радости и всякого интереса. Лишь губы
его покривились в жесткой и злой усмешке, когда он все обдумал
и позвонил камердинеру. И вот велел он пригласить всех своих
друзей в определенный день на праздник; но не пировать он
собирался, в его издевательский замысел входило напугать
приглашенных видом пустого дома и своего собственного трупа.
Ибо он решил принять яд и покончить с собой.
Вечером перед задуманным праздником он отпустил всю
прислугу, и наконец тихо сделалось в просторных комнатах, и он
направился в спальню, подмешал сильного яду в стакан кипрского
вина и поднес его к губам.
Но не успел он сделать первый глоток, как в дверь
постучали, и, поскольку он не ответил на стук, дверь тихонько
отворилась и в комнату вошел маленький старичок. Подошел он к
Августу, бережно взял у него из рук полный стакан и проговорил
хорошо знакомым голосом: "Добрый вечер. Август, как поживаешь?"
Застигнутый врасплох Август, рассерженный и смущенный
одновременно, язвительно усмехнулся и сказал: "Господин
Бинсвангер, разве вы еще живы? Давненько мы не виделись, а вы,
кажется, нисколько не постарели? Но сейчас, любезнейший, вы мне
очень помешали, я устал сегодня и как раз собирался принять
снотворное".
"Да, я вижу, — спокойно отвечал крестный. — Ты хотел
принять снотворное, и правильно — это единственный напиток,
который еще может тебе помочь. Но прежде мы с тобой немножко
поболтаем, мальчик мой, — кстати, я немного утомился с дороги
и думаю, что не прогневаю тебя, если освежусь глоточком из
твоего стакана".
С этими словами он взял стакан и поднес к губам, и не
успел Август его остановить, как старик осушил его одним
глотком.
Август побледнел как полотно. Он ринулся к крестному,
принялся трясти его за плечи и пронзительно закричал: "Дорогой
мой, знаешь ли ты, что ты выпил?"
Господин Бинсвангер кивнул своей умной седой головой и
улыбнулся: "Да, это кипрское вино, да и недурное, сколько я
могу судить. Похоже, живешь ты безбедно. Но у меня мало
времени, и я не собираюсь долго тебя задерживать, если ты
согласишься меня выслушать".
Август, совершенно сбитый с толку, с ужасом смотрел в
светлые глаза крестного и каждую секунду ожидал, что тот
свалится замертво.
Крестный тем временем устроился поудобнее на стуле и
добродушно подмигнул своему молодому другу.
"Ты опасаешься, что глоток вина мне повредит? Не
беспокойся! Как мило с твоей стороны, что ты печешься обо мне,
вот уж никак не ожидал. Но давай-ка побеседуем, как в добрые
старые времена! Сдается мне, что ты уже по горло сыт легкой
жизнью? Я тебя понимаю, и, когда я уйду, ты можешь, кстати,
снова наполнить свой стакан и выпить его. Но прежде я хочу
кое-что тебе рассказать".
Август прислонился к стене и вслушивался в мягкий,
приятный голос древнего старичка, который знаком был ему с
первых лет жизни и пробуждал тени прошлого в его душе. Стыд и
скорбь глубоко проникли в его сердце, словно он заглянул в
глаза своему невинному детству.
"Я выпил яд из твоего стакана, — продолжал старик, --
потому что только я повинен в твоем несчастье. Твоя мать,
заботясь о твоем будущем, загадала одно желание, когда крестила
тебя, глупое желание, но я постарался исполнить его ради нее.
Тебе ни к чему знать, что это за желание, но оно сделалось
твоим проклятьем, да ты и сам это почувствовал. Мне жаль, что
так получилось. Ты знаешь, я был бы очень рад, если бы мне
привелось дожить до того дня, когда ты вместе со мною сядешь у
камина и вновь услышишь пение ангелов. Это очень нелегко, и
сейчас тебе, наверное, кажется невероятным, что твое сердце
станет вновь здоровым, чистым и радостным. Но ничего
невероятного в этом нет, и я лишь прошу тебя — попробуй!
Желание твоей бедной матери не принесло тебе счастья, Август.
Позволь мне выполнить для тебя еще одно желание! Ты не
пожелаешь ни денег, ни ценностей; и ни власть, ни женская
любовь тебе тоже не нужны, ты ведь пресытился ими. Подумай
хорошенько, и если тебе покажется, что ты знаешь то волшебное
средство, которое способно исправить твою разбитую жизнь и
вернуть тебе радость, — тогда загадай свое желание!"
Погруженный в глубокое раздумье, молча сидел Август и
наконец спустя некоторое время сказал: "Благодарю тебя,
крестный, но я думаю, что из осколков разбитой моей жизни уже
не склеить прекрасный сосуд. Лучше будет, если я исполню то,
что задумал. Но я благодарю тебя за твой приход".
"Конечно, — задумчиво произнес старик, — я хорошо
понимаю, каково тебе. Но, может быть, ты найдешь в себе силы,
Август, и обдумаешь все еще раз, и догадаешься, чего тебе
больше всего не хватало, или, быть может, тебе вспомнятся
прежние времена, когда матушка твоя была еще жива и ты иногда
по вечерам приходил ко мне. Ведь ты бывал тогда счастлив, разве
нет?"
"Да, я помню, — кивнул Август, и картины лучезарного утра
его жизни поплыли перед ним, далекие и туманные, как в
старинном тусклом зеркале. — Но прошлое не вернуть. Я же не
могу пожелать снова превратиться в маленького мальчика. Да, вот
тогда можно было бы начать все сызнова!"
"Нет, это глупо, ты прав. Но попробуй еще раз вспомнить о
часах, проведенных у меня дома, и о бедной девушке, с которой
ты по ночам встречался в саду, когда был студентом, и о той
прекрасной белокурой даме, с которой ты когда-то путешествовал
вместе по морю; вспомни все те мгновения, когда ты был счастлив
и когда жизнь казалась тебе стоящим делом. И тогда ты, может
быть, поймешь, что же делало тебя счастливым, и сможешь
загадать свое желание. Сделай это для меня, мой мальчик!"
Август закрыл глаза и постарался вглядеться в свою
минувшую жизнь так, как вглядываемся мы из темноты узкого,
длинного коридора в тот крохотный уже квадратик света, который
обозначает выход; и вновь увидел он, как светло и прекрасно
было все некогда в его жизни и как постепенно тьма все
сгущалась и сгущалась вокруг него, пока он наконец не оказался
в полном мраке, лишенный всякой радости. И чем дольше он думал
и припоминал, тем прекраснее, и милее, и желаннее казался ему
далекий маленький светлый квадратик, и наконец он понял, что
это такое, и слезы хлынули у него из глаз.
"Я попробую, — сказал он крестному. — Сними с меня
прежние чары, которые мне не помогли, и сделай так, чтобы я сам
наполнился любовью к людям!"
Обливаясь слезами, опустился он на колени перед своим
старым другом и, склоняясь перед ним, вдруг почувствовал, как,
мучительно ища забытых слов и жестов, пылает в нем любовь к
этому старику. Крестный же, этот тщедушный старикашка, бережно
взял его на руки, перенес на ложе, уложил и отер пот с его
разгоряченного лба.
"Все хорошо, — тихо прошептал он, — все хорошо, дитя
мое, у тебя все будет хорошо".
Тут Август почувствовал, как тяжелая усталость навалилась
на него, будто в одно мгновение он постарел на много лет, и тут
он погрузился в глубокий сон, а старик тихонько удалился из
заброшенного дома.
Август пробудился от неистового шума, который гулко
отзывался во всем доме, а когда он поднялся и отворил дверь в
соседнюю комнату, то обнаружил, что гостиная и все прочие покои
полны его прежними друзьями, которые явились на праздник и
увидели, что дом пуст. Все были огорчены и задеты, и он пошел к
ним навстречу, чтобы, как прежде, улыбкой и шуткой вернуть их
расположение, но внезапно почувствовал, что утратил власть над
ними. Едва они заметили его, как тотчас обрушились на него с
упреками, когда же он беспомощно улыбнулся и, как бы ища
поддержки, протянул руки им навстречу, они яростно накинулись
на него.
"Эй ты, мошенник, — вопил один, — где деньги, которые ты
мне задолжал?" Другой кричал: "А где лошадь, которую я тебе на
время дал?" А одна прелестная разъяренная дама пеняла ему:
"Всему свету известны теперь мои секреты, которые ты разболтал.
О, как я ненавижу тебя, трус несчастный!" Юноша с глубоко
запавшими глазами и искаженным от злобы лицом кричал: "Знаешь
ли ты, что ты со мной сделал, дьявол проклятый, гнусный
развратник?"
Обвинениям не было конца, и каждый старался полить его
грязью, и все говорили правду, и многие из них сопровождали
свои слова пинками, а когда они ушли, разбив по пути зеркало и
прихватив с собой ценные вещи, Август поднялся с пола, избитый
и обесчещенный, и когда он вернулся в спальню и глянул в
зеркало, собираясь умыться, то из зеркала смотрело на него
увядшее безобразное лицо, красные глаза слезились, а из ссадины
на лбу сочилась кровь.
"Это возмездие", — сказал он сам себе и смыл с лица
кровь, но не успел он хоть немного прийти в себя, как в доме
вновь поднялся переполох, по лестницам к нему взбирались:
ростовщики, которым он заложил дом, некий супруг, жену которого
он соблазнил, отцы, сыновей которых он вовлек в порок и сделал
несчастными, уволенные им слуги; в дом ворвались полицейские и
адвокаты, и час спустя он сидел уже в специальной карете, и его
везли в тюрьму. Люди что-то выкрикивали ему вслед и пели о нем
похабные песни, а какой-то уличный мальчишка бросил через окно
кареты ком грязи прямо ему в лицо.
И теперь гнусные дела этого человека были у всех на устах,
и слухи о них заполонили весь город, где все его прежде знали и
любили. Его обвиняли во всех мыслимых пороках, и он ничего не
отрицал. Люди, о которых он и думать забыл, являлись в суд и
рассказывали о преступлениях, которые он совершил несколько лет
назад; слуги, которым он щедро платили которые вдобавок
обкрадывали его, смаковали подробности его порочных увлечений,
и на лице каждого читалось отвращение и ненависть; и не было
человека, который заступился бы за него, похвалил бы его,
простил, кто сказал бы о нем доброе слово.
Он вытерпел все, он покорно шел за стражниками в камеру и
покорно стоял перед судьей и свидетелями; с удивлением и
печалью устало смотрел он на все эти злобные, возмущенные лица
и в каждом из них за маской ненависти и уродства видел тайное
очарование любви, и сияние доброты было в каждом сердце. Все
они некогда любили его, он же не любил никого, а теперь он
прощал их всех и пытался найти в своей памяти хоть что-нибудь
хорошее о каждом из них.
В конце концов его заточили в тюрьму, и никто не имел
права навещать его; и вот в лихорадочном бреду он вел беседы со
своей матушкой, и со своей первой возлюбленной, и с крестным
Бинсвангером, и с северной красавицей, а когда приходил в себя
и целыми днями сидел, одинокий и всеми покинутый, то его
терзали все муки ада, он изнемогал от тоски и заброшенности и
мечтал увидеть людей — с такой страстью и силой, с какими не
жаждал ни одного наслаждения и ни одной вещи.
Когда же его выпустили из тюрьмы, он был уже стар и болен,
и никто вокруг не знал его. Все в мире шло своим чередом; в
переулках гремели повозки, скакали всадники, прогуливались
прохожие, продавались фрукты и цветы, игрушки и газеты, и
только Августа никто не замечал. Прекрасные дамы, которых он
когда-то, упиваясь музыкой и шампанским, держал в своих
объятьях, проезжали мимо него, и густое облако пыли, вьющееся
позади экипажей, скрывало их от Августа.
Однако ужасная пустота и одиночество, от которых задыхался
он в разгар самой роскошной жизни, полностью покинули его.
Когда он подходил к воротам какого-нибудь дома, чтобы ненадолго
укрыться от палящего солнца, или просил глоток воды на заднем
дворе, то с удивлением видел, с какой враждебностью и с каким
раздражением обходились с ним люди, — те самые люди, которые
прежде благодарным сиянием глаз отвечали на его строптивые,
оскорбительные или равнодушные речи.
Его же теперь радовал, занимал и трогал любой человек; он
смотрел, как дети играют и как они идут в школу, — и любил их,
он любил стариков, которые сидели на скамеечках перед своими
ветхими домишками и грелись на солнце. Когда он видел молодого
парня, который влюбленными глазами провожал девушку, или
рабочего, который, вернувшись с работы, брал на руки своих
детей, или умного, опытного врача, который проезжал мимо него в
карете, погруженный в мысли о своих больных, или даже --
бедную, худо одетую уличную девку, которая где-нибудь на
окраине стояла под фонарем и приставала к прохожим и даже ему,
отверженному, предлагала свою любовь, — и вот, когда он
встречался с ними со всеми, — все они были для него братья и
сестры, и каждый нес в своей груди воспоминание о любимой
матери и о своем лучезарном детстве или тайный знак высокого и
прекрасного предназначения и казался ему необыкновенным, и
каждый привлекал его и давал пищу для размышлений, и ни один не
был хуже его самого.
Август решил пуститься, в странствия по свету и найти
такой уголок, где он смог бы принести пользу людям и доказать
свою любовь к ним. Ему пришлось привыкнуть к тому, что
...Закладка в соц.сетях
