Жанр: Философия
Я и ты
...ребенку откроется незабываемое,
переполняющее сердце ощущение цельности тела. Здесь происходит не
ознакомление с неким объектом. посредством опыта, но со-общение -
разумеется, лишь в его "фантазии" - с живым Бездействующим пред-стоящим.
(Однако это "фантазирование" никакое не "всеобщее одушевление" окружающего,
но инстинктивное побуждение все делать своим Ты, инстинктивное побуждение
ко всеотношению, и там, где это стремление не встречает живое
воздействующее пред-стоящее, но наталкивается на его голое подобие или
символ, оно дополняет живое воздействие, черпая из своей собственной
полноты.) Бессмысленно и настойчиво в пустом пространстве еще раздаются
отрывочные и бессвязные звуки; но однажды именно они преобразятся в
разговор: пусть собеседником будет кипящий чайник, но это будет разговор.
Многие движения, именуемые рефлексами, служат прочным мастерком в созидании
мира личности. Ошибочно полагать, будто ребенок сначала воспринимает
объект, а потом уже вступает с ним в отношение; напротив, наипервейшее -
это стремление к отношению, это рука, протянутая навстречу пред-стоящему,
которое как бы заполняет углубление ладони, округленной в жесте приятия;
второе же - это отношение к пред-стоящему, бессловесный прообраз изречения
Ты; овеществление же имеет место позже, при расщеплении изначальных
переживаний, при разделении связанных между собой партнеров - тогда же,
когда имеет место становление Я. В Начале - отношение: как категория
сущности, как готовность, вмещающая форма, модель души; априори отношения;
врожденное Ты.
Переживаемые отношения суть реализации врожденного Ты в том Ты, которое
обретено через встречу; то, что встреченное Ты может быть постигнуто как
пред-стоящее, воспринято в исключительности и, наконец, то, что к нему
может быть обращено основное слово, укоренено в априори отношения.
В инстинкте контакта (в побуждении сначала осязательно, а затем с помощью
органов зрения "прикоснуться" к другому существу) очень скоро сказывается
воздействие врожденного Ты, так что он все более явно подразумевает
взаимность, "нежность". Но и проявляющийся позднее инстинкт творчества
(побуждение к изготовлению вещей синтетическим либо, если это не выходит,
аналитическим путем - разлагая и разрывая) определяется воздействием
врожденного Ты, так что происходит "персонификация" созданного, возникает
"разговор". Развитие души в ребенке неразделимо связано с развитием
потребности в Ты, со сбывающимися и несбывающимися надеждами на утоление
этой изначальной жажды, с игрой его экспериментов и неподдельным трагизмом
его переживаний, когда он ощущает свою полную беспомощность. Если пытаться
объяснить эти феномены, исходя не из отношения к Ты, но ограничиваясь узкой
сферой опыта, то путь к их истинному пониманию будет отрезан и продолжить
его можно лишь тогда, когда при рассмотрении и обсуждении этих феноменов
будут памятовать об их космически-метакосмическом источнике: рождение из
того нерасчлененного, неоформленного изначального мира, из которого уже
вышел в мир. индивид, облеченный плотью, но пока не владеющий собственным
телом, не актуализированный, еще не сущность, которая разовьется в нем лишь
постепенно, через вхождение в отношения.
Становясь Ты, человек становится Я. Пред-стоящее приходит и уходит,
события-отношения сгущаются и рассеиваются, и в этом чередовании с каждым
разом все сильнее и сильнее выявляется сознание неизменного партнера,
сознание Я. Правда, пока еще оно представляется вплетенным в ткань
отношения, в отношении к Ты, как становящееся постигаемым то, что движется
к Ты, но не есть Ты и что все сильнее и сильнее пробивается к нему, пока
связующие узы не разорвутся и обособленное Я не пред-станет на мгновение
перед самим собой, как перед неким Ты, чтобы тотчас овладеть собой и впредь
входить в отношения, обладая сознанием своей обособленности.
Лишь теперь может составиться другое основное слово. Ибо хотя Ты этого
отношения все больше бледнело, это Ты из-за этого все же не становилось
Оно для некоего Я, не делалось объектом восприятия и опыта, лишенных
связности, каковым объектом оно отныне обречено становиться, но становилось
как бы Оно для себя, поначалу незамеченным и ждущим возрождения в новом
событии-отношении. И пусть вещество плоти, вызревающее в живое тело,
выделяло себя из окружающего мира как носителя своих ощущений и исполнителя
побуждений, но выделяло лишь в процессе последовательных актов
самоориентации в мире, а не в абсолютном размежевании Я и объекта. Теперь
же выступает обособленное, преображенное Я: субстанциальная полнота
сжимается в функциональную точечность извлекающего опыт и многообразно
использующего предметный мир субъекта, Я подходит ко всей совокупности "Оно
для себя", овладевает ею и вместе с ней составляет другое основное слово.
Тот, кто обрел Я в его собственном качестве и говорит основное слово Я-Оно,
ставит себя перед вещами, однако не становится в отношении к ним
пред-стоящим в потоке взаимодействия; склоняясь с объективирующей лупой
пристального наблюдения над единичными вещами в их отделенности либо
упорядочивая их в искусственное единство театральных декораций на сцене,
как бы рассматривая их в некий объективирующий бинокль стороннего взгляда,
охватывающего перспективу, он изолирует их в своем наблюдении, не чувствуя
их исключительности, или же сочетает, не ощущая всемирной связи, - первое
он мог найти лишь в отношении, второе - лишь благодаря отношению. Только
теперь он приобретает опытное знание о вещах как о суммах свойств; правда,
каждое переживание-отношение оставляло в его памяти свойства, которые он
связывал с запечатлевшимся в ней Ты, но лишь теперь вещи выстраиваются из
свойств; черпая лишь из памяти отношения, человек образно, или поэтично,
или с помощью мышления, соответственно тому, что ему ближе, дополняет
субстанцию - то ядро, что столь могущественно, объемля собой все свойства,
открывалось в Ты. И лишь теперь он помещает вещи в
причинно-пространственно-временную взаимосвязь, лишь теперь каждой из них
уделено свое место, свой срок, каждая обретает свою меру, свою
обусловленность. Хотя Ты и является в пространстве, но в пространстве
исключительного в-отношении-пред-стоящего, в котором все остальное может
быть лишь фоном, из которого Ты выступает, но не может быть его границей
или мерой; Ты является во времени, но во времени в себе протекающего
процесса, который проживается не как звено некой непрерывной и строго
организованной последовательности, но в некоем особом "длении", чье чисто
интенсивное измерение определимо лишь из него самого; Ты является
одновременно как действующее и как восприемлющее воздействие, но не
включенное в цепь причинности, а в своем взаимодействии с Я выступающее как
начало и конец происходящего. Вот что входит в основную истину
человеческого мира: только Оно может быть упорядочено. Лишь прекращая быть
нашим Ты и становясь нашим Оно, вещи поддаются координации. Ты не знает
никакой системы координат.
Однако теперь ко всему вышесказанному необходимо добавить то, без чего эта
частица основной истины пребудет лишь никчемным фрагментом: упорядоченный
мир не есть мировой порядок. Бывают мгновения несказанной глубины, в
которых мировой порядок созерцается как присутствие настоящего. Тогда мы
ловим на лету мгновение звука, а его неразборчивая нотная запись есть
упорядоченный мир. Мгновения эти бессмертны, и они же преходящи: после них
не остается никакого содержания. которое можно было бы сохранить, но сила
их входит в созидание и познание человека, лучи ее вторгаются в
упорядоченный мир и расплавляют его вновь и вновь. Так в истории отдельного
человека, так в истории рода.
Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.
Человек воспринимает то, что есть в окружающем мире, - просто вещи и
существа как вещи, он воспринимает то, что происходит в окружающем мире, -
просто процессы и действия как процессы, вещи, составленные из свойств,
процессы, состоящие из моментов, вещи в пространственной, процессы - во
временной сети мира, вещи и процессы, ограниченные другими вещами и
процессами, ими измеряемые, с ними сравнимые, упорядоченный мир,
расчлененный мир. Этот мир в известной степени надежен, он обладает
плотностью и длительностью, гармоничное сочетание частей в его ансамбле
доступно обозрению и обладает наглядностью, его воспроизводят, закрыв
глаза, и проверяют с открытыми; вот он, здесь, ты можешь чувствовать его
близость всей поверхностью своего тела, если ты ощущаешь именно так; или же
он притаился в твоей душе, если такое представление тебе ближе; ведь это
твой объект, он остается им по твоей милости, он остается тебе изначально
чуждым, как внутри тебя, так и вовне. Воспринимая его, ты принимаешь его
истинно таким, каким он тебе представляется, ты принимаешь его за "истину",
и он позволяет тебе принимать себя, но он не дается тебе. Лишь относительно
такого мира ты можешь "прийти к пониманию" с другими людьми; несмотря на то
что каждый представляет его по-разному, он готов быть вам общим объектом,
но встретить в нем других ты не можешь. Без него тебе не выстоять в жизни,
его надежность поддерживает тебя; но если ты в этом мире умрешь, ты будешь
погребен в Ничто.
Или же человек встречает Бытие и Становление как свое пред-стоящее, всегда
только как одну-единственную сущность и всякую вещь только как сущность;
то, что здесь есть, раскрывается ему в происходящем, а то, что здесь
происходит, дается ему как Бытие; только это одно есть присутствующее, а
оно охватывает весь мир; мера и сравнение - исчезли; сколько неизмеримого
станет для тебя действительностью - зависит от тебя. Встречи не
складываются в упорядоченный мир, но для тебя каждая встреча - знак
мирового порядка. Они не связаны друг с другом, но каждая из них служит
тебе ручательством твоей связи с миром. Мир, являющийся перед тобой таким,
- ненадежен, ибо он всегда нов для тебя; он не обладает плотностью, ибо все
в нем пронизывает все; он лишен длительности, ибо он приходит незваным и
исчезает, когда его пытаются удержать; он необозрим: если ты захочешь
сделать его обозримым, ты потеряешь его. Он приходит, и приходит с тем,
чтобы уловить тебя; если он не доберется до тебя, если он не встретит тебя,
он исчезает; но он возвращается, возвращается преображенным. Он не вне
тебя, он касается самой основы твоей, и, сказав "душа души моей", ты
скажешь не слишком много, но берегись, если захочешь вложить его в душу
свою - ибо так ты уничтожишь его. Он - твое настоящее: лишь обладая им,
обладаешь ты настоящим; и ты можешь сделать его своим объектом, узнавать
посредством опыта и использовать, ты должен вновь и вновь делать это, и вот
никакого настоящего уже нет у тебя. Между тобой и настоящим - обоюдность
даяния; ты говоришь ему Ты и предаешься ему, оно говорит тебе Ты и
предается тебе. Относительно такого мира ты не можешь прийти к пониманию с
другими, с ним ты один на один; но он учит тебя встречать других и уметь
устоять во встрече; и он ведет тебя, через милость своих приходов и через
печаль расставаний, к тому Ты, в котором линии отношений, параллельные,
пересекаются. Он не помогает тебе удержаться в жизни, он лишь помогает тебе
обрести предчувствие вечности.
Мир Оно обладает связностью в пространстве и времени.
Мир Ты не имеет никакой связности в пространстве и времени.
Отдельное Ты должно стать Оно, когда отношение исчерпано.
Отдельное Оно может через вхождение в действительность отношения стать Ты.
Вот два основных преимущества мира Оно. Они побуждают человека смотреть на
мир Оно как на такой мир, в котором приходится жить и в котором вполне
можно жить, ибо он обеспечивает острыми и волнующими переживаниями,
знаниями, деятельностью. В этой летописи, фиксирующей зримое, конкретное и
полезное, моменты Ты кажутся диковинными лирикодраматическими эпизодами,
пусть не лишенными соблазнов волшебства, но увлекающими к опасным
крайностям, ослабляющими проверенные связи, оставляющими после себя больше
вопросов, чем удовлетворенности ответами, угрожающими нашей безопасности,
даже ужасающими, но ничем не заменимыми. Ибо, если в этих моментах нельзя
жить и приходится возвращаться в "мир", к чему покидать его? Почему бы не
призвать к порядку выступающее в пред-стоянии по отношению к нам и не
вернуть его назад, в объектность? И если порой невозможно не говорить Ты.
обращаясь к отцу, жене, другу, почему бы, говоря Ты, не подразумевать Оно?
Произнести слово "ты" органами речи и вымолвить ужасающее основное слово
совсем не одно и то же; даже прошептать душой влюбленное "ты" вполне
безопасно, коль скоро имеется в виду одно: приобретение опыта и
использование.
Невозможно жить в чистом настоящем: не будь предусмотрено его преодоление,
быстрое и основательное, оно изничтожило бы человека. Но можно жить в
чистом прошлом, собственно, только в нем и возможно устроение жизни. Надо
лишь заполнить каждое мгновение опытом и использованием, и оно перестанет
жечь.
Внемли же, что я поведаю тебе со всей ответственностью истины: человек не
может жить без Оно. Но тот, кто живет лишь с Оно, тот не человек.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
Несмотря на все различия, между историей индивида и историей рода
существует по крайней мере одно определенное сходство: они свидетельствуют
о неуклонном росте мира Оно.
В этом склонны сомневаться, когда речь заходит об истории рода: ссылаются
на то, что для развития сменяющих друг друга культур характерна начальная
стадия примитивности, которая имеет разные оттенки, но всегда строится на
аналогичных началах и располагает довольно небольшим миром объектов; исходя
из этого, утверждают, что жизни индивида соответствует жизнь отдельной
культуры, а не жизнь рода. Но, оставив в стороне по видимости изолированные
друг от друга культуры, мы обнаружим, что те культуры, которые находились
под влиянием других, в определенную эпоху, уже не раннюю, но предшествующую
периоду высшего расцвета, заимствуют их мир Оно, иногда непосредственно
усваивая его у современной им культуры, как греки у египтян, иногда
посредством обращения к культуре прошлого, как западная христианская
культура у древних греков. Культуры расширяют свой мир Оно не только
благодаря собственному опыту, но также впитывая посторонние влияния, и
тогда в возросшем мире Оно происходит решающее расширение - усвоенное как
бы открывается заново. (Оставим пока что без внимания огромный вклад,
сделанный миром Ты, его деяния и прозрения.) Таким образом, у каждой
культуры в целом мир Оно гораздо полнее, чем у предшествующей, и, несмотря
на случающиеся порой остановки в их развитии и периоды спада, в истории
прослеживается неуклонный рост мира Оно. Здесь не столь существенно, что
будет более характерно для "картины мира" той или иной культуры -
конечность или так называемая бесконечность, а точнее, неконечность.
"Конечный" мир может содержать гораздо больше составных частей, вещей и
процессов, нежели "бесконечный". Не следует также забывать, что сравнению
подлежит не только полнота знаний о природе, но и уровень социальной
дифференциации и технических достижений, ибо благодаря последним
расширяется мир объектов.
Основное отношение человека к миру Оно включает опыт, который постоянно
создает этот мир, и использование, обеспечивающее мир Оно многообразными
целями, каковыми являются сохранение, облегчение и оснащение человеческой
жизни. С ростом мира Оно должна расти также и человеческая способность к
его постижению на опыте и к использованию. У индивида все больше
возможностей для замены непосредственного опыта опосредованным,
"приобретением знаний", а также для того, чтобы свести использование к
специализированному "применению". Однако названная способность должна от
поколения к поколению постоянно совершенствоваться. Именно это чаще всего
имеют в виду, когда говорят о постоянном развитии духовной жизни. Причем
совершенно очевидно, что эти слова погрешают против духа, ибо пресловутая
"духовная жизнь" зачастую является препятствием для жизни в духе и в лучшем
случае материей, которая в нем, покоренная и оформленная, должна исчезнуть.
Это - препятствие, ибо совершенствование способности к приобретению опыта и
к использованию обычно достигается через ослабление силы отношения, силы,
единственно благодаря которой человек может жить в духе.
Дух в его обнаружении через человека есть ответ человека своему Ты.
Человек пользуется разными языками - языком речи, искусства, действия, дух
же один: ответ являющемуся из тайны и обращающемуся к нам Ты. Дух есть
слово. И подобно тому как устная речь сначала оформляется в слове в мозгу
человека, затем озвучивается в его гортани, хотя то и другое суть лишь
своего рода рефракция истинного процесса, ибо поистине речь не заложена в
человеке, но человек пребывает в речи и говорит из нее, - так всякое слово,
так всякий дух. Дух не в Я, он между Я и Ты. Будет неверным уподобить Дух
крови, что струится в тебе, он - как воздух, которым ты дышишь. Человек
живет в духе, если он может ответить своему Ты. Он это может, когда он
вступает в отношение всем своим существом. Единственно благодаря своей силе
отношения человек может жить в духе.
Однако здесь сильнее всего являет свою власть судьба процесса отношения.
Чем сильнее ответ, тем сильнее он связывает Ты, превращает ею в объект.
Лишь безмолвие, обращенное к Ты, лишь молчание всех языков, безмолвное
ожидание в неоформленном, в неразделенном, в доязыковом слове оставляет Ты
свободным, пребывает с ним в потаенности, там, где Дух не обнаруживает
себя, но присутствует. Всякий ответ вплетает Ты в мир Оно. В этом - печаль
человека и в этом - его величие. Ибо так среди живущих рождается знание,
творчество, образ и образец.
Но превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено
предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и
вновь. Вновь и вновь - так положено было в час Духа, когда он вложил себя в
человека и зародил в нем ответ - объектное должно воспламеняться,
преображаясь в настоящее, возвращаться к той стихии, из которой вышло,
должно созерцаться и проживаться людьми как присутствующее.
Исполнение этого предназначения и этого смысла срывает тот, кого вполне
устраивает мир Оно как такой мир, который следует узнавать из опыта и
использовать, и теперь, вместо того чтобы разрешить связанное и
переплетенное с миром Оно, этот человек не дает ему подняться из него;
вместо того, чтобы узреть его, он его наблюдает, вместо того чтобы
воспринять, он его утилизирует.
Познание: в созерцании пред-стоящего познающему раскрывается сущность. То,
что он в своем созерцании видел присутствующим, он, несомненно, должен
будет рассматривать как объект, сравнивать его с другими объектами,
помещать его в ряд этих объектов, объективно описывать и расчленять его;
лишь как Оно это может войти в состав знания. Но в созерцании оно было не
вещью среди вещей, не процессом среди процессов, но исключительно
присутствующим. Не в законе, который впоследствии выводят из явления, но в
самом явлении обнаруживает себя сущность. То, что при этом мыслится
всеобщее, есть лишь разматывание подобного клубку события, ибо созерцалось
оно в особенном, в пред-стоящем. А теперь оно заключено в Оно-форму
познания, которое осуществляется посредством понятий. Тот, кто вызволит его
из этого заключения и, созерцая, вновь узрит присутствующим, тот исполнит
смысл акта познания как того, что между людьми есть действительное и
действующее. Но возможен и такой подход к познанию, когда устанавливают:
"Значит, так, вещь называется так-то, свойства ее такие-то, ее место
здесь". При таком подходе к познанию то, что стало Оно, так им и остается,
узнается из опыта и используется как Оно, применяется с целью "ориентации"
в мире, а затем и для того, чтобы "завоевать" мир.
Так же и в искусстве: в созерцании пред-стоящего художнику раскрывается
образ. Он превращает его в некое образование. Это образование находится не
в мире богов, но в этом великом мире людей. Разумеется, оно "здесь", даже
если ни один человек не остановит на нем свой взгляд; но оно спит.
Китайский поэт повествует о том, как люди не пожелали слушать песню,
которую он играл на своей нефритовой флейте; тогда он сыграл ее для богов,
и те приклонили ухо свое; с тех пор и люди прислушиваются к ней: итак, поэт
покинул богов и ушел к тем, без кого это образование обойтись не может. Оно
ждет встречи с человеком, высматривая его, как во сне, ждет, что он снимет
заклятие и охватит образ на один безвременный миг. И вот человек приходит и
узнает из опыта то, что должно узнать из опыта: так-то оно сделано, или: в
нем выражено то-то, или: таковы его качества; и, вдобавок ко всему, какое
место оно занимает по сравнению с другими.
Это не значит, что рассудок, занятый эстетическими или научными
изысканиями, не нужен: но задача его в том, чтобы точно выполнять свою
работу и погружаться в сверхрассудочную, охватывающую рассудочное истину
отношения.
И в-третьих: над духом познания и духом искусства возвышается - ибо здесь
преходящий плотский человек уже не нуждается в том, чтобы навязывать свой
образ более долговечному, чем он, веществу, но, превосходя срок жизни
последнего, сам как образ восходит, овеянный упоительной музыкой своей
живой речи, на звездном небе Духа, - возвышается чистое воздействие,
деятельность без произвола. Здесь являлось человеку Ты из глубочайшей
тайны, обращалось к нему с речью из мрака, и он откликался жизнью своей.
Здесь Слово раз за разом становилось жизнью, и эта жизнь, исполняла ли она
закон, или же нарушала его - и то и другое в свое время бывает необходимо,
дабы не умер на земле Дух, - эта жизнь есть учение. Так стоит она перед
потомками, готовая учить их не тому, что есть, и не тому, что должно быть,
но тому, как жить в Духе, пред лицом Ты. И это означает, что она во всякое
время готова сама стать для них Ты и открыть им мир Ты; нет, не так: она не
готова, она всегда приходит к ним и их касается. Они же, утратив охоту и
способность к живому общению, стали опытными и сведущими: личность они
заключили в историю, а речь личности заточили в библиотеки; исполнение
закона либо его нарушение - не важно, что именно, - они кодифицировали; они
не скупятся на почитание и даже на поклонение, обильно сдобренное
психологией, как и подобает современному человеку. О одинокий лик, словно
звезда сияющий во мраке, о живой перст на бесчувственном челе, о затихающие
шаги!
Развитие функциональной способности к приобретению опыта и к использованию
обычно достигается через ослабление человеческой силы отношения.
Тому, кто препарирует дух, превращая его в средство наслаждения, есть ли
дело до существ, живущих рядом с ним?
Подчиняясь основному слову разделения, которое создает дистанцию между Я и
Оно, он делит свою жизнь среди людей, которые его окружают, на две
аккуратно очерченные сферы: социальные институты и чувства, сферу Оно и
сферу Я.
Институты - это то, что "вовне": там человек преследует всевозможные цели,
работает, совершает сделки, оказывает влияние, становится предпринимателем
и конкурирует с другими, организует, хозяйствует, служит, проповедует. Это
до некоторой степени упорядоченная и более-менее согласованная структура,
где дела идут своим ходом благодаря разносторонним усилиям человеческих
мускулов и мозга.
Чувства - это то, что "внутри": здесь человек живет и отдыхает от своей
деятельности в институтах. Здесь заинтересованному взгляду предстанет целый
спектр эмоций; человек потакает своим симпатиям и антипатиям, предается
удовольствиям, а также страданиям, стараясь в последнем не заходить
чересчур далеко. Здесь он у себя дома и может расслабиться в
кресле-качалке.
Институты - это сложный форум, чувства же - своеобразный будуар, где
никогда нет недостатка в развлечениях.
Разумеется, это разграничение постоянно подвергается опасности, ибо чувства
дерзко вторгаются в наши важнейшие институты, однако при желании эту
границу легко восстановить.
Труднее всего провести разграничение в сфере так называемой личной жизни.
Например, в браке это делается далеко не сразу и не вдруг, но в конце
концов все встает на свои места. Как нельзя более успешно разграничение
осуществляется в сфере общественной жизни: стоит обратить внимание на то,
как в век политических партий, а также группировок, считающих себя
надпартийными, и их "движений" громогласные конференции безукоризненно
чередуются с ползучими формами повседневной деятельности: либо
механически-равномерной, либо органически-небрежной.
Отделенное Оно институтов - это Голем, а отделенное Я чувств - беспечно
порхающая птица души. Они не знают человека; одно - только образец, другое
- только "объект", им неведомы ни личность, ни общность. Они не знают
настоящего: институты, даже самые современные, знают лишь застывшее
прошлое, завершившееся бытие, чувства, даже самые сильные и
продолжительные, знают лишь мимолетное мгновение, незавершенное бытие. У
них нет доступа к действительной жизни. Институты не образуют общественную
жизнь, чувства - личную.
Институты не образуют общественную жизнь, и все больше людей с огорчением
ощущают это; здесь зарождается необходимость нашей эпохи, необходимость,
ищущая выхода. Лишь немногие поняли, что чувства не образуют личную жизнь,
хотя, казалось бы, именно в них должно обитать самое личное. И если уж кто
умеет, как современный человек, заниматься лишь собственными чувствами, то
даже отчаяние по поводу их неподлинности не вразумит его, ибо отчаяние -
тоже чувство, и чувство весьма интересное.
Люди, страдающие оттого, что институты не образуют общественной жизни,
изыскали средство, чтобы с помощью чувств "оживить", или расплавить, или
взорвать институты, обновить их введением "свободы чувства". Если
государство м
...Закладка в соц.сетях
