Жанр: Философия
Труды
...твенный иерархизм жизни должен вступить в свои права, и личности с
большим онтологическим весом, с большей одаренностью и годностью должны
занять подобающее место в жизни. Без духовной аристократии жизнь не может
процветать. И должно быть движение, противодействующее той социальной
энтропии, которая охватила современные демократические общества. Принцип
action directe, спонтанность личностей и групп будут опрокидывать старую
политику. Непосредственная, первичная жизнь получит преобладание над
вторичной и отраженной жизнью политики. Политические партии и их вожаки,
вероятно, потеряют всякое значение, и не через партии будут выдвигаться
сильные люди. Окончательно отомрут парламенты с их фиктивной, вампирической
жизнью наростов на народном теле, неспособных уже выполнять никакой
органической функции. Биржи и газеты не будут уже управлять жизнью. В
социальной жизни произойдет упрощение, возвращение к более элементарным
процессам борьбы за существование. Социальная жизнь должна будет
приобщиться к первоисточникам жизни, сделаться более природной, менее
искусственной. Люди, вероятно, будут группироваться и соединяться не по
политическим признакам, всегда вторичным и в большинстве случаев фиктивным,
а по хозяйственным, непосредственно жизненным, профессиональным, по сферам
творчества и труда. Старые сословия и классы отмирают, и на их место идут
профессиональные группы духовного и материального труда. Профессиональным
союзам, кооперациям, цехам принадлежит, конечно, огромное будущее. И это
есть признак возвращения к средневековью на новых началах. Политические
парламенты - выродившиеся говорильни - будут заменены деловыми
профессиональными парламентами, собранными на основах представительства
реальных корпораций, которые будут не бороться за политическую власть, а
решать жизненные вопросы, решать, например, вопросы сельского хозяйства,
народного образования и т.п. по существу, а не для политики. Будущее
принадлежит синдикалистскому типу общества, конечно, не в смысле
революционного синдикализма. Успех может иметь только политика, в которой
решительный социальный радикализм будет сочетаться с иерархическими
началами власти. И в анархизме есть своя доля истины, посильно он
противится власти политики и преувеличенному значению государства.
Новое средневековье неизбежно будет в высшей степени народно, но
совсем-недемократично. Отныне в судьбах государств будут играть большую
роль трудящиеся массы, народные слои. Всякая будущая политика должна с этим
считаться и искать путей для ограничения власти масс'над культурой качеств.
В России будет играть господствующую роль крестьянство. Но это совсем не
значит, что народные массы, которые нельзя уже вернуть к состоянию до
мировой катастрофы, непременно будут осуществлять волю к политической
власти в политических демократиях, через всеобщее избирательное право и пр.
Опыт русской революции наглядно показал, что народные массы не всегда
стремятся выразить свое возрастающее социальное значение в демократии, в
народоправстве. Демократии связаны с господством буржуазного слоя, с
индустриально-капиталистической системой, отстаивающей свои интересы, с
образованием слоя профессиональных политиков. Народные массы обычно
равнодушны к политике и не в силах никогда осуществить воли к власти. Есть
гораздо больше оснований думать, что крестьяне и рабочие, социальный вес
которых неизбежно возрастет, будут стремиться к профессионализму,
корпоративному представительству и самоуправлению, к "советскому" принципу,
но в истинном и" реальном смысле слова, а не в том фиктивном, которым
прикрывается диктатура коммунистической партии в "советской" России.
Спасать государство и общество от окончательного разложения и развала будут
общественные союзы, в высшей степени жизненные,
корпоративно-профессиональные, с одной стороны хозяйственные, с другой
стороны духовные. Из этих союзов будут слагаться общество и государство
нового средневековья. Должны быть удовлетворены материальные и духовные
запросы масс, а не их стремление к власти. Власть никогда не принадлежала и
не может принадлежать большинству. Это противоречит природе власти. Власть
имеет иерархическую природу и иерархическое строение. Так будет и в
будущем. Народ не может сам собой править, он нуждается в правителях. В
демократических республиках правит совсем не народ, а незначительное
меньшинство вожаков политических партий, банкиров, газетчиков и т.п. Так
называемый народный суверенитет есть только мгновение в жизни народа, лишь
разлив народной стихии. Сложение общества и государства, образование
социального космоса есть всегда процесс возникновения неравенства и
иерархии, выделение правящего слоя. И вполне возможно, что единство обществ
и государств в новое средневековье выльется в формы монархические. Народные
массы сами могут пожелать монарха, узнают своего вождя и героя. Но если
возможны еще монархии, то они будут, конечно, нового типа, не типа старой
новой истории, ближе к средневековому типу, в них будут преобладать черты
цезаризма. Я давно уже думаю и высказывал эту мысль еще в 18-19 гг., что
мы, особенно Россия, идем к своеобразному типу, который можно назвать
"советской монархией", синдикалистской монархией, монархией новой
социальной окраски. Старый легитимизм умер, он принадлежал новой истории, и
погоня за его восстановлением есть погоня за призраком. Монархии нового
средневековья не будут форма-листически-легитимистическими монархиями. В
них принцип социального реализма будет преобладать над принципом
юридического формализма. Окружать монархию будут не сословия, а социальные
и культурные профессии в иерархическом строении. Но власть будет сильной,
часто диктаторской. Народная стихия наделит избранных личностей священными
атрибутами власти. Принудить народ к монархии нельзя будет, народ
реально-жизненными путями сам будет решать формы правления в зависимости от
своих верований. Но такого рода "народный суверенитет", который в известном
смысле всегда существовал, не означает демократии. Во всяком случае, вопрос
о формах власти нужно считать проблематическим и второстепенным.
Будущие общества будут, конечно, трудовыми обществами. В основу их будет
положен принцип труда духовного и материального, не бескачественного труда
социалистов, а качественного труда. Такова всегда была христианская идея.
Слишком большой досуг и праздность привилегированного слоя новой истории
прекратятся. Аристократия сохранится навеки, но приобретет более
одухотворенный характер, будет скорей психологической,чем социологической
категорией. Жизнь станет более суровой и бедной, блеска новой истории более
не будет. Наступают времена, которые потребуют огромного напряжения
человеческого духа, огромного труда. Должно будет выработаться особого рода
монашество в миру, особого типа монашеского ордена. Будет поставлена
проблема о религиозном смысле и религиозном освящении труда, который не
хотела знать новая история, так как стремилась освободить человека и классы
от бремени труда. Самый труд должен быть понят как творчество. Капитализм и
социализм механизируют труд, и потому проблема труда для них не существует.
Ограничение потребностей и большая напряженность труда всех классов
общества характерны для нового исторического периода. Только так сможет
существовать обедневшее человечество. Внутренне же центр тяжести жизни
должен быть перенесен со средств жизни, которыми так долго были
исключительно поглощены люди новой истории, на цели жизни. Это есть
обращение к самой жизни, к ее внутреннему содержанию, а не к проецированию
жизни вовне, во времени, в будущее. Идея "прогресса" будет отброшена как
закрывающая истинные цели жизни. "Прогресс" прекратится с окончанием новой
истории. Будет сама жизнь, будет творчество, будет обращение к Богу или к
диаволу, но не будет "прогресса" в том смысле, в каком одержим был этой
идеей XIX век. Необходимо остановить ускоряющееся движение времени,
влекущее нас к небытию, получить вкус к вечности. Но наряду с этим будет
действовать и воля к расширению власти фиктивной цивилизации, будет
действовать и антихристов дух.
Характерным для нового средневековья мне представляется еще то, что в нем
болгшую роль будет играть женщина. Исключительно мужская культура истощила
и подорвала себя в мировой войне. И в последние годы великих испытаний
женщина начала играть огромную роль, она оказалась на большей высоте.
Женщина более связана с душой мира, с первичными стихиями,и через женщину
мужчина приобщается к ним. Мужская культура слишком рационалистична,
слишком далеко ушла от непосредственных тайн космической жизни и
возвращается к ним* она через женщину. Женщины играют большую роль в
религиозном пробуждении нашего времени. Женщины предназначены быть
женами-мироносицами. День был временем исключительного преобладания мужской
культуры. Ночь есть время, когда вступает в свои права и женская стихия.
Увеличение роли женщины в грядущий исторический период совсем не означает
продолжения женского эмансипационного движения нового времени, которое
стремилось уподобить женщину мужчине и повести женщину мужским путем. Это
было антииерархическое, уравнительное движение, отрицавшее своеобразную
качественность женской природы, вечную женственность. Мужское начало должно
владеть женским, а не быть в рабстве у него, как часто бывало в новой
истории, например во Франции. Не эмансипированная и уподобленная мужчине
женщина, а ";чна" женственность должна играть большую роль в грядущий
период истории. Это связано будет с кризисом стихии рода и родовой семьи,
который составляет глубокую подпочву переживаемого мирового кризиса.
Христианство не может осуществить своих упований в стихии рода, в той
рождающей стихии, которая обращена к дурной бесконечности сменяющихся
поколений. Основная проблема жизни и есть проблема преображения пола,
просветление женственной стихии, претворение энергии рождающей в энергию
творящую. Естественный род старого Адама должен быть претворен и преображен
в духовный род нового Адама. Это связано с раскрытием мистического смысла
любви, любви преображающей, обращающей не ко времени, а к вечности. Тут мы
выходим из берегов новой истории, из ее рационального дня и вступаем в
мистическую ночь средневековья. К этой теме нельзя прикасаться словами
новой истории.
Для наступления нового средневековья характерно также распространение
теософических учений, вкус к оккультным, наукам, возрождение магии. Сама
наука возвращается к своим магическим истокам, и скоро окончательно
выявится магический характер техники. Религия и знание вновь приходят в
соприкосновение, и рождается потребность в религиозном гнозисе. Мы опять
вступаем в атмосферу чудесного, столь чуждую новой истории, опять возможна
станут белая и черная магии. Опять возможны станут страстные споры о тайнах
божественной жизни. Мы переходим от душевного периода к духовному периоду.
Будущее - двойственно, и мы не верим в необходимость и принудительность
отрадного, светлого, желанного будущего. Иллюзии земного счастья не имеют
уже никакой силы над нами. Ощущение зла должно стать сильнее и острее в
новом средневековье. Сила зла будет возрастать, принимать новые формы и
причинять новые страдания. Но человеку дана свобода духа, свобода избрания
пути. Христиане должны волю свою направить к созданию христианской
общественности и христианской культуры, превыше всего искать Царства
Божьего и правды его. Многое зависит от нашей свободы, от творческих
человеческих усилий. Потому-то возможны два пути. Я предчувствую нарастание
сил зла в будущем, но хотел определить возможные положительные черты
будущего общества. Мы уже средневековые люди не только потому, что такова
судьба и фатум истории, но и потому, что хотим этого. Вы еще люди новой
истории, потому что не хотите сделать избрания. В предчувствии ночи нужно
духовно вооружиться для борьбы со злом, обострить способность его
различения, вырабатывать новое рыцарство.
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн...
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены...
Н.А.Бердяев - Истина православия
Н.А. Бердяев
Истина Православия
Христианский мир мало знает Православие. Знают только внешние и по
преимуществу отрицательные стороны Православной Церкви, но не внутренние,
духовные сокровища. Православие было замкнуто, лишено духа прозелетизма и
не раскрывало себя миру. Долгое время Православие не имело того мирового
значения, той актуальной роли в истории, какие имели Католичество и
Протестантизм. Оно оставалось в стороне от страстной религиозной борьбы
ряда столетий, столетия жило под охраной больших империй (Византии и
России) и хранило вечную истину от разрушительных процессов мировой
истории. Для религиозного типа Православия характерно то, что оно не было
достаточно актуализировано и выявлено во вне, не было воинственно, но
именно потому небесная истина христианского откровения наименее в нем
исказилась. Православие и есть форма христианства наименее искаженная в
существе своем человеческой историей. В Православной Церкви были моменты
исторического греха, главным образом в связи с внешней зависимостью от
государства, но само церковное учение, самый внутренний духовный путь не
подверглись искажению.
Православная Церковь есть прежде всего Церковь предания в отличии от Церкви
Католической, которая есть Церковь авторитета, и церквей протестантских,
которые суть церкви личной веры. Православная Церковь не имела единой
внешне-авторитарной организации и она незыблемо держалась силой внутреннего
предания, а не внешнего авторитета. Она оставалась наиболее связанной с
перво-христианством из всех форм христианства. Сила внутреннего предания в
Церкви есть сила духовного опыта и преемственности духовного пути, сила
сверхличной духовной жизни, в которой всякое поколение выходит из сознания
самодовольства и замкнутости и приобщается к духовной жизни всех предыдущих
поколений вплоть до Апостолов. В предании я имею один опыт и одно ведение с
Апостолом Павлом, с мучениками, со святыми, и со всем христианским миром. В
предании мое знание есть не только знание личное, но и сверхличное, и я
живу не в отдельности, а в теле Христовом, в едином духовном организме со
всеми моими братьями во Христе.
Православие есть, прежде всего, ортодоксия жизни, а не ортодоксия учения.
Еретики для него не столько те, кто исповедует ложную доктрину, сколько те,
кто имеет ложную духовную жизнь и идет ложным духовным путем. Православие
есть, прежде всего, не доктрина, не внешняя организация, не внешняя форма
поведения, а духовная жизнь, духовный опыт и духовный путь. Во внутреннем
духовном делании видит оно сущность христианства. Православие есть наименее
нормативная форма христианства (в смысле нормативно-рациональной логики и
морального юридизма), и наиболее духовная его форма. И эта духовность и
сокровенность Православия нередко бывали источником его внешней слабости.
Внешняя слабость и недостаток проявления, недостаток внешней активности и
реализации бросались всем в глаза, духовная же его жизнь и духовные его
сокровища оставались сокровенными и незримыми. И это характерно для
духовного типа Востока в отличие от духовного типа Запада, всегда
актуального и выявляющегося во вне, но нередко в этой активности себя
духовно истощающего. В мире нехристианского Востока духовная жизнь Индии
особенно сокровенна от внешнего взора и не актуализируется в истории. Эта
аналогия может быть проведена, хотя духовный тип христианского Востока
очень отличается от духовного типа Индии. Святость в мире православном, в
отличии от святости в мире католическом, не оставила после себя памятников
письменности, она оставалась сокровенной. И это еще причина, почему трудно
извне судить о духовной жизни Православия.
Православие не имело своего века схоластики, оно пережило только век
патристики. И Православная Церковь и доныне опирается на восточных учителей
Церкви. Запад считает это признаком отсталости Православия, замирания в нем
творческой жизни. Но факту этому можно дать и другое истолкование; в
Православии христианство не было так рационализировано, как оно было
рационализировано на Западе в Католичестве при помощи Аристотеля и
воззрений греческого интеллектуализма. Доктрины никогда не приобретали в
нем такого священного значения, и догматы не были прикованы к обязательным
интеллектуальным богословским учениям, а понимались прежде всего как
мистические факты. В богословском же и философском истолковании догматов мы
оставались более свободными. В XIX веке в России была творческая
православная мысль и в ней было проявлено больше свободы и духовного
дарования, чем в мысли католической и даже протестантской.
Духовному типу Православия принадлежит изначальный и нерушимый онтологизм,
который представлялся явлением православной жизни, и затем уже и
православной мысли. Христианский Запад шел путями критической мысли, в
которых субъект был противопоставлен объекту, и была нарушена органическая
цельность мышления и органичная связь с жизнью. Запад силен сложным
развертыванием своего мышления, своей рефлексией и критикой, своим
уточненным интеллектуализмом. Но тут и была нарушена связь познающего и
мыслящего с первобытием и первожизнью. Познание выводилось из жизни,
мышление выводилось из бытия. Познание и мышление не протекали в духовной
целостности человека, в органической связанности всех его сил. На этой
почве Западом были сделаны великие завоевания, но от этого разложился
изначальный онтологизм мышления, мышление не погружалось в глубину сущего.
Отсюда схоластический интеллектуализм, рационализм, эмпиризм, крайний
идеализм западной мысли. На почве Православия мышление оставалось
онтологическим, приобщенным бытию, и это явлено всей русской
религиозно-философской и богословской мыслью XIX и XX веков. Православию
чужд рационализм и юридизм, чужд всякий норматизм. Православная Церковь не
определима в рациональных понятиях, она понятна лишь для живущих в ней, для
приобщенных к ее духовному опыту. Мистические типы христианства не подлежат
никаким интеллектуальным определениям, они также не имеют признаков
юридических, как не имеют признаков и рациональных. Подлинное православное
богословствование есть богословствование духовно-опытное. Православие почти
не имеет схоластических учебников. Православие сознает себя религией Святой
Троицы; не отвлеченным монотеизмом, а конкретным тринитаризмом. В духовной
жизни, в духовном опыте и духовном пути отображается жизнь Святой Троицы.
Православная литургия начинается со слов: "Благословенно Царство Отца, и
Сына, и Святаго Духа". Все идет сверху, от Святой Божественной Троичности,
от высоты Сущего, а не от человека и его души. В Православном представлении
нисходит сама Божественная Троичность, а не восходит человек. В западном
христианстве гораздо меньше выражена Троичность, оно более христоцентрично
и антропоцентрично. Это различие намечается уже в восточной и западной
патристике, из которой первая - богословствует от Божественной Троицы, а
вторая - от человеческой души. Поэтому Восток раскрывает, главным образом,
тайны догмата тринитарного и догмата христологического. Запад же, главным
образом, учит о благодати и свободе и об организации церкви. На Западе было
большее богатство и разнообразие мысли.
Православие и есть христианство, в котором наиболее раскрывается Дух
Святой. Православная Церковь поэтому и не приняла filioque, что видит в
этом субординационизм в учении о Духе Святом. Природа Духа Святаго наименее
раскрывается догматами и доктринами, но по действию своему Дух Святый нам
ближе всего, наиболее имманентен миру. Дух Святый непосредственно действует
на тварный мир и преображает тварь. Это учение раскрыто величайшим русским
святым Серафимом Саровским. Православие не только существенно тринитарно,
но видит задачу мировой жизни в преображении Святой Троицы, и по существу
пневматично.
Я говорю все время о глубинах тайн в Православии, а не о поверхностных в
нем течениях. Пневматологическая теологоия, ожидание нового излияния Духа
Святаго в мире легче всего возникает на православной почве. Это
замечательная особенность Православия: оно, с одной стороны, консервативно
и традиционно более, чем Католичество и Протестантизм, но, с другой
стороны, в глубине Православия есть всегда великое ожидание религиозной
новизны в мире, излияния Духа Святаго, явление Нового Иерусалима. Почти
целое тысячелетие Православие не развивалось в истории; ему чужд был
эволюционизм, но в нем таилась возможность религиозного творчества, которая
как бы приберегалась для новой, еще не наступившей исторической эпохи. Это
выявилось в русских религиозных течениях XIX и XX века. Православие более
резко разграничивает божественный и природный мир, Царство Божие и царство
кесаря, и не признает тут возможных аналогий, к которым часто прибегает
католическая теология. Энергия Божественная действует скрытно в человеке и
в мире. Про тварный мир нельзя сказать, что он есть божество, или что он
божественен, нельзя и сказать, что он вне-божественен. Бог и божественная
жизнь не похожи на мир природный и природную жизнь, тут нельзя проводить
аналогии. Бог - бесконечен; природная жизнь - ограничена и конечна. Но
энергия божества переливается в природный мир, воздействует на него и
просветляет его. Это и есть православное видение Духа Святаго. Для
православного сознания учение Фомы Аквината об естественном мире,
утверждающее его в противоположении миру сверхестественному, есть уже форма
секуляризации мира. Православие в принципе своем пневматично, и в этом его
своеобразие. Пневматичность и есть последовательный, до конца доведенный
Тринитаризм. Благодать не есть посредник между сверхестественным и
естественным; благодать есть действие Божественной энергии на тварный мир,
присутствие в мире Духа Святаго. Именно пневматизм Православия и делает его
наименее законченной формой христианства, выявляя в нем преобладание
новозаветных начал над началами ветхозаветными. На вершине своей
Православие понимает задачу жизни, как стяжание, приобретение благодати
Духа Святаго, как духовное преображение твари. И это понимание существенно
противоположно законническому пониманию, для которого мир божественный и
сверхестественный есть закон и норма для мира тварного и естественного.
Православие, прежде всего, литургично. Оно научает народ и развивает его не
столько проповедями и преподаванием норм и законов поведения, сколько самим
литургическим действием, в котором дан прообраз преображения жизни. Оно
научает также народ образами Святых и внушает культ святости. Но образы
святых не нормативны; в них дано благодатное просветление и преображение
твари действием Духа Святаго. Эта ненормативность Православия делает его
труднее для путей человеческой жизни, для истории, мало благоприятным для
всякой организации и для творчества культуры. Сокровенная тайна действия
Духа Святаго на тварь не была актуально переведена на пути человеческой
жизни. Для Православия характерна свобода. Эта внутренняя свобода может не
замечаться извне, но она повсюду разлита. Идея свободы, как основы
Православия, была выявлена русской религиозной жизнью XIX и XX века.
Признание свободы совести очень отличает Православную Церковь от Церкви
Католической. Но понимание свободы в Православии отличное и от понимания
свободы в Протестантизме. В Протестантизме, как и во всей западной мысли,
свобода понимается индивидуалистически, как право личности, охраняющей себя
от посягательства всякой другой личности и определяющей себя автономно.
Православию чужд индивидуализм, ему свойственен своеобразный коллективизм.
Религиозная личность и религиозный коллектив не противостоят друг другу,
как внешние друг для друга. Религиозная личность находится внутри
религиозного коллектива и религиозный коллектив находится внутри
религиозной личности. Поэтому религиозный коллектив и не является внешним
авторитетом для религиозной личности, извне навязывющим личности учение и
закон жизни. Церковь не находится вне религиозных личностей к ней
противопоставляемых; Она внутри их, и они внутри Ее. Поэтому Церковь не
есть авторитет. Церковь есть благодатное единство любви и свободы.
Православию чужда авторитарность, потому что эта форма порождает разрыв
между религиозным коллективом и религиозной личностью, между Церковью и ее
членом. Без свободы совести, свободы духа, нет духовной жизни, нет даже
представления о Церкви, так как Церковь не терпит внутри себя рабов, и Богу
нужны лишь свободные. Но подлинная свобода религиозной совести, свобода
духа раскрывается не в изолированной, автономной личности,
самоутверждающейся в индивидуализме, а в личности, сознающей себя в
сверхличном духовном единстве, в единстве духовного организма, в Теле
Христовом, то есть в Церкви. Моя личная совесть не внеположна и не
противоположна совести сверхличной, совести церковной: она раскрывается
лишь внутри церковной совести. Но без активного, духовного углубления моей
личной совести, моей личной духовной свободы не осуществляется жизнь
Церкви, ибо эта жизнь Церкви не может быть внешней для личности, навязанной
ей. Пребывание в Церкви требует духовной свободы не только в первый момент
поступления в Церковь, что признает и Католичество, но и в течении всей
жизни. Свобода Церкви в отношении к государству всегда была в опасности, но
свобода внутри Церкви всегда была в Православии. В Православии свобода
сочетается органически с соборностью, то есть с действием Духа Святаго на
религиозный коллектив, которое присуще Церкви не только во времена
Вселенских Соборов, но и всегда. Соборность же в Православии, которая и
есть жизнь церковного народа, не имела внешних юридических признаков, она
имела лишь внутренние, духовные признаки. Даже Вселенские Соборы не
облада
...Закладка в соц.сетях
