Хозяин небесного зверинца 1. Паломничество жонглера

Владимир Аренев
Паломничество жонглера
(трилогия "Хозяин небесного зверинца", книга первая)
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА "ЗАМОРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА"
Исторический роман - жанр почтенный, имеющий в Дьйолле свои богатые традиции. Именно поэтому выпуск трилогии "Хозяин небесного зверинца" является для нас в первую очередь любопытным экспериментом: он написан в Ллаургине и посвящен периоду истории, большинству дьйолльцев почти неизвестному; собственно, и написан не совсем так, как наши исторические романы.
Не секрет, что западный континент для Дьйоллы долгое время оставался тайной за двенадцатью печатями; культура, история и мировоззрение ллаургинцев поначалу воспринимались нами как нечто чуждое, в принципе непознаваемое. Само появление Ллаургина в пределах обитаемого мира многие восприняли как чудо - и за века, прошедшие с тех пор, мало что изменилось. Трилогия предлагает разъяснение этому чуду, спорное, но, безусловно, имеющее право на существование.
Впрочем, воспринимать "Хозяина небесного зверинца" как документальную хронику было бы ошибкой. Как в любом историческом романе, здесь наряду с реально существовавшими, известными и в Ллаургине, и в Дьйолле историческими личностями действуют вымышленные персонажи, герои западных легенд и сказаний. Сама книга написана таким образом, чтобы в равной мере заинтересовать и профессионального историка, и человека, далекого от науки. Иными словами, перед нами роман в первую очередь сюжетный, развлекательный. Для дьйолльцев он будет любопытен также и в познавательном плане и, надеемся, поможет лучше понять наших западных соседей.
Готовя к изданию уже первый том трилогии, "Паломничество жонглера", мы столкнулись с дилеммой: как быть, каким образом разъяснить читателю, не знакомому с реалиями Ллаургина (тем более - Ллаургина не современного нам, а древнего!) все новые термины и понятия? И как при этом не отпугнуть читателя многочисленными комментариями и проч.? К счастью, львиную долю работы за нас проделал сам автор, по ходу действия разъясняя ллаургинские реалии в тексте, напрямую или контекстно.
Однако мы сочли необходимым снабдить книгу корпусом приложений, который состоит из данных по ллаургинскому летоисчислению, фрагментов священной Книги, перечня церковных иерархов описываемого периода и - что наиболее существенно - обширного глоссария. В глоссарий вошли все термины, которые могут быть незнакомы современному дьйолльцу, а также - основные персонажи и топонимы, упоминаемые в первом томе. В редчайших случаях, когда того требовал контекст, мы позволили себе дать постраничные сноски. Специально для нашего издания выполнены две карты, Ллаургина Отсеченного (на форзаце) и Храма Первой Книги (перед третьей частью).
Впрочем, подчеркнем: все эти материалы являются дополнительными и вполне возможно, что читатель ни разу не заглянет в приложения или же прочтет их после самого романа как вполне самостоятельное и в меру интересное собрание фактов о прежней жизни на одном из самых загадочных континентов нашего мира.
Часть первая.
"Кому ты нужен, шут?!",
или
Роскошь не верить в чудеса

Глава первая:

Дракон низошедший. Неправильные гвардейцы. Ночевка в горах.
Старый знакомый - новая угроза. "Вошли!"
У жонглера права - на чужую кровать; втихаря воровать, вглухаря попивать. И вся жизнь жонглера - широкое поле, где репей и полынь, мята и крапива...
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь

Отсюда, с земли, Дракон казался маленьким и безобидным, похожим на свои священные статуэтки. Он лениво парил, раскинув крылья двумя клочьями монашьего зонта.
Четверо людей, карабкавшихся по горной тропе, тоже, наверное, казались ему миниатюрными. Только люди, в отличие от Огненосного, и впрямь были безобидными.
- ...безобидней некуда! - буркнул один из них, горбатый старик в драных лохмотьях. Приличный нищий с Королевской площади постеснялся бы подобные надеть, Цапля - свидетель! Но ветхость одежд старика беспокоила мало, его тревожило другое. Посовиному вывернув голову к небесам, горбун - косматый, страшный, с непонятным свертком под мышкой - следил ярко-желтым глазом за круженьем Дракона в вышине.
- Боишься, как бы не задождило? - ухмыльнулся его попутчик, дебелый парень лет двадцати. Неполный доспех сиял на нем фальшивым медяком: нагрудник, правый наруч и каплевидный шлем. - Не боись, тебе оно даже на пользу пойдет.
Старик в упор поглядел на него - и весельчак, мигом потускнев, от дальнейших высказываний решил воздержаться. Хмыкнул, кашлянул в кулак, зашагал дальше. Дескать, ишь строгач какой нашелся! Если б не Фриний, наши с тобой пути никогда бы не пересеклись!..
Фриний шагал следом за счастливым обладателем доспехов и чувства юмора (ущербного, как и доспех). Высокий посох с когтевидным навершием недвусмысленно свидетельствовал об умениях его хозяина: чародейское искусство. Мастер ступени третьей-четвертой, а то и больше.
Уж Фриний-то сразу сообразил, что привлекло внимание старика. Ведя за собой четвертого в их компании, худенького подростка, чародей подошел к горбатому.
- Думаешь, заметил нас?
Старик ухнул простудившимся филином, что, вероятно, должно было означать смех.
- Еще как заметил! Если ты помнишь, Дракон не нисходил уже давненько. И это его появление... не думаю, что Огненосному приспичило поохотиться на мархуровмуфлонов.

- Но... - Фриний осекся и скривил в гримасе надломанный рот. Два шрама, тянувшиеся от уголков губ к ушам чародея, отчетливо проступили, придавая ему сходство со вставшей на задние лапы жабой. - Ладно, - сказал он. - Всякие "но" оставим на потом. Если Дракон здесь из-за нас, тем более нужно спешить.
Подросток, все это время простоявший рядом с отстраненным видом деревенского полудурка, вдруг оглушительно чихнул. И снова замер дурак дураком.
Каковым, собственно, и был.
- Верно, - отозвался старик. - Пойдем. Хорошо, если успеем до ночи.
Был шестнадцатый день месяца Дракона 700 года от Первого Нисхождения.
Огненосный над их головами продолжал с каллиграфической точностью выписывать круги.
* * *
...в начале месяца [ - Кабарга - безрогий олень, у самцов верхние клыки заметно выступают изо рта.] 699 года от П.Н.
В каждом мире, стране, городе и в каждой, буквально каждой голове - будь это хитиновая бусинка муравья-стражника или же костяное вместилище человечьих мозгов, - везде прописаны свои законы и свои запреты.
"Не укради!" - дружно упреждают священные страницы "Бытия", родители и начальник городской стражи. Доводы последнего оказываются наиболее весомыми - не крадешь, или крадешь так, чтобы начальник не прознал (родители к этому времени давно переселились во Внешние Пустоты).
"Не прелюбодействуй!" - наставляют те же страницы вкупе с собственной женой и мужем твоей полюбовницы. "Больше не буду!" - клянешься, прыгая из окна в исподнем; позади - рев рогоносца и звон разбитой посуды.
Оврагом, щедро поросшим несносно колючими кустами, выбираешься за пределы деревни. Достранствовался, жонглер, доскитался - по чужим кроватям! Теперь главное, чтобы муж Зойи не узнал тебя - ни сейчас, по брошенному в бегстве тряпью, ни потом, на вечернем выступлении.

Не выступать - нельзя.
Кстати, нужно еще успеть вовремя вернуться.
Кайнор остановился, чтобы перевести дух и подсчитать потери, нынешние и грядущие. Нынешние не радовали, но и не сильно печалили: кафтан и так уже старый был, пусть подавится он этим кафтаном!
"Ах, Сколопендра меня пожри, свистулька в кармане осталась!" - грошовая безделица, но Кайнор ею отсвистывал ритм для Друлли! Теперь... теперь - полный финал. Потому что собака, умеющая считать, что ни говори, гвоздь программы. Теперь пиши пропало. Жмун с него три шкуры спустит или вообще выгонит из труппы, давно ведь грозился. И признаться-то нельзя, что да почему, - Лютен, жена Кайнора, ой не дура!.. то есть, дура, конечно, дура, но не настолько же! А "потерял" не пройдет, все знают про Кайнорову внимательность к своим вещам (да и к чужим... н-да... тоже).
В колючем и сыром овраге было холодно, и Кайнор, плюнув на все, решил сперва вернуться к повозкам: там уж что-нибудь сообразим. Хорошо, сапоги успел натянуть за мгновение до конфуза, теперь не нужно месить босыми ногами грязюку.
Месишь сапогами.
Руками приобнял себя за плечи, сорочка веселым парусом полощется на ветру и цепляется за все вокруг. Идешь, сопровождаемый непрерывным треском, и оставляешь на ветвях клочья да нитки.
"В сущности, - заявил воображаемым собеседникам Кайнор, - есть даже нечто положительное в таких переделках. Подымают, знаете ли, самооценку, кровь, знаете ли, разгоняют застоявшуюся..."
Он наткнулся на особо вредный куст, поцарапался - застоявшаяся кровь жизнерадостно проступила на запястье. Выругался: "В общем, все верно, но в тридцать семь как-то оно не очень, по оврагам мельтешить. Несолидно".
Кайнор уже почти было решил завязать (хотя бы временно) с визитами к чужим женам, как овраг закончился. На поляне стояли фургоны, дымил забытый всеми костерок, стреноженные кони пощипывали траву.
Другие кони свирепо выплясывали на краю поляны. Восседавшие на них усачи выглядели внушительно, как и полагается королевским гвардейцам.
В первый момент Кайнор решил, что это за ним. Муж Зойи оказался не только рогатым, но еще сообразительным и глазастым, успел нажаловаться кому следует...
Бредятина! Откуда бы ему староста деревни гвардейцев достал, из кармана своего, что ли? Или у старосты в подвальчике хранится набор бутылок, открываешь такую, а оттуда - гвардейцы, гвардейцы!.. - "Что прикажешь, хозяин?"
Ага, сейчас! У старосты-то подвальчик не пустой, конечно, но бутылки там наверняка более приятного свойства.
Тогда откуда взялись эти хмыри на лошадях?
Впрочем, откуда бы ни взялись, Кайнору лучше в таком виде им на глаза не попадаться. Он вернулся в овраг, с которым почти сроднился, и залег в кустах, откуда мог видеть всю поляну с творившимся на ней действом.
А творилось странное.
Жмун, растрепанный и недоумевающий, стоял перед гвардейцами в окружении остальных циркачей едва ли не по стойке смирно. Кайнор знал Жмуна уже не один год и впервые видел таким. Смирением старый фокусник никогда не отличался: даже если вел себя вроде бы почтительно, умел, жучина, тоном или просто разворотом плечей показать, что подчиняется лишь внешне, по принуждению.
Сейчас вся фигура Жмуна являла сплошную покорность. Гвардеец (видно, старший в отряде) нависал над фокусником нешутейным обещанием скорой расправы за грехи этой и всех прошлых Жмуновых жизней. Скупые, презрительные движения, короткие слова-плевки - так высокородный господин швыряет горсть медяков нищему калеке.
Жмун покачал головой, отказываясь от подачки.
...Росчерк плетки-девятихвостки в руках одного из гвардейцев - на рубахе старого фокусника проступают небрежные наброски будущей трагедии.

...Санандр, силач и акробат труппы, подается вперед, чтобы то ли закрыть собой Жмуна, то ли перехватить руку гвардейца... - не успевает. Занесенную для очередного удара плетку останавливает еще одна горсть слов. Гвардеец, повинуясь приказу капитана, опускает плетку и отъезжает чуть назад.
...Кровавые росчерки растекаются на рубахе Жмуна - не трагедия это, а всего лишь дешевый фарс, репетиция актеров-неудачников. Так не играют, таких характеров не бывает!
...Капитан гвардейцев спешивается и просит у Жмуна прощения за "излишнюю горячность своего подчиненного. Не обижайтесь".
"Может, я выпрыгнул не в то окно? - забеспокоился Кайнор. - Может, у хитруньиЗойи в комнате была какая-нибудь волшебная рама, пройдя через которую - или выпрыгнув, и непременно в подштанниках, - попадаешь в другой мир? Мир, где гвардейцы интересуются безобидными циркачами, а их капитаны способны просить о прощении у безродных?"
Проще поверить в волшебные бутылочки из подвала старосты!
Жмун тем временем выслушивает очередную порцию вопросов. Снова качает головой и хмуро косится на остальных гвардейцев, которые по-прежнему гарцуют вокруг труппы.
"Мы все-таки подождем", - и капитан велит своим спешиться.
"Вы-то подождете, - затосковал в кустах Кайнор. - А мне каково здесь?!"
Однако он еще не готов идти к фургонам, прямо в лапы гвардейцев. Теперь, когда первый мандраж миновал, Кайнор понял, что приехали эти щеголи, конечно, не из-за сегодняшнего конфуза в доме Зойи.
Но - и это он тоже понимает совершенно отчетливо - приехали они именно за ним, Кайнором из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь.
Поэтому он лежит, как лежал - брюхом в грязи, задницей - к медленно тускнеющему небу, - и бдит. Рано или поздно Жмун подаст знак или найдет другой способ связаться с ним.
Жмун действительно нашел такой способ, но сперва решил занять чем-нибудь гостей, чтобы, значит, не скучали. И, скучая, по сторонам не зыркали.
За дело принялась Киколь - будто бы решила порепетировать в преддверии будущего вечернего выступления. Ее танцы пользовались бешеным успехом у любой публики, которая хотя бы наполовину состояла из мужчин. Кайнор сперва решил, что затея с танцами в данном случае не сработает. Слишком грубо, слишком явно. В конце концов, пошло. А капитан гвардейцев - не-ет, не дурак, это даже отсюда, из кустов, видно.
Однако, словно в подтверждение тезиса о "так не играют, таких характеров не бывает", гвардейцы повели себя согласно ожиданиям Жмуна. Ржали громче собственных лошадей и увлеченно толкали друг друга локтями: погляди, какова цыпочка!
Киколь-цыпочка соответствовала; да что там, даже Кайнор в своей импровизированной засаде загляделся. А заглядевшись, не заметил Друлли, которая незаметно подобралась к Кайноровой лежке. Когда влажный нос ткнулся ему в шею, жонглер едва не завопил от испуга.
- Фу ты, дура! - облегченно прошептал он, едва понял, что это не жаждущий общения упырь с ближайшего погоста и не отбившийся от отряда гвардеец. - Нельзя же так!
Друлли смущенно попятилась, дескать, извини, вообще-то, для тебя же стараюсь. Из-под ошейника выглядывал косой уголок записки.
От Лютен, понял Кайнор, развернув листок. Почерк - ее; не почерк, а сплошные гадючьи следы, причем гадюки бешеной. Словом, хорошо отображает ее подлую натуру. А вот прочитать... н-да, сложновато.
"Туд тибя дажжидаюца тваи друзья. Старые. Прихади скарей".
Это она хорошо придумала. Даже если бы гвардейцы поймали Друлли, можно было сказать, что Лютен нарочно послала собаку за муженьком. И никто не заметит трех штришков внизу письма, а ведь в них зашифровано: "Держись от нас подальше, пока гвардейцы не свалят. Если не свалят - встречаемся в Трех Соснах".

Три Сосны - это деревня дальше по тракту, если на юг ехать.
В другой раз, будь Кайнор при кафтане и штанах, он бы прямо туда и отправился. Но сегодняшние скачки из окна такую возможность исключили напрочь. До ночи, во всяком случае, придется полежать в кустах, а дальше - по обстоятельствам.
Кайнор аккуратно оборвал уголок с тремя штришками и вложил письмо за ошейник Друлли. Потрепал лохматую по загривку:
- Извини, что ничего с собой нет. В другой раз сквитаемся, морда. Ну, беги!
Друлли засеменила к фургонам, по-щенячьи выворачивая задние лапы. Кайнор поневоле улыбнулся: он выходил ее из мокрой, дрожащей зверушки размером не больше детского кулачка. Никто в труппе не верил тогда, что собачка выживет...
"Нашел время сантименты разводить, старый пень!" - Кайнор потер шею и решил, что вполне может позволить себе вздремнуть. Ночка при любом раскладе предстояла еще та...
- Ты только не дергайся, - послышалось позади. - А ти-ихо-тихо руки за голову - и вставай.
Медленно и "ти-ихо" Кайнор поднялся.
- Вот молодец, - проворчал гвардеец, Цапля ведает как оказавшийся у него за спиной. - Теперь двигай к фургонам. Тебя уж все заждались, Гвоздь.
В каждой голове - куда деваться! - прописаны свои законы и запреты. А еще - советы: не поступать так-то и так-то. В Кайноровой, например, сейчас ожила и запульсировала рекомендация повиноваться пленителю во всем и беспрекословно.
Прямо сквозь кусты, не заботясь уже об изодранном исподнем, он побрел к фургонам.
Друлли, углядев любимого хозяина, зашлась лаем и побежала встречать.
Тварь неразумная, что возьмешь...
* * *
До ночи они не успевали, ну никак.
Зато исчез Дракон - в какой-то момент Фриний посмотрел на небо и не увидел Огненосного. Старик на это только насмешливо проухал филином - наверное, заметил отсутствие зверобога уже давно, однако не счел нужным уведомить остальных.
"Это просто игра такая, - ничуть не разозлился Фриний. - Кто кого выведет - из Лабиринта и из себя. И каждый считает, что он что-то значит, что он - полновесный игрок. Но лишь я знаю настоящие правила. А мои попутчики - не больше, чем пешки. У каждого из них - ладно, каждого из нас, - есть причины идти в Лабиринт. Старый Быйца собирается наконец-то умереть. Иссканр ищет правду. Но по сути они ничем не отличаются от Мыкуна, которого я веду - и поэтому он идет. Велю сесть - не сядет, нужно будет легонько надавить ему на плечи. Накормлю - поест. И так далее".
- Он вернется, - прокаркал Быйца.
- Что?
- Он улетел. Но он следит за нами. И вернется, когда будет нужно. - Все это Быйца прохрипел, не поднимая глаз от каменистой тропы. И с каждым словом все аккуратнее вышагивал, похожий на механическую игрушку какого-нибудь графенка. Очень своеобразную игрушку очень ненормального графенка.
- А когда будет нужно? - не сдержался Фриний.
- Когда мы дойдем, - пообещал старик. - Значит, не сегодня.
И правда, небо темнело быстро и неотвратимо. Закиданного шапками-тучами солнца уже почти не было видно, и тени, глубокие, хищные, понемногу выползали из своих укрытий.
- Привал, - сдался Фриний. "Какой смысл не признавать очевидного? Вон и пещера виднеется справа от тропы. Конечно, уютной ее посчитает только какой-нибудь облезлый барс-неудачник, но мы сюда не отдыхать явились. Для ночевки - сгодится".

В пещере воняло задворками королевского зверинца. И еще чем-то неуловимым, почему-то напомнившим Фринию о храме Стоногой. Чародей попытался было понять, почему, но отвлек Иссканр.
- Не дворец, - заявил он. - Мне-то что, я и не в таких дырах ночевал, но как насчет остальных? - и он недвусмысленно покосился на Быйцу и Мыкуна.
- Я, мальчик, в отличие от тебя, ночевал и во дворцах, - отрезал горбун. - Но и рядом с нужниками ночевать доводилось. Так что не растрачивай понапрасну пламень своей заботливости, а лучше сходи-ка набери хворосту.
- Куда сходить, обратно к подножию? - вызверился Иссканр. - Ты же видел, что вокруг ни травинки, не то что...
- А ты поищи, - ласково прокудахтал Быйца. - Поищи, родный. Вдруг найдешь.
- Поищи, - согласился с горбуном Фриний. - И заодно погляди, нет ли погони. Справишься?
- Да уж как-нибудь, - проворчал, выходя Иссканр. Теперь, когда его способности подвергли сомнению, он просто не мог отказаться.
- Но, кстати, насчет полудурка мальчик прав, - заметил Быйца, когда Иссканр ушел.
- Об этом не беспокойся. Я видел неподалеку ручей - сходишь?
- А ты, командир?
- А я позабочусь о дичи.
- Не боишься оставлять полудурка одного в пещере? - подначил Быйца. - Сбежит еще.
- Не сбежит.
Горбун пожал плечами и - механическая игрушка с нескончаемым заводом - двинулся к ручью.
Фриний повернулся к Мыкуну, подвел его к дальнему углу пещерки и вынудил сесть.
- Не сбежишь ведь? - спросил, зная, что ответа не получит.
Мыкун шумно, по-собачьи протяжно зевнул и закрыл глаза.
"Мне бы так, - с завистью подумал Фриний. - Хотя бы на час - закрыть глаза и ни о чем не беспокоиться. Но нельзя, пока нельзя. Они не сбегут, мои фишки, нет. Просто перегрызут друг другу глотки. Они уже готовы... а мне всего-то и нужно - ввести их в Лабиринт. Всего-то..." - Чародей не заметил, как закрыл глаза. Только на минутку, вот сейчас он встанет и...
- Дичь. - Быйца (когда только успел вернуться?!) швырнул под ноги Фринию горную утку со свернутой набок шеей. - И вода. - Он звякнул котелком и примостился у выхода. - А что, наш мальчик все еще ищет хворост?
- Уже нашел, - хмыкнул Иссканр. - Не хворост, но топливо. У тебя оно, старик, если ты говорил правду про нужники, вызовет ностальгию.
- Ты даже знаешь такое премудрое слово, как "ностальгия"? - искренно удивился горбун.
- Ты - тоже? - парировал Иссканр.
- Тогда расскажете мне при случае, что оно означает, - вмешался Фриний, поднимаясь. - А теперь давайте устраиваться на ночлег. Топливо мы оставим на крайний случай, если похолодает. Все равно на нем утку жарить я не возьмусь; точнее, не возьмусь ее, жареную, потом есть. Так что ссыпай "орешки" в углу, пусть лежат.
- Другого не оказалось, - огрызнулся Иссканр.
- Придется получше поискать. Ощипайте кто-нибудь птицу, а я схожу прогуляюсь - может, увижу то, чего не заметил ты. Кстати, как там с погоней?
- Нет никакой погони. Да и откуда ей взяться?..

Фриний неопределенно мотнул головой, дескать, мало ли: погоня, знаешь, такая штука, вот ее нет, а вот уже и в затылок дышит.
Он вынул из дорожного мешка и зажег - с помощью огнива, безо всякой магии - махонькую свечку. Вязкий мрак пещеры схлынул, заплясали на стенах химероподобные тени. Одна, продолговатая и гибкая, скользнула к выходу и канула во внешнюю тьму, не замеченная людьми.
- И очень прошу вас, не поубивайте здесь друг друга, пока меня не будет, хорошо?
Быйца только хмыкнул, позабавленный словами чародея. Иссканр хмуро кивнул и, не глядя на горбуна, занялся уткой.
Фриний отправился вверх по тропе, ничуть не беспокоясь за своих спутников. Хоть он и зажег свечку обычнейшим образом, но вот сама она была волшебной. Гореть могла долго и гармонизировала пространство вокруг себя. Рядом с ней даже самый отъявленый забияка чувствовал искреннее благодушие к окружающим.
"Теперь точно не поубивают", - а значит, можно, не отвлекаясь на посторонние мысли, заняться главным.
Разумеется, не хворостом (о нем Фриний позаботится на обратном пути). Вход в Лабиринт - вот что сейчас волновало чародея.
Входов существовало несколько, и добраться до них было непросто. Дело даже не в том, что расположены они в самых недоступных местах Сломанного Хребта. Словцо "недоступное", как правило, используют лентяи и неумехи - при желании почти в любое место можно попасть. Если найдешь - и вот здесь уже возникали определенные сложности.
В принципе, узнать о приблизительном расположении каждого из входов не составляло труда. Горцы, сколь бы ни были мужественно-молчаливы, поддерживая сложившийся в народе образ суровых отшельников, в конце концов уставали хмурить брови и поджимать губы. Разговорившись, они охотно делились легендами местного разлива (под бульканье местного же вина). Кое-кто даже вызывался проводить "глюпых пютников" туда, где недавно видели вход в Лабиринт.
Как правило, ничего подобного там не обнаруживалось. Проводник разводил руками, мол, я же предупреждал, и отказывался брать деньги, оскорблялся, если настаивали. Вел обратно в селение, и снова - вино, шашлык, легенды, легенды, легенды, чтоб их!..
Фриний знал это не понаслышке - не так давно он пытался уже отыскать вход в Лабиринт. Не впечатленные посохом и остальными чародейскими атрибутами, горы, скрутили ему, как и прочим соискателям, острогранный кукиш из присыпанных снегом вершин. Фриний ничего другого, признаться, не ожидал - и с чистой совестью отступил.
В тот раз его не покидала уверенность, что ничего не получится.
Нынче он знал, что отыщет вход. Горцы смеялись, предлагали проводников, потом обиженно хмыкали и крутили пальцем у виска.
"...Интересно, что они подумали, когда увидели Дракона?"
Фриний невольно глянул в засеянное звездами небо - сейчас пустое от каких-либо летунов. И снова вернулся мыслями к Лабиринту.
Чародей знал, что им четверым улыбнется удача и они отыщут вход - ему обещали, а эти всегда держат слово. Но что дальше? Будет ли он наглухо запечатан каменными створками, засыпан камнями случайного обвала, окажется слишком узок для человека?
"Мы выведем тебя, - сказали ему тогда, - а твое дело - попасть внутрь и привести с собой этих троих".
"Я сделаю, что смогу", - поклялся он.
"Ты сделаешь всё", - прошипели в ответ.
Фриний смиренно склонил голову, подчиняясь.
Сейчас чародей понимал, что да, сделает. Всё - и больше, чем всё. Если понадобится, превратит себя и спутников в сколопендр. Если понадобится - вручную станет разбирать завал из камней. Если понадобится...

Тропа блудливо изогнулась, Фриний, подчиняясь ее воле, свернул за груду поросших мхом валунов и увидел: не понадобится - ни превращаться в сколопендр, ни сбивать до крови пальцы.
Вход разверся перед ним чудовищным зевом. Фриний едва не попятился, такой мощью дохнуло на него из черного провала. "Ступить под эту каменную арку - Цапля свидетель! - будет труднее, чем разобрать сотни завалов".
Но они сделают это, уже завтра...
Чародей порадовался, что сегодня не успел довести свой маленький отряд до входа. Еще один день, который они проведут под солнцем, казался немыслимым подарком судьбы... ладно, пусть полдня, но все-таки.
Возвращаясь, Фриний приложил немало усилий, чтобы не пятиться по тропе, лицом ко входу. Когда он наконец повернулся к арке спиной и сделал первые несколько шагов, страх скрутил ему кишки. Фриний ждал чего-то ужасного; чего - и сам толком не знал.
За поворотом идти стало полегче.
Потом он побежал - потому что услышал крики, доносившиеся из пещерки.
Вспомнил о том, что бегать ночью по горным тропам - занятие опасное, уже когда споткнулся. Благо, успел выставить перед собой руки, так что отделался несколькими ссадинами да резкой болью в левом мизинце... но это все потом, потом, а сейчас... - нашарил посох, поднялся, кинулся (осторожно!) к пещере. Там звенело, бряцало, разноголосо и смачно ругались.
"Неужели все-таки поцапались, мерзавцы? Поубиваю!"
Под ногой дернулось раздавленное нечто. Фриний наконец догадался наколдовать небольшой светящийся шарик, не слишком яркий и чересчур своенравный, но позволивший разглядеть происходящее.
Тропу захлестнуло живой волной: крупные, с палец толщиной сколопендры перли в пещерку, как простонародье на выступление жонглеров. Иссканр и Быйца, исполняя роль тех самых жонглеров, забились в дальний угол (Мыкуна, к счастью, тоже догадались прихватить с собой), отгородились Фриниевой свечой и в четыре подошвы давили гадов. Ну и, разумеется, помогали себе словесно.
Фриний, морщась (проклятый мизинец, как не вовремя!), перехватил посох поудобней и произнес заклятье, для непосвященного мало отличимое от ругательств Быйцы и Иссканра. Однако же сколопендры разницу почуяли - и отхлынули; вокруг Фриния тотчас образовался пустой круг, пределы которого не рисковала нарушить ни одна тысяченогая.
- Сразу видно - мастер! - проворчал Иссканр, продолжая плющить хитиновые тельца. - А нам как быть, а?
Вместо ответа Фриний сплюнул себе под ноги еще несколько фраз. Живое море забурлило - и потекло прочь, прочь от пещерки! Не разбирая дороги, сколопендры спешили оказаться как можно дальше отсюда - и тысячами летели в пропасть, таяли во мраке, оставляя после себя терпкий узнаваемый запах.
"Как в храме Стоногой".
- Ловко, - цокнул языком Иссканр. - А что теперь? Утку эти гады сперли, "орешки", кстати, тоже.
Быйца, словно угадав, что сейчас скажет Фриний, ухмыльнулся сытым котярой.
- Ты когда-нибудь пробовал жареных сколопендр? - спросил чародей.
Ответ Иссканра не смогло заглушить даже громогласное "Апчхи!" Мыкуна. Этому уж точно все равно, что есть и где спать!
"Неужели ничего не почувствует, даже когда увидит вход? - мельком удивился Фриний, отдавая распоряжения по благоустройству пещерки. - Вот кому можно понастоящему завидовать".
Потом он все-таки сходил и отыскал несколько веток для костра. Иссканр долго вертел носом, но в конце концов не выдержал и присоединился к "пирующим" Быйце и Фринию. И даже запросил добавки.

Словом, вечер, за вычетом мелких неприятностей, определенно удался.
А утром они вошли в Лабиринт.
* * *
Появление Кайнора вызвало у костра вполне понятное оживление. Судя по выражениям усатых морд солдатни, гвардейцы радовались не меньше простодушной Друлли.
"Сейчас еще подхватят на руки и начнут качать, - обреченно подумал Гвоздь. - Если уж сегодня играем фарс - так на всю катушку, да?"
К счастью, обошлось без чествования.
- Ты где шлялся, старый козел? - Это, разумеется, Лютен, любимая. Вот и она сама - приближается, грациозная и преисполненная яда, аки древесная гадюка. Еще бы! Долгие годы выступления женщиной-змеей не прошли даром, ой не прошли! Язычок у нее что надо... во всех отношениях. Ну и яд тоже первосортный. - Я тебя спрашиваю, ты где шлялся?!
- По бабам, - честно признался Кайнор. Лютенино "старый козел" задело его за живое - не так "козел", как "старый". - Но смотрю, вы тут без меня не скучаете.
- Не скучаем, не скучаем! - Сбить Лютен с толку было не просто. - А ты хоть помнишь, что у нас вечером выступление?
Гвоздь в притворном изумлении заломил бровь:
- Так ведь уже вечер! Чего ж вы ждете, братцы?! Народ на площади заждался, наверное...
- Они знают, что вы не будете сегодня выступать, господа. - Капитан гвардейцев поднялся с лежавшего у костра бревна, скрипнул коленями и сапогами и повернулся к жонглеру. - Господин Кайнор из Мьекра, прозываемый также Рыжим Гвоздем?
Гвоздь подхватил капитанов взгляд и удерживал до тех пор, пока гвардеец не стрельнул глазами куда-то за его плечо.
- Вы ошиблись, - ответил спокойно и с любимой своей нагловатой улыбочкой. - Не господин. В остальном - все верно. А с кем имею честь?
- Жокруа К'Дунель, - представился тот. - Скажите, господин Кайнор, мы могли бы поговорить наедине?
- Боюсь, Жокруа, у меня нет времени. Жителей этой милой деревушки кто-то ввел в заблуждение относительно нашего вечернего выступления. Видите ли, милейший, мы будем сегодня выступать... Да вот спросите хотя бы Жмуна - мы ведь выступим, Жмун? А времени у нас совсем мало.
- Сколько вы собираете за вечер, господин Кайнор?
- По-разному, Жокруа, по-разному. Бывает, один золотой "коготь", бывает - сто золотых "очей". А бывает - и тысячу.
- И сколько вы рассчитываете собрать сегодня?
- Думаю, около сотни. - И Гвоздь, и К'Дунель знали, что вся деревня стоила едва ли больше названной суммы, но гвардеец и глазом не моргнул.
- Я заплачу вам сотню - и вы не будете выступать. Именно вы, господин Кайнор. А остальные могут отправляться, если посчитают нужным.
- Сто золотых "очей" - большая сумма, Жокруа. Чего же вы от меня хотите?
- Вы поедете со мной в столицу, и там вам объяснят. - Капитан поднял руку, предупреждая следующее высказывание Гвоздя. - Любой другой сейчас спросил бы, что будет, если он все-таки откажется. Но уверен, господин Кайнор, вы, как человек искусства, не опуститесь до столь пошлой реплики. А я не хотел бы опускаться до не менее пошлых угроз.
"Их семеро, - подумал Гвоздь. - Счастливое число. Но сегодня - не для меня, для них".
- Вот что мы сделаем, - сказал он капитану. - Мы действительно отойдем с вами в сторонку и посекретничаем. А потом мы все - разумеется, я не имею в виду вас и ваших людей - выступим на площади. И пока я буду выступать, я обдумаю ваше предложение. По рукам?

- Давно уже хотел посмотреть, как вы выступаете, господин Кайнор, - ответил К'Дунель. - Пойдемте, не будем мешать вашим друзьям готовиться.
Гвоздь кивнул Жмуну, мол, все в порядке, делай, как уговорено. И зашагал в компании К'Дунеля подальше от костра.
- Я помню вас, - сказал Кайнор, когда никто уже, в том числе и гвардейцы, не мог их услышать. Он знал, что сейчас рискует жизнью, но не видел другого выхода. Ему необходимо было разобраться в происходящем, понять, что за игра завертелась вокруг и почему он вдруг стал осевым гвоздем в чьей-то карете. - Я помню вас, - повторил он с нажимом, пристально глядя в гранитные зрачки К'Дунеля. - И вы наверняка помните меня. Поэтому вас и послали за мной, верно?
К'Дунель, сощурившись, снова посмотрел ему куда-то за левое плечо.
"Как будто видит там мою смерть".
- Я знал, что вы меня вспомните, Кайнор. Но... те, кто меня послал, не знали, что мы знакомы. Просто так совпало.
- Кто послал?
- Этого я не могу вам сказать. Могу только гарантировать, что вашей жизни ничто не угрожает: ни сейчас, ни когда вы прибудете в столицу.
- Если я прибуду в столицу.
К'Дунель скривил губы, словно ценитель, различивший фальшивую ноту на конкурсе придворных менестрелей:
- Перестаньте. Я знаю, что вы одинаково ловко умеете жонглировать и факелами, и словами. Но приберегите это искусство для других. Вам нужно ехать. Я мог бы поторговаться и только потом сказать, но не хочу. Знайте, что я уполномочен выплатить труппе отступные за вас - сумму, достаточную, чтобы покрыть все издержки, связанные с вашим отсутствием.
- И сколько времени я буду отсутствовать?
- Максимум неделю, - отчеканил К'Дунель.
"А ведь ты врешь, Жокруа, - мысленно ухмыльнулся Кайнор. - А лгать нельзя - если не умеешь. Себе же дороже обойдется".
- Поговорим о сумме? - предложил он - и принялся медленно разминать пальцы, как всегда делал это перед жонглированием.
Или перед тем, как заняться мошенничеством.
* * *
Даже во сне Фриний не мог сбежать от того характерного терпкого запаха, который остается от легиона раздавленных сколопендр. Но запах был ничем по сравнению с видениями, в очередной раз явившимися по его душу.
Круженье - безумное, исполненное непостигаемого смысла - заставляло желудок выворачиваться наизнанку. И снова Фриний не мог понять, падает он или взлетает - собственно, он особо и не задумывался, захваченный этим кружением. Разноцветные сполохи перед глазами, вопли, издаваемые явно нечеловеческими глотками...
И терпкий запах раздавленных сколопендр, смешанный с запахом сирени.
Это могло длиться вечность, а могло - миг; одинаковость происходящего не давала разуму зацепок, по которым, как по верстовым столбам, можно было бы начать отсчет времени. Вместе с тем длилось это не так долго, чтобы Фриний успел прийти в себя и попытаться что-нибудь предпринять. В беснующиеся вопли и цвета вдруг ворвался вполне человеческий голос, который нагло и обыденно прокашлялся ("Кхэкхэ!..") - и тем самым вырвал его из верченья.
- Кхэ-кхэ, - повторил склонившийся над чародеем Быйца. - Утро уже. Вставай. - Его желтые глаза светились легкой насмешкой.
Фриний провел ладонью по лицу и, приподнявшись на локте, огляделся. Иссканр и Мыкун еще спали. А утро, хоть и наступило, было невыносимо ранним. Сейчас спать бы еще и спать.

- Пойдем, поговорим, - позвал Быйца, не дожидаясь Фриниевых "зачем" да "почему". И вышел из пещеры, не оглядываясь.
Чародей, понимая, что разбудил его горбун не из одного только желания спасти от кошмаров, молча отправился следом.
Старик стоял у самого края тропы и вглядывался куда-то вдаль. Фриний поневоле поднял взгляд к небесам: нет ли вчерашнего наблюдателя?
- Его не видно, - проронил Быйца, хотя стоял спиной к чародею. - Сколопендр тоже. И мне это не нравится.
- Ты разбудил меня, чтобы сообщить об этом?
- Нет. - Старик по-совиному повернул голову к Фринию. - Ты сказал мне тогда, что тебя послали зверобоги. Я обещал не интересоваться подробностями. И сейчас настаивать не буду. Просто ответь: ты уверен, что это были именно они?
- Уверен.
- Тогда не понимаю. - Быйца снова уставился в пропасть. - Они что, погрызлись друг с дружкой? Почему сколопендры напали на нас вчера? Почему целый день за нами наблюдал Дракон - и куда он делся теперь?
- Пути зверобогов неисповедимы.
- Оставь это для доверчивых простаков, - проскрипел горбун. - Ты и я знаем... - Он не договорил и, резко повернувшись, зашагал к пещере. Ясно было, что разговор окончен - для Быйцы, во всяком случае. - Подъем! - рявкнул он уже из пещеры. - Вставай, воитель, а то проспишь самое интересное. И полудурка нашего буди - пора отправляться дальше.
- А чего это ты раскомандовался?! - не преминул возмутиться Иссканр. - Чё, самый главный, да?
- Как же вы меня!.. - не сдержался Фриний. - Всё, довольно. Завтракаем и...
- Я, конечно, не самый главный, - подал голос Быйца. - Но предлагаю завтракать уже в Лабиринте.
- Завтракать будем сейчас, - заявил чародей, раз и навсегда намереваясь указать, кто здесь "самый главный". - Но без проволочек. Чем раньше мы войдем в Лабиринт, тем лучше! - Он даже решил, что немного переборщил с приказным тоном, когда наткнулся на растерянный взгляд Иссканра: - В чем дело?
Тот молча показал на Мыкуна. Полудурок сидел в углу пещеры и растерянно глядел на Фриния. По щекам его катились слезы, но он так и не издал ни звука.
Быйца присел рядом с Мыкуном и начал поглаживать по голове:
- Ну-ну, что ж ты так, любезный. Экий впечатлительный! Успокойся и не обращай внимание на трех здоровых дураков, которые не могут промеж собой договориться.
- Хотите завтракать, - сказал он Иссканру и Фринию, - так завтракайте. А я до Лабиринта обожду. Тут ведь недалеко, верно? - И он продолжил нашептывать что-то успокоительное полудурку.
Уже через полчаса все четверо отправились дальше. Фриний вел их к найденному вчера входу, не сомневался, что тот, вопреки своему скрытному нраву, по-прежнему пребывает на месте и никуда удирать не собирается. Разве будет охотник удирать от жертвы?
Фриний вел - и то и дело смотрел на небо. Пустое, безжизненное, оно казалось напоминанием о том Предвечном Небе, с которого все началось. Память подыграла воображению и швырнула горсть призабытых слов, сухих и блеклых, как цветы из гербария:
1. В начале не было Ничего.
2. Но Ничего желало быть - и тогда, отказавшись от себя, стало оно Предвечным Морем и Предвечным Небом, а также Тьмою и Светом.
3. И Тьма владычествовала в Море, а Свет - в Небе.
4. Но однажды Свет пролился в Море, а Тьма выплеснулась на Небо - и так породили они двух первых зверобогов: Цаплю и Акулу.

5. Акула жила в глубинах и несла туда Свет негасимый. А Цапля отныне несла с собою тень, как знак принадлежности Тьме.
6. И нырнула Акула столь глубоко, что сила Тьмы, царившая в глубинах Морских, сдавила ее со всех сторон - и сгустком двух смешавшихся первооснов, Тьмы и Света, образовалась во рту Акульем первая горсть земли.
7. Выплыв на поверхность, Акула выплюнула землю. Так возник первый остров.
8. Цапля же, летая в Небе, неизменно носила в перьях своих множество разнообразных зерен - то были знаки плодотворной силы Неба.
9. Увидев остров, Цапля опустилась - и впервые коснулась земли ее лапа. И зерна просыпались в землю обещанием будущих рождений.
10. Акула же, заметив Цаплю, сошлась с нею - и так появились три порожденья их: Стрекоза, Лягушка и Дракон...
- Это он и есть? - спросил Иссканр, указывая на арку входа. - Выглядит... да-а.
Выглядел он действительно - "да-а"! Днем впечатление от темного провала было не менее ужасающим. Даже больше - за счет растущих вокруг многочисленных горных цветов, ярких, с мохнатыми стебельками. Алые, синие, седые - они словно пытались убедить путников: жизнь прекрасна, а Лабиринт... ну что Лабиринт? ничего в нем нет особенного.
Убедить не получалось.
Быйца наклонился, сорвал фиолетовый цветок и принялся медленно разминать пальцами тонкие лепестки. Взгляд его при этом был направлен во тьму арочного провала. Хоть поднявшееся из-за горизонта солнце зависло прямо напротив входа, тот оставался по-прежнему чёрен и обманчиво тих.
- Я... - начал было старик, но вдруг, словно учуяв своей горбатой спиной нечто, рывком повернулся к Мыкуну. Тот, задрав голову, пялился в небеса.
На Дракона пялился.
И сейчас зверобог не казался безобидным и не походил на свои священные статуэтки. Сложив черные крылья - два мятых клочка монашьего зонта, он отвесно скользил по воздуху вниз. К четверым людишкам, вознамерившимся посягнуть на священное, запретное.
Первым опомнился Иссканр. Ругнувшись вполголоса, он ухватил Мыкуна за шкирку и рявкнул:
- В Лабиринт давайте, нечего тут!..
Сам же первый и подал пример: неся полудурка в одной руке, словно плохо скроенный плащ, Иссканр сиганул в непроглядную темень входа. Быйца не стал дожидаться особого приглашения. С загадочным свертком под мышкой он - ну таракан тараканом! - юркнул под арку.
А вот чародей не торопился бежать за остальными. Запрокинув голову, он до боли в глазах вглядывался в стремительно падающего с небес Дракона.
"Что же вы творите, твари?!" - мысль была наглая, как бы и не своя - и в то же время родней некуда.
Но разве дозволено даже в мыслях так обращаться к зверобогам?!
А клятвы и обещания нарушать - дозволено разве?!!
Фриний не просто созерцал Дракона, он ловил взглядом его взгляд, чтобы хоть так бросить вызов крылатому зверобогу. Знал, что по-другому не осмелится.
И вопреки проклятому зрению, вопреки слезящимся на ветру глазам, он все-таки увидел!.. Как будто одним прыжком преодолел расстояние между собой и Драконом - и напоролся на всезнающий мрак его вертикального зрачка. Фриниев протест не был для Дракона неожиданностью, для него вообще не существовало в этом мире неожиданностей. А чародей в своем бунте казался смешным, нелепым - и не более того.
Поняв это, Фриний с ужасом обнаружил в себе твердое желание не отступать - именно вопреки Драконовой уверенности!

А зверобог - величественный, неотвратимый, ужасноликий - с каждым биением сердца был все ближе к Фринию. Глядя на него снизу, чародей вдруг вспомнил давешний сон с бесноватым верчением, вспомнил и подумал, что Дракон сейчас, наверное, испытывает те же самые чувства... хотя нет, он-то, конечно, властен над собственным падением и вот-вот... удар когтей или крыльев, захлопнувшиеся челюсти или, скорее всего, живой огонь Драконьего чрева обрушатся на Фриния, и...
Он уже не мог отвести глаз от зверобога.
- Да что ж ты!.. - Иссканр сгреб чародея в охапку, крякнул (Фриний оказался потяжелее Мыкуна) и поволок в Лабиринт. Откуда-то вынырнувший Быйца подхватил посох чародея и дорожный мешок.
Они вбежали в коридор, и тотчас за их спинами поднялась огненная стена. Иссканр швырнул Фриния на пол и упал сам; справа покатился по коридору Быйца, выронивший и посох и мешок.
Вход в Лабиринт пылал, тянулся к ним огненными щупальцами - но к счастью, не дотягивался. Понемногу придя в себя, все четверо отползли подальше от арки, которую заполнило беснующееся пламя.
Фринию казалось, что длится это не один час: горение, драконий рев снаружи, растерянное рыдание Мыкуна дальше по коридору, - на самом же деле прошло всего несколько минут. Стена огня потускнела и, к их удивлению, начала затвердевать. Еще мгновение - и огонь превратился в грязно-оранжевый лед, закупоривший вход в Лабиринт.
Фриний проверил преграду на прочность: ни заклинания, ни удары на нее не действовали.
- Это, наверное, чтоб мы не передумали, - каркнул Быйца, поднимаясь с пола и встряхиваясь, как выбравшийся из грязной лужи барбос. - Перестраховался, значит. Хэ!..
- Теперь, - глухо сказал Фриний, - у нас есть только один выход. Пройти весь Лабиринт, из конца в конец.
И вздрогнул, когда во тьме коридора то ли захныкал, то ли захихикал забытый всеми Мыкун.

Глава вторая:

"Вести из фургона". Огненные браслеты. В чреве Пестроспинной. Жребий: выпала Цапля. Сраженье идолов. Лабиринт наблюдает. К'Дунель в храмовенке.
Сколько стоит моя голова? - ничего. Вот поэтому я, милый мой, и живой. Голова дорогая мне не по карману - далеко ли уйду я с такой головой?
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Их, конечно, не ждали - и тем приятней были повсеместные суета и волнение, хлопающие ставни, лающие псы, визгливый крик: "Позовите кто-нибудь Нетрика, актеры приехали!"
И бежали, звали, перепрыгивали через соседские заборы, ухитряясь между делом ущипнуть младшую сестру хозяина, которая давно глазки тебе строит; взъерошенные, выскакивали из домов, чтобы убедиться: да, действительно будут выступать! - а потом скорее обратно, одеться, разбудить детишек, успеют еще отоспаться, пусть, неслухи, позабавятся - и снова на площадь, где уже наро-оду! - и протолкнуться поближе, занять места получше, "подвинься, кум, мы рядом с тобой пристроимся, ага?" - а фургоны степенно въезжают по главной (и единственной) улочке - пыль столбом, местные шавки бросаются под колеса от переизбытка чувств, и лают до хрипоты, и бьет в барабан Жмун, и вытанцовывает на крыше фургона в блестящем костюме Киколь, и что ж это гвардейцы, зар-разы такие, обманули, сказали "не будет выступления"?!..
Стоп.
Приехали.
Выгружайся, шутовское отродье! Будем народ веселить.
Народ, кстати, и так изрядно забавляется, тыча пальцами в гвардейцев, примостившихся на боковой лавчонке второго фургона. Мол, сами же говорили "не будет", и сами же приехали теперь выступление смотреть. А может, еще и выступят? Танец с саблями, а?

Мечтателя одергивали: если и с саблями, то танцевать кой-кому другому придется. Посмотри, рожи какие сурьезные. С такими, брат, не шуткуй - в одно мгновенье сделают из тебя тефтельку. Хошь тефтелькой быть?.. То-то.
Гвардейцам, впрочем, на все эти разговоры было громко и смачно начхать. Их сейчас волновал единственно Кайнор, находившийся в том-таки втором фургоне. Гвоздь же делал вид, что ему не менее громко и смачно начхать на присматривающих за ним гвардейцев.
Да так, по сути, оно и было.
Во-первых, прыжки через окно, ползания по кустам и общение с К'Дунелем пробудили в нем дикий аппетит - и сейчас, переодевшись в "рабочий" костюм, он второпях приговаривал уже пятый пирожок. Во-вторых, все нужное Гвоздь своим сказать успел, и гвардейцы этого не заметили. Ну а в-третьих, если и заметили, вряд ли услышали, о чем шла речь.
Так что пусть себе сидят на лавочке и выворачивают головы, наблюдая сквозь щели в досках за тем, как он уплетает пирожок. Кайнору не жалко - ему смешно.
И немного страшно.
Жокруа К'Дунель сидит сейчас в первом фургоне и ждет представления, на которое давно уже хотел посмотреть. Поджимает, наверное, ноги, когда мимо Санандр проносит булавы и шесты, смущенно улыбается, извиняясь, что мешает своим присутствием "господам жонглерам". И теснее прижимает к боку сумку, которую, в отличие от гвардейских коней, не доверил оставшимся на полянке за селом двум своим людям. В сумке - деньги, откупные за Кайнора.
Кто-то дорого оценил его рыжую голову, очень дорого. За эти деньги можно собрать жонглеров со всего Иншгурранского королевства - и еще что-то останется позвякивать на дне К'Дунелевой сумки.
А в державе не так уж много отыщется богатых людей, способных снарядить такого вот Жокруа с такой вот сумкой.
Гвоздь доел пирожок, облизнулся и прислушался. Да, Жмун уже начал свои "Вести из фургона" - обыкновенное нынче вступление, которым потчует зрителей большинство странствующих артистов. Хотя, конечно, Жмун (с помощью Кайнора) форму изложения этих самых "Вестей" как следует переработал, чтоб люди, слушая, одновременно и развлекались.
- Были мы во многих местах, чудес видели - больше ста! Подходи и млад и стар, чтоб послушать. Все сюда!
Гвоздь ухмыльнулся: когда он предложил Жмуну изменить свое "Начнем, добрые люди, с вестей, а?" - старый фокусник забористо ругнулся и посоветовал Кайнору вспомнить, кто он таков. "Думаешь, если гвоздилки твои народ распевает, так ты уже король?" "В этом - король", - честно ответил Гвоздь. И пожал плечами: "Ну, как хочешь, Жмун, я ведь не заставляю".
Фокусник поворчал и решил, что разок попробует, а дальше... А дальше оказалось, что "рамка"-то для слушающих так же важна, как и картинка, в оной рамке блистающая. К тому же запомнить выдуманные Гвоздем слова-зазывалки было легко даже рассеянной Киколь, которой иногда выпадало выкрикивать "Вести", пока остальная труппа готовилась к выступлению.
Из первого фургона выскользнул один из артистов и зашагал ко второму фургону. Это был Ясскен, желчный и узколицый уроженец южного герцогства, Трюньила. Уже окончательно стемнело, и в свете нескольких факелов, расставленных по периметру площади, тень трюньильца волочилась грязной тряпкой. Не поднимая головы, артист преодолел расстояние между фургонами и юркнул внутрь.
- Жмун велел передать тебе, чтобы не торопился, - проворчал он.
В труппе Ясскен выступал в качестве заклинателя змей и разрезателя Лютен (в колдовском гробу, разумеется). Кстати сказать, с Лютен он практиковал и менее экзотические, но более приятственные упражнения, на которые Кайнор давно уже махнул рукой. Ясскен же, не просто сходившийся с людьми, Гвоздя откровенно побаивался и (а как же!) немного презирал.
- Пойдешь гвоздить после того как Киколь с Друлли выступит, - процедил он. - Санандр сейчас натянет канат.
Кайнор похлопал его по плечу:

- Замётано, старина! Слушай, кстати, у тебя часом запасного свистка для Друлли не найдется? А то я свой вместе с кафтаном оставил в доме одного здешнего рогоносца.
- Небось, ты же его и сделал рогоносцем, - скривился Ясскен.
- Не уверен, хвастаться не буду. Но что рога у него после сегодняшнего стали увесистей - слово даю. Так как насчет свистка?
- Держи, - подал трюньилец, - а то ведь запорешь выступление.
"Я тебе его и так запорю, милый мой", - Кайнор спрятал свисток в карман и снова хлопнул факира по плечу, мол, благодарствую. Тот вздрогнул и поспешил из фургона.
А Жмун тем временем вещал:
- ...Еще говорят, на монастырь Лягушки Пестроспинной, что в слиянии Ургуни и Тхалема, совершили нападение злодеи неведомые. Будто многих поубивали, добро все монастырское покрали да и сами скрылись. Сказывают еще, что потом нашли десятерых молодцев в Гнук-Шунеке, в одном из тамошних постоялых дворов - и будто у всех глаза были вырезаны и яблоки глазные во рты вложены, а из животов, будто, все ребра кто-то повынимал.
Гвоздь, вполуха слушая Жмуновы "Вести", дунул в свисток, чтобы проверить, услышит ли Друлли. Дунул, а сам улыбнулся краешком губ: любит нынче народ страшные байки, да и раньше, наверное, не меньше любил. Мало ли за что обрушилась на Гнук-Шунекских молодцев ярость жрецов Пестроспинной. А мы вот увязали одно с другим: нападение на монастырь (действительно наглое и необъяснимое) и ритуальное умерщвление в одном из городов неподалеку. Будет о чем здешним жителям посудачить в течение следующих двух-трех недель, а там, глядишь, новые какие-нибудь артисты прикатят, новыми байками порадуют.
Так и живем.
- ...А собственными глазами видели мы вот что: на переправе через Клудмино объявилось чудище озерное. И пожрало там пятерых овец, двух коров и бывшего при стаде пастушонка.
- Да, может, убёг ваш пастушонок-то, с овцами и коровами, - хмыкнул кто-то из толпы. - А на чудищу свалил.
- Если и убёг, то без ног, - окоротил зубоскала Жмун. - Ибо ноги пастушонка и остатки коровьих внутренностей я видел так же, как вижу сейчас тебя, уважаемый.
"Уважаемый", было слышно, крякнул и счел за благо от ответной реплики воздержаться.
Кто-то стал расспрашивать Жмуна, видели ли артисты само чудище, но Кайнор уже не вслушивался (не видели!), потому что на свисток, хоть и с запозданием, примчалась в фургон Друлли и вполне справедливо потребовала вознаграждения. Пришлось скормить ей еще один пирожок из Лютениных запасов (ничего - ей, гадюке, диета даже на пользу пойдет!) и почесать мохнатую за ухом.
Гвардейцы на боковой скамеечке поутихли, даже оборачиваться перестали... ах да, Жмун уже закончил вещать, его заменил Санандр. Силач, пока Жмун забавлял народ, установил на крышах фургонов высокие шесты, а между шестами натянул, как водится, канат. У каждого свои подмостки, и канат - подмостки Кайнора, но время гвоздилок еще не настало.
Сейчас почтенную публику, ковыряющуюся в носах и скептически похмыкивающую (нуну, удиви меня, да?), развлекал Санандр. Делал он это неспешно, с эдакой снисходительной ленцой и обманчивой легкостью: жонглировал тремя стальными булавами, потом разогнул и согнул несколько подков. В толпе вякнули: "Обманует! Поддельные!" - он предложил желающим проделать то же самое. Охи, вздохи, "Гляди, кум, чтоб пупок не развязался!", подковы возвращаются к Санандру. Кто-то захотел взвесить в руках булаву - силач вручил ее добровольцу, тот покряхтел, пытаясь приподнять, да и бочком-бочком юркнул за спины односельчан.
Словом, всё как обычно. "Это если забыть про гвардейцев", - поправил себя Кайнор.
Санандр, например, о гвардейцах помнил очень хорошо. И о паре слов, которыми успел с ним обменяться Гвоздь, - тоже.

- Не порадуют ли господа нашу почтенную публику? - Он с широченной, в пол-лица, улыбкой приблизился к Жокруа К'Дунелю и предложил: - Возьмите сабли и выйдите против меня, безоружного. Я вас сильно-то не зашибу, не бойтесь. - И Сананадр подмигнул так нахально, что после этого ни один уважающий себя мужик не смог бы отказаться, не ударив лицом в грязь.
- Разумеется, - сказал К'Дунель, не двигаясь. - Шорнэ, Гуник и ты, Лавракон - порадуйте-ка почтенную публику. - Он повернул голову ко второму фургону и вызывающе улыбнулся, как будто совершенно точно знал, по чьей просьбе подошел к нему сейчас Санандр.
- Хитрый, зараза, - шепнул Друлли Гвоздь. - Ну ничего, мы еще поглядим, кто кого.
Народу тем временем явлено было не слишком продолжительное действо избиения трех вроде бы вооруженных гвардейцев одним совершенно безоружным Санандром. Сабли и их хозяева лихо вспархивали в воздух и летели в разные стороны; "почтенная публика" получала удовольствие на всю катушку. К'Дунель, судя по его довольной физиономии, тоже, хотя ему-то как раз, вроде, следовало бы переживать за судьбу подчиненных.
Потом гвардейцев собрали, почистили и отправили на фургонные лавки отдыхать. Санандр откланялся - и его сменила Киколь. Она сперва сплясала под молодецкий свист мужской части публики и завистливое шипение женской, ну а потом Жмун объявил выступление "единственной в своем роде и неповторимой Друлли - Собаки, Которая Умеет Считать".
- Ну иди, морда, - подтолкнул псину Кайнор. Сам он подобрался поближе к выходу, но устроился так, чтобы оставаться незамеченным снаружи.
Друлли показывали различные предметы, числом от одного до пятнадцати, и просили прогавкать соответствующее количество раз. Кайнор считал и свистел в свисток - Друлли послушно отзывалась лаем.
Наконец ведра, цветы и прочий пригодный для счета матерьял у публики закончился. Да и сами сельские - хоть и были воодушевлены зрелищем животины, которая умеет то, что не умеют некоторые из них, - все же малость притомились. Кайнор в который раз удивился: вот ведь, казалось бы, Санандровы булавы с подковами или разрезание женщины должны увлекать народ гораздо сильнее. А им подавай Друлли, Друлли и снова Друлли! Загадка человеческой природы, вот что!
Однако же теперь настал его черед, его - и гвоздилок.
Кайнор сунул за плотно затянутый пояс парочку медных "очей", набросил на плечи двуцветный плащ (алым кверху, серым книзу) и выпрыгнул на площадь. Народ восторженно приветствовал смену в программе - хлопали все, даже К'Дунель.
Гвоздь поклонился публике, а капитану гвардейцев - особо.
"Сейчас я тебе кое-что покажу, ценитель искусства!"
Он звонко прищелкнул пальцами и полез на крышу фургона, к шестам и канату - гвоздить.
* * *
- Темно, как в заднице у Крота! - в сердцах созверобогохульствовал Иссканр. - Слышь, чародей, а нельзя чуть-чуть свету подпустить?
Вместо ответа Фриний вызвал к жизни шарик размером с кулак, засиявший багряным. На большее чародея сейчас не хватило, к тому же посох валялся где-то поодаль, выроненный Быйцей.
Да и не видел Фриний необходимости спешить с глобальной иллюминацией Лабиринта.
Новосотворенная стена из затвердевшего огня окончательно застыла и больше не освещала коридор, шарик же выхватывал из жадной пасти тьмы лишь небольшое пространство вокруг себя.
В пятачок света попали: взъерошенный Иссканр, блистающий нагрудником и съехавшим на правое ухо шлемом; дорожный мешок Фриния, чародейский посох и сам чародей.
Откуда-то из коридорной тьмы доносились прерывистое дыхание напуганного Мыкуна и ворчание Быйцы, который пытался успокоить полудурка. Потом появились и сами подросток с горбуном. Старик за руку подвел Мыкуна к стене и усадил, похлопав по плечу, мол, не беспокойся, мы рядом. Свой странного вида сверток он все так же тащил под мышкой, а вот дорожный мешок, сброшенный впопыхах, пришлось поискать.

- Что теперь? - спросил Иссканр, поправляя шлем.
- Теперь - огненные браслеты. - И Фриний вынул из своего мешка четыре прозрачных кольца, способных охватить даже запястье Иссканра. - Дай руку, - велел он воителю.
Через мгновение тот отпрянул с невнятным ругательством, но чародей держал крепко.
- Спокойней! Мне нужна твоя кровь, а не жизнь! ...Да и кровь нужна больше тебе, а не мне. - Фриний провел пальцем по надрезу на Иссканровой ладони и смазал один из браслетов. Потом еще и еще - до тех пор, пока внутренняя часть браслета полностью не напиталась кровью, после чего резким движеньем надел его на левую руку Иссканра. - Вот так! И не прикасайся к нему, пока не позволю. Теперь ты, Быйца.
Горбун уже нашел мешок и вернулся; молча протянул руку Фринию. Он, в отличие от Иссканра, похоже, знал, что это за браслеты и для чего нужны.
Затем чародей надел браслет на Мыкуна (полудурок не противился) и на собственную руку.
- Эй! - воскликнул вдруг изумленно Иссканр. - Да он же светится!
- Так и задумано, - хмыкнул Быйца. - Зря, что ли, их называют "огненными"? Или ты думал, нам следовало, как последним дуралеям, притащиться сюда с вязанкой факелов?
Фриний мрачно взглянул на горбуна:
- Рад, что ты уже пришел в себя, старина. Давай-ка, раз так, займемся делами насущными, тем более, что факелы мы действительно с собой не взяли, а огненных браслетов для освещения будет достаточно. Да, Иссканр, ты уже можешь прикоснуться к нему - а снять у тебя все равно не получится, пытайся или не пытайся.
- Вообще никогда?!
- Когда выйдем из Лабиринта, если захочешь, я избавлю тебя от него, - с легкостью пообещал Фриний. Хотя знал, что из Лабиринта суждено выйти не всем, далеко не всем! - Так вот, о насущном. Как я уже говорил вам, никто точно не знает, каким образом Лабиринт устроен и что в нем находится. Известно лишь о шести или около того выходах, которые всегда обнаруживаются в тех местах, где раньше о них и не слыхали, - но все в пределах Сломанного Хребта. И никому неизвестно, чтобы кто-нибудь вошел в Лабиринт и вернулся оттуда.
- Отсюда, - мрачно поправил Быйца. - Мне известно о таком человеке. Году, кажется в 550 или 551 от Первого Нисхождения, тогда как раз начался Пятый [ - Т.е., поход за Хребет. Соответственно, участники таких походов - захребетники. (Здесь и далее "захребетник" используется только в этом значении. Впрочем, порой определение "человек, живущий на чужой счет; тунеядец, дармоед" - как второе, дополнительное - вполне к ним применимо).] поход, один бастард решил податься в Негешру... Решить-то решил, но в наследство от еще живого батюшки ему б не досталось и дырявого ведра, поэтому паренек попросту "одолжил" у родителя чуток денег и исчез. Батюшка был человеком строгих нравов и к тому же прижимистым, он из принципа отрядил за бастардом погоню - те вскоре напали на след беглеца и уже, что называется, дышали пареньку в затылок. Бастард-неудачник прибился к каравану, направлявшемуся по северному перевалу в Негешру, но караван двигался медленно, а батюшкины сыскари - быстро; он узнал о погоне в последний момент, оставил караван и в надежде, что спутает следы, отправился в горы. Ему, конечно, это не удалось - и если бы не случайность, висеть бы незадачливому вору на какой-нибудь здешней горной вишне, ногами воздух месить.
- Случайностью, само собой, оказался вход в Лабиринт, - хмыкнул Иссканр. - Я таких историй наслушался...
- Ты - наслушался, а я его видел, - отрезал Быйца. - Уже вернувшимся из Лабиринта видел. За одну ночь, проведенную здесь, парнишка стал лысым, как яичная скорлупа, - и таким же хрупким. Из него словно вытянули все жизненные соки - и в образовавшиеся пустоты вошло что-то совсем другое. Сыскари решили не торопиться с повешеньем и привезли бастарда к батюшке, а тот был и сам не рад, что так все вышло. Вернувшись из Лабиринта, сынок его незаконнорожденный напрочь позабыл наш язык, зато взамен балакал на неизвестном наречии. Кое-кто из ученых говорил, что распознаёт в нем слова, родственные языку прежних обитателей Иншгурры, которых, как вы знаете, почти всех уничтожили зверобоги во время Второго Нисхождения.

- С пралюдьми ясно, а вот что случилось потом с бастардом? - спросил Фриний.
- Я же говорю, стал хрупким, как яичная скорлупа. Однажды стоял у двери, а ту рывком открыли - и дверью беднягу пристукнули. Сломали кости, череп как молотом проломили.
- Во в прежнее время силачи жили, не то что сейчас! - подковырнул Иссканр.
- При чем тут силачи? - раздраженно отмахнулся Быйца. - Говорю же, он истончился весь! А дверь открыла обыкновенная служаночка, с ней потом еще обморок случился и истерика, когда узнала, что ненароком до смерти зашибла молодого господина.
Фриний улыбнулся:
- Ну вот, значит, все-таки оттуда кто-то выходил.
- Ты еще скажи "а вы боялись"! - хмыкнул Быйца. - Лучше признайся, что же мы такого должны сделать, чтобы они выполнили свои обещания.
- Мы должны попасть в зал Средоточия. Он расположен примерно в центре Лабиринта.
- И?
- Там поймем. Мне сказали, что главное - попасть в зал.
- Значит, - подытожил Быйца, - попасть туда не так уж и легко. Кстати, этот зал - средоточия чего?
Фриний развел руками.
- Думаю, все выяснится на месте.
- Так давайте отправляться в это самое место! - не выдержал Иссканр. - Стоим тут, как ребятня в чужом саду: залезли, а теперь обсуждаем, надо было лезть или не надо, и чего хозяин сделает, ежли поймает.
- Пойдем, - поддержал Быйца. - Разговаривать, если кому-то очень припечет, можно и в пути.
Они пошли - безо всяких "боевых построений", обыденно и неспешно, рассеивая мрак коридора светом браслетов на руках.
Но потревоженная тьма уже кралась за ними по пятам, решая, когда же ударить.
* * *
В первый момент, когда Кайнор взобрался по шесту на канат, им овладел нутряной, сосущий ужас. Ужас этот не имел ничего общего с риском прогулок на приличной высоте и без страховки - нет, Гвоздь испугался, когда не увидел в толпе нужного ему человека. Если он не пришел, значит, всей Кайноровой затее цена - "полплавника" медного. И значит, разбираться с гвардейцами нужно будет как-то по-другому.
А может, придется-таки поехать в столицу вместе с господином К'Дунелем, высоким ценителем площадного искусства.
Гвоздь отыгрывал обычную программу: плясал, жонглировал зажженными факелами, балансировал на одной ноге, водрузив на подбородок бутафорский меч, - проделывал все это, а сам скользил по толпе взглядом.
Вот!
Он едва не уронил меч, когда заметил в задних рядах нужного человека. Тот, словно по заказу, пробирался поближе к площади. И был без жены, вероятно, оставшейся дома в наказание.
- А теперь гвоздилки! - звонко объявил Кайнор.
Народ притих - здесь, как и почти во всей Иншгурре, про гвоздилки знали. Причем если авторство этих четверостиший безусловно приписывалось Гвоздю, то декламировать их могла любая актерская труппа, а многие поэты даже дерзали придумывать свои, подражая язвительному стилю Кайнора. У некоторых, вынужден был он признать, получалось вполне сносно.
Но - по-другому, совсем не так, как у него.

- Я войны не боюсь и чумы не боюсь.
Вечно лезу в петлю, над собою смеюсь.
Но клянусь, если скажут: "В храмовничьей школе тебя учат на память", - пойду утоплюсь!
Захохотали. Кайнор подмигнул симпатичной молодице в первом ряду и продолжал:
- Каждый шаг наш по жизни - как след на песке.
И гуляка шальной, и смиренный аскет - всяк мечтает побольше следов понаставить.
Но вот ветер подул - только рябь на песке...
- Эй, приятель, - крикнули из толпы, - ты что же, самый умный, да? Или считаешь себя... хэх!.. вторым Тойрой Мудрым?
- Да не, - ответили крикуну, - этта он славы взалкал. Следы на песке, так сказать, "гвоздит"!
Кайнор улыбнулся "знатоку" души своей:
- Славы вкус? - знаешь, слаще бывает моча!
Мне не веришь? Спроси, дорогой, палача.
"Пьедестал с эшафотом, - тебе он ответит, - часто разделены лишь ударом меча!"
Засвистели, по-девичьи взвизгнули - то ли от восторга, то ли сосед-рукоблуд за бочок ущипнул.
Подкузьмили:
- Артист, а ты вообще-то разговаривать по-нормальному умеешь?
Кайнор пожал плечами:
- Вопрошая поэта, его не серди, а не то он в ответе тебя отгвоздит.
Если хочешь простого понятного слова - к капитану гвардейцев ты лучше иди.
С последними словами он указал на К'Дунеля, по-прежнему сидевшего где-то под ним, на фургонной лавочке.
А потом, выловив взглядом протиснувшегося наконец в первые ряды муженька Зойи, плеснул масла в пламя:
- Я не нажил друзей, я растил лишь врагов - идиотов, мерзавцев, владельцев рогов.
Но мой враг самый страшный - я сам, без сомненья, - так, танцуя, себя же сжигает огонь.
На "владельцах рогов" Кайнор недвусмысленно ткнул пальцем в нужную сторону - еще и подмигнул дуболому, чтобы уж наверняка. Тот пригляделся к жонглеру, узнал и взвыл от ярости. Его едва удержали стоявшие рядом, а то наверняка бы отправился мстить обидчику.
А обидчик, словно не замечая волнения толпы и не слыша страшных проклятий, которыми награждал его рогоносец, отвесил тому низкий поклон:
- Улыбнитесь же, ну! Ну увел я жену - но зачем бить рогами и выть на луну?
Мы ведь с нею общались не так уж и долго - и к тому ж я, заметьте, ее вам вернул!
И это было последней каплей - тут уж никакие силачи не удержали бы обиженного! Он ткнул одного локтем в чувствительное брюхо, заехал второму кулачиной в глаз и, ревя как бык во время случки, ринулся к фургонам.
Кайнор присел и еще раз взглядом измерил расстояние от того места, где он сейчас стоял, до купола местной храмовенки, притулившейся к площади неподалеку от места представления.

Гулкое "Ух!" - это обиженный муженек Зойи со всего разбегу врезался в фургон. С самыми, заметьте, гнусными намереньями: сбросить Гвоздя с каната.
Гвоздь разочаровывать беднягу не стал и "сбросился" - пусть порадуется человек!
Толпа ахнула, у Кайнора в желудке ахнуло тоже, он мысленно сосчитал до... раз, два, три... - на "три" он уже был впечатан лицом в рельефный купол храмовенки. Который, кстати, сказать, оставался в тени. А луна сегодня стыдливо пряталась за тучи, поэтому...
Ну, и так ясно, что "поэтому" - додумывать некогда! Гвоздь соскользнул на бордюр, обрамлявший купол, и перебежал по нему на ту сторону, которая была скрыта от глаз толпы - впрочем, увлеченной сейчас бушующим рогоносцем. Но ведь оставались еще и гвардейцы во главе с бравым господином К'Дунелем...
Спрыгнув на землю, Кайнор первым делом вывернул плащ и закутался в него поплотнее. Конечно, пестрое жонглерское трико плащ вряд ли скроет. Поэтому пришлось вымазать ноги в грязи, благо, этого добра в здешних канавах хватало.
Теперь главное - подальше, подальше от самой вероятности быть кем-либо увиденным! Ибо гвардейцы, возможно, прямо сейчас прорубаются сквозь бурлящую толпу к храмовенке, и уж они, будьте покойны, допросят всех и разберут каждую хибару по бревнышку, чтобы найти Кайнора.
Он аккуратно вытер матерчатые башмаки, увы, тоже предназначенные для выступлений, а не для путешествий. Ничего, потом что-нибудь решим.
Убедившись, что не оставляет следов, Гвоздь вернулся к храмовенке и через один из "ползучих" входов на четвереньках заполз внутрь. Здесь было темно, все окна - закрыты ставнями, и только через зарешеченное отверстие в куполе проникали отсветы факелов на площади. Гвоздю хватило и этой малой толики, чтобы сориентироваться; впрочем, все храмовенки в подобных деревнях устраивались одинаково.
Небольшое помещение почти полностью занимали вырезанные из дерева фигуры зверобогов - все двенадцать. Расставленные по кругу, мордами внутрь, они представляли собой воплощение календарного цикла.
Акула, Цапля, Нетопырь, Крот, Сколопендра, Дракон, Лягушка, Муравей, Змея, Мотылек, Стрекоза, Кабарга, - каждый топорщился крыльями или клыками, по которым только и можно было их узнать: здешний скульптор, хоть и старался на совесть, вряд ли бы когда-нибудь достиг вершин мастерства. Да этого от него и не требовалось - а самые главные черты каждого из Сатьякала он передал.
Изображения были полыми внутри. Когда наступал месяц того или иного зверобога, местный священник распахивал пасть посвященного ему идола - и прихожане складывали туда подношения.
Сейчас, в самом начале осени, с распахнутой пастью стояла Кабарга. Ее неестественно удлиненные клыки напоминали два меча, а пустые глазницы, казалось, пристально наблюдали за Кайнором.
- Нет, сударыня, - сказал он ей, - я вас не потревожу.
Гвоздь огляделся, выбирая подходящего идола. Да, Лягушка годится для его целей лучше всего.
Кайнор опустил нижнюю челюсть Пестроспинной и ужом проскользнул внутрь ее чрева.
Потом исхитрился поднять челюсть в прежнее положение и замер, прислушиваясь к звукам снаружи...
* * *
Сперва они шли молча, подсознательно все же ожидая подвоха от темных коридорных ответвлений и от напряженной, глухой и пыльной тишины, вязко колыхавшейся вокруг. Подвоха не было. Не было вообще ничего, кроме пляшущего света от браслетов; даже эхо шагов гасло в здешнем воздухе.
- Гляньте! - почему-то шепотом произнес Иссканр. Он повыше поднял левую руку и помахал ею, словно отгоняя клочья тьмы от потолка. - Интересно, кто все это вырезал?
Коридорные своды не были прямыми и ровными, и хотя Фриний и Быйца заметили это уже давно, сейчас не удержались, каждый запрокинул голову и скользнул взглядом по диковинным фигурам, которыми бугрился потолок. Цветы, деревья, морские волны, прибрежные скалы, натянутые луки и скрестившиеся в смертельном поединке мечи, падающая башня и люди, которых она вот-вот накроет, солнце, луна, мохнатые звезды - предвестницы гибельных событий, твари речные, воздушные, подземные, многорукие исполины, многорогие рыбы, распахнутые Книги и запечатанные свитки, ларцы с драгоценностями, черепа, почившие воины, девы неземной красоты... - и глаза, сотни тысяч глаз на каждом клочке потолка; глаза, которые, казалось, безмолвно и строго следили за пришельцами.

Над этими узорами даже целому городу скульпторов пришлось бы трудиться не один год, ведь коридоры, разветвляясь, тянутся на многие метры вглубь - и на сводах каждого буйствует жизнь в камне.
Поэтому на вопрос Иссканра Фриний предпочел промолчать, а Быйца оскалился желтыми обломками зубов:
- Какая разница, кто вырезал? Мы пришли сюда не барельефами любоваться! Не знаю, что посулили тебе наши благодетели, юноша, а мне обещана смерть, о которой я мечтаю вот уже более трех сотен лет.
- Если ты так сильно хочешь умереть, зачем было удирать от Дракона? - огрызнулся Иссканр. - Остался б вместо чародея - и сейчас лежал бы россыпью угольков.
- Не лежал бы, - отрезал Быйца, враз помрачнев. - А стоял бы по ту сторону стены, обгоревший, но живой.
- Круто, - только и сказал Иссканр.
Они пошли дальше - но почти сразу же вынуждены были снова остановиться: коридор, до этого прямой, теперь разъединялся на два совершенно одинаковых ответвления.
- Куда пойдем?
Фриний взглянул на горбуна:
- А ты как считаешь?
- Жребий, - проронил тот нехотя. - Только жребий.
Чародей подбросил монетку, поймал и быстро накрыл ее ладонью.
- Цапля - левый, Акула - правый, - предложил Иссканр.
Выпала Цапля - и они свернули в левый.
В последний момент Мыкун зачем-то обернулся и уловил краем глаза шевеление на потолке, но никак на него не отреагировал. Да и неясно было вообще, понял ли он, что именно увидел.
* * *
- Нет, сударыня, я вас не потревожу!
Этот голос был знаком Зойи, о да! И то, что он померещился ей сейчас, когда она, коленопреклоненная, заключенная в исповедальной нише, замаливала грехи - в этом, если вдуматься, не было ничего странного. Ведь грешила-то она как раз с обладателем голоса, рыжим жонглером, приехавшим утром в деревушку. Он говорил, его зовут Кайнор, но Зойи, конечно, не поверила. Все рыжие - те еще лжецы, а всякий жонглер мечтал бы оказаться известным Кайнором из Мьекра... впрочем, ее Кайнор и так был хорош, безо всяких гвоздилок. Дуклану бы не помешало взять у него несколько уроков по исполнению супружеских обязанностей!
Но, конечно, ее благоверный не горел желанием брать эти самые уроки. Он попросту отлупил Зойи (уже после того, как вернулся из неудачной погони за Кайнором) и отправил в храмовенку. В общем-то, еще по-доброму поступил, Янкур вон свою, когда застукал, до смерти едва не зашиб, месяц пластом лежала. А что? - ихнее право, мужиковское: раз за жену свадебный выкуп платил, считай, стала собственностью...
А вот говорят (хотя, наверное, враки все это), за Хребтом есть город, где правят женщины. Нет, точно враки - кто б им позволил?!
...Разве только такие обходительные и приятные во всех отношениях кавалеры, как тот, кто только что сказал: "Нет, сударыня, я вас не потревожу!" О, человек с таким голосом никогда не поднимет руку на женщину!
Зойи вздрогнула, когда вслед за "примерещившимися" словами услышала вполне обыденное кряхтение - некто проник в храмовенку и сейчас шумел во тьме: слышно было, как он... неужели?! - да, точно, влазит в идола одного из зверобогов!
Тут уж у Зойи всякие сомнения пропали: точно он, Кайнор этот рыжий! Никто больше бы не осмелился - в такое время... да что время, что время! - в храмовенке, в идола!.. - влезть, как в фургон свой жонглерский! Еще и ерничал, "сударыней" обзывался!

Ох!
Последнее мысленное восклицание Зойи относилось к гвалту на площади, который она наконец-то услыхала. Гвалт плескался и вскипал, отдельные выкрики мешались в общем ропоте, всполошенно ржали коняги, тявкали тонкоголосые шавки, звенел металл...
"Не иначе, мой паскудник учинил этот шум", - разумеется, Зойи имела в виду не муженька, а только что схоронившегося в идоле Кайнора. Она уже поднялась с колен, чтобы... она еще и сама не знала, как поступит.
...Так никогда и не узнала.
Идолы вдруг зашевелились, и в первый момент Зойи показалось, что это проделки все того же Кайнора. Но нет, как бы он смог управлять столькими сразу?!
"Но тогда почему?.."
Додумать Зойи тоже не успела. Завороженная, она смотрела, как Огненосный со скрипом расправляет корявые деревянные крылья, а Пестроспинная поворачивает голову к выходу, как Стоногая струится по направлению к Неустанной, а Немигающая наоборот, свивается в тугую пружину...
Раздалось тонкое, на грани слышимости, шипение - и два идола почти одновременно прыгнули: Лягушка и Змея. Немигающая - на Пестроспинную, а та - к выходу.
Когда они еще были в воздухе, остальные фигуры тоже атаковали друг друга, но Зойи почему-то неотрывно следила именно за первыми двумя, Лягушкой и Змеей. Казалось, в противостоянии этих двух кроется разгадка всего, что здесь происходит.
Немигающая опоздала. Ее массивная деревянная голова ухнула о пол в том месте, где всего мгновение назад сидела Лягушка. А та уже была у двери, мощным ударом снесла ее с петель и выпрыгнула во тьму - с противоположной от площади стороны.
Идол же Змеи от удара треснул, а нижняя челюсть Немигающей попросту отвалилась. Змея пыталась ползти, но не могла сдвинуться с места и лишь билась о плиты угловатым туловом.
Досталось и другим зверобогам: во все стороны летели щепки и целые куски древесины, крылья, лапы, головы, хвосты. Сражались идолы беззвучно, только глухо ударялись друг о друга да с треском теряли части тел.
Потом все стихло - изломанные, покореженные в схватке идолы растерзали друг друга так, что не могли уже пошевелиться - ибо превратились, по сути, в простые обломки - и не узнать, который был кем.
На прежних местах стояли только двое: Мотылек Яркокрылый и Кабарга Остроклыкая, - да лежал, почти не тронутый, не оживавший, просто сброшенный в суете с постамента Нетопырь Мстительный.
Вдруг Остроклыкая повернула голову и уставилась на Зойи черными дуплами глаз.
Медленно, словно подрубленное и падающее дерево-великан, она прыгнула с пьедестала и двинулась к Зойи. Неестественно длинные клыки блестели отполированными поверхностями, и поступь Кабарги была тяжела, как кошмарный сон, от которого уже не суждено пробудиться никогда, никогда, никогда...
* * *
Некоторые совершенно безосновательно считали Лабиринт похожим на паука: несколько лапок-коридоров, тянущихся к центральному залу-туловищу, - и всё. Иные полагали, что Лабиринт напоминает скорее паутину, нежели ее создателя, - и, подобно паутине, разветвлен и сложен.
Ошибались и те и другие; ошибался любой, кто верил, что Лабиринт можно представить себе в виде постоянного изображения. Ибо он подобен реке, лесу, лугу - и, сколь бы детально ни был описан, рано или поздно перестанет соответствовать своему описанию. Так высокородная леди через пару лет или дней лишь отдаленно походит на портрет, исполненный лучшим столичным художником; так воришка ничуть не похож на карандашный набросок, запечатлевший его облик для городской стражи.
Ибо и лес, и река, и высокородная леди, и воришка живы - как жив и Лабиринт: каждый по-своему. Живы, и, следовательно, изменчивы.

Фриний догадывался об этом свойстве Лабиринта, Быйца знал совершенно точно, Иссканр чувствовал подсознательно, а Мыкун... Мыкун просто шагал туда, куда вели.
И ни Фриний, ни Быйца, ни Иссканр (и уж, конечно, ни Мыкун) не понимали, что их давным-давно заметили. За ними наблюдают. Их оценивают на глаз, как оценивает подозрительную монету пройдоха-купец: не фальшивая ли?
Вот-вот на зуб попробует.
* * *
- Отпирай! Где тут у вас местный жрец, ключник или я не знаю, кто?! А вы что стали, вешалки для мундиров?! Живо оцепить здание, смотрите внимательнее, да факелы, факелы несите, Змея вас язви! - Жокруа К'Дунель, вспотевший, в надорванном мундире, со свежим порезом на виске, готов был карать - и беспощадно!
Толпа, изрядно подавленная (во всех смыслах), безмолвствовала. Зато кто-то из гвардейцев, наплевав на приличия, решился-таки сообщить капитану, что ни ключника, ни жреца искать не нужно. Двери-то, вы только поглядите, сорваны с петель - так зачем нам ключник? Жокруа наорал на "жопу с усами" и велел заткнуться, а потом, немного успокоившись, пояснил, что видеть жреца хочет совсем по другой причине. А в храмовенку, даже была б она заперта, при желании вошел бы безо всяких ключников. Веришь?
Гвардеец поверил и заткнулся. После приключений духа и плоти, выпавших сегодня на его долю, гвардеец готов был поверить во что угодно. Лишь бы не швыряли через всю площадь на потеху быдлу - и лишь бы у командира не было такое помятое лицо, которое посторонний наблюдатель, может, и спишет на злость. Но гвардеец знал: такое лицо у капитана случается в совершенно иных ситуациях.
К'Дунель тем временем получил желаемое - к нему споро доставили лысого человечка с отчаянными глазами размером с плошку каждый. Глаза у человечка слезились, руки дрожали, а сам он, кажется, мечтал единственно о скорой смерти. К'Дунель же, вопреки всеобщим ожиданиям, заговорил с человечком ласково, попросил господина... как, кстати, зовут господина? - Тунилюк? - ну вот, попросил господина Тунилюка уделить минуточку внимания им, подневольным, служивым людям - и пройти вместе с ними в храмовенку. Вот спасибо, вот-такущее вам спасибо, господин Тунилюк!
От этаких сахарных речей жрецу окончательно поплохело. Он смекнул, что скорая смерть ни при каких обстоятельствах ему не обломится - а если чего и обломится, так что-нибудь вдесятеро ужаснее. Ведомый под локоточек обходительным господином "зовите-меня-просто-Жокруа", он ступил внутрь храмовенки - и там все-таки сполз в милосердный обморок. Потому что видеть столь чудовищные разрушения и слушать разлюбезные речи оказалось выше скромных возможностей г-на Тунилюка.
- Приведите его в себя, только аккуратно, - бросил К'Дунель своим подчиненным - и решил пока обойтись без жреца. Тем более, что толку от лысого все равно никакого; Тунилюк понадобится ему попозже, а сейчас...
По приказу капитана двое гвардейцев вошли в проем и встали по обе стороны, как можно выше воздев принесенные факелы. К'Дунель же гончим псом скользнул в гущу деревянных обломков, стараясь при этом ничего не задеть; ступал крайне осторожно и осмотрительно, внимательно изучая "место попрания закона". В том, что таковое попрание здесь произошло, Жокруа не сомневался.
Кровавые ошметки на выложенном разноцветными плитами полу только подтвердили К'Дунелевы подозрения. Неужели все так просто - и этот рыжий жонглер, Сатьякал ведает каким образом, нашел здесь свою смерть?
Жокруа не верил в столь удобное совпадение. Он вообще не верил в удобные и удачные совпадения, предпочитая всякий раз приятно удивляться им, нежели разочаровываться в скороспелых выводах. А здесь... Нет, именно сейчас он никак не мог позволить себе поверить в то, что жонглер мертв!
И кстати, где само тело? Ведь не разнесли же его в клочья неведомые силы, бушевавшие в храмовенке!
К'Дунель резко обернулся к гвардейцам, велел светить получше и повторно осмотрелся. На сей раз внимание Жокруа привлекли две детали: идолы Остроклыкой и Яркокрылого остались на своих постаментах, хотя вокруг них явно кипело сражение... ("Сражение деревянных фигур. Да ты не безумен ли, капитан?" - Нет, он знал, что не безумен. Достаточно было вспомнить то, что случилось в позапрошлом году в Таллигоне...) К'Дунель шагнул к идолу Яркокрылого и, не вполне понимая, зачем, постучал по деревянному боку.

Гулкое эхо в ответ и тягостное поскрипывание качнувшегося крыла. Пустота - мертвая, безразличная.
Теперь госпожа этого месяца, Кабарга Остроклыкая. Жокруа еще только шел к ней, а уже видел ответ на свой вопрос. Деревянные клыки и копыта идола были вымазаны чем-то алым. Нижняя челюсть оказалась поднятой, но стоило капитану прикоснуться к ней - она упала с глухим стуком. Изнутри пахнуло смертью, и кровь, скопившаяся в челюсти, потекла по шее Остроклыкой.
Сами собой вспомнились строки из Запретной Книги: "И идолы их оживут, и станут терзать людей, яко же терзали они тело Его - и вновь низойдут в Ллаургин Отсеченный хвори, и беды, и муки, и смерть беспощадная".
За спиной заскулил пришедший в себя жрец Тунилюк.
- Вставьте факелы в гнезда и подите разгоните толпу, - устало велел К'Дунель гвардейцам. - Артистов - в фургоны, и пусть сидят, пока у меня не найдется на них время. А этого выведите отсюда, я сейчас с ним поговорю, но нечего ему смотреть... - Оборвал, махнул рукой - и так понятно.
Вывели.
Сейчас... сейчас Жокруа поговорит с лысым Тунилюком и порасспросит, как выглядела храмовенка до... всего. А потом отпустит на все четыре стороны. А потом...
В одном из "ползучих" входов, черными провалами зиявших по всему периметру храмовенки, кто-то шевельнулся. К'Дунель скользнул в тень ("А вдруг, вопреки всякому здравому смыслу, - жонглер?!") - и тут же вышел навстречу выпрямлявшейся фигуре.
Не скрывая раздражения, процедил:
- А вы откуда здесь взялись? Я же велел сидеть в фургоне.
Узколицый трюньилец согнулся в смиренном поклоне. Впрочем, оправдываться не стал.
- Вы, кажется, хотели бы отыскать моего рыжего сотруппника, который столь неожиданно покинул нас. Я знаю, куда он может направиться.
Жокруа пригляделся к трюньильцу повнимательнее. Неужели правду говорит? Или попросту господа артисты решили навести "псов в мундирах" на ложный след?
- Знаю, - кривенько усмехнулся трюньилец, - думаете, я пришел, чтобы ввести вас в заблуждение. Но это не так. Просто у меня есть причины выдать вам Гвоздя. Вопервых, его жена, Лютен, спала со мной. И он это знает - знает и делает вид, что ему все равно. Но вы же понимаете, такое не прощают.
- Ну а во-вторых?
- А во-вторых, я ухожу из труппы. Я прибился к ним, потому что так было удобнее всего добраться до Нуллатона... мы, конечно, еще не в Нуллатоне, но дальше, я, пожалуй, отправлюсь один.
- Допустим, - сказал К'Дунель, - допустим, все, сказанное вами, правда. И куда же, по-вашему, он собрался?
Трюньилец блеснул наглыми глазами:
- Туда, куда вы и намеревались его отвезти. В столицу, в Нуллатон.
- Почему?
- Потому что вы меньше всего ожидали, что он туда отправится. И, соответственно, тщательнее искали бы на других направлениях.
"В этом что-то есть, - подумал К'Дунель. - К тому же, мне известны еще несколько причин, по которым Кайнор Мьекрский выбрал бы именно Нуллатон".
- А не боитесь встретиться со своим сотруппником в столице? - спросил он у трюньильца.
- Потому я пришел к вам, - просто ответил тот. - Чтобы вы поймали его. Поверьте, в противном случае я бы и пальцем не пошевелил. Все-таки быть подонком очень и очень неприятное, знаете...

- Не знаю, но верю, - обронил Жокруа. - Ну что же, благодарю вас за содействие. Возвращайтесь в фургон и не беспокойтесь. В ближайшее время если вы и отправитесь в столицу, то лишь в составе труппы господина Жмуна и в сопровождении моих людей.
- То есть?!
- Я не имею предписаний арестовывать труппу, но я оставлю нескольких гвардейцев сопровождать вас до тех пор, пока вопрос с господином Кайнором не разрешится, так или иначе. И, опять же, до тех пор, пока он не разрешится, ни один актер не покинет труппу. Ступайте, господин...
- Ясскен, - выдавил тот. - Меня зовут Ясскен.
- Ступайте, господин Ясскен. И не тревожьтесь, мы будем очень тщательно искать Кайнора - и не забудем о вашей помощи. ...Через "ползучий", пожалуйста, так же, как и пришли. - Жокруа непреклонно указал на отверстие в стене. - Во избежание ненужных подозрений, - пояснил он.
И подумал, что с огромным удовольствием наподдал бы сейчас под этот тощий зад сапогом - да нельзя.
"Интересно, заметил ли трюньилец то, к чему все это время стоял спиной?" Вот Жокруа, стоявшему к Остроклыкой лицом, было очень хорошо видно, как непрестанно течет кровь из ее пасти.
Он подошел к идолу и захлопнул нижнюю челюсть, но кровь продолжала сочиться из щелей.
Тогда К'Дунель вышел из храмовенки, присел на перевернутую бочку и вынул из кармана шкатулку с порошком из лепестков кровяных цветочков. Уложил щепоть на тыльную сторону ладони ("....как руки-то трясутся, как трясутся!") и жадно припал левой ноздрей.
Потом откинулся назад, упершись спиной в стену храмовенки, и попытался выгнать из головы хоровод запретных фраз:
"И идолы оживут... и станут терзать людей... и вновь низойдут хвори... и беды... и смерть беспощадная...".
- Господин капитан! - позвали его. - Вы только посмотрите!..
Он посмотрел.
Перед ним стоял гвардеец и держал в руках окровавленную голову Кайнора Мьекрского, более известного как Рыжий Гвоздь.

Глава третья:

Ветер в коридорах. Река, идол и советы утопленника. Два "неужели". "Ну и дурак!" Клятва Всеобщего Покарания. Младенчик в капусте.
Тот напутствует: "Жди", тот торопит: "Иди!" Мудрецы, от беды вам меня не спасти. Я, дурак, не последую вашим подсказкам - мне советник единственный - сердце в груди.
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
- Ветер! - сказал, останавливаясь и прислушиваясь Иссканр. - Слышите?
Вопреки ожиданиям, Быйца воздержался от ядовитых замечаний. Он по-птичьи наклонил голову, после чего изрек:
- Действительно, ветер.
"Сейчас скажет: "И мне это не нравится!" ", - подумал Фриний.
- И мне это очень не нравится, - проскрипел горбун. - Откуда здесь взяться ветру, а?
- Как бы там ни было, у нас не такой большой выбор, - отметил чародей. - Либо пережидать, либо идти дальше.
- Но мы можем пойти по основному коридору либо свернуть в одно из боковых ответвлений, - возразил Быйца. - В то, откуда подул ветер, или в то, куда он дует.

- Давайте все-таки идти прямо. - Иссканру не было страшно, но... он просто не хотел сворачивать, вот и все. Если уж на то пошло, он вообще не хотел бы еще раз ощутить на своем лице дыхание этого ветра.
- Значит, прямо, - согласился Фриний. - Кстати, - добавил он чуть погодя, - чтобы было легче идти, пусть каждый расскажет что-нибудь о себе. - (По мнению чародея, это было бы значительно лучше, чем монотонное "тан-тан-таран!" Иссканра, которое тот простодушно считал "мурлыканьем походного мотивчика"). - Начнет... ну, допустим, Иссканр. Согласен?
- О чем же вы хотите услышать?
- Да о чем угодно.
- Ну ладно. Вот был случай... - Он начал рассказывать какую-то побасенку, которую обычно травил таким же, как он, наемным рубакам... но ветер, этот проклятый ветер по-прежнему тыкался в уши дразнящим пером в руках опытной девицы из дома с красным фонарем - и в памяти невольно пробуждались совсем другие воспоминания. Как охотничьи псы на матером медведе, они повисли на Иссканре, не размыкая челюстей, - и он в конце концов сдался: говорил об одном, а вспоминал совсем другое...
...караван был снаряжен монастырем, но прибивались к нему и самостоятельные дельцы. Платили сколько положено, деньгами или товаром, и делили совместные тяготы нелегких дней путешествия, но и выгоду свою соблюдали.
Иссканр попал в караван случайно. Он и выжил-то случайно, если уж по-честному. Не должен был выжить, а выжил.
Матушка Шали послала его к мебельщику узнать, почему до сих пор не выполнен заказ. В те годы Иссканр работал вышибалой в доме с красным фонарем, там же и жил. Матушка Шали, хозяйка этого почтенного заведения, утверждала, что некогда нашла Иссканра, грудным младенцем, в корзинке на пороге дома и, сердце - не камень, сжалилась...
С годами Иссканр начал подозревать, что является отпрыском одной из матушкиных девиц, неудачно обслужившей клиента и не пожелавшей избавиться от плода в тайной лекарне. Девица (подозревал Иссканр) то ли умерла во время родов, то ли вернулась в дом и до сих пор жила там, но сына отдала на попечение матушке. Матушка не была чрезмерно жадной или жестокой, однако выгоду свою знала, и как только мальчишка чуток подрос, начала с лихвой возмещать вложенные в приемыша деньги и труды. Нет-нет, никакой работы с клиентами, матушка в этом отношении была строга и дом содержала исключительно для нормальных мужчин! - но ведь существует масса других поручений, которые по силам выполнить ребенку. Иссканр бегал на рынок за сластями для девиц, подметал, мыл полы, протирал рамы картин, подливал масло в светильники... и, конце концов, стал вышибалой.
В тот день, между прочим, он выступал именно в роли вышибалы: мебельщик решил потянуть с выполнением заказа, и неразумного следовало вразумить. Пока - словесно, однако не исключены были и менее приятные варианты. Посему и послали к сквернавцу Иссканра.
С поручением он управился быстро. Мебельщик с какой-то стати решил, что о нем забудут, и был здорово удивлен визитом Иссканра; он даже сдуру принялся бормотать что-то о служителях Вездесущего Муравья, мол, а как же они, а чего ж это они...
Иссканр взял уважаемого за шкирку и тихо, с легкой приязнью в голосе, пояснил: служители Вездесущего Муравья - они, конечно, хорошие парни, но заказ тебе дал наш дом, а не ихний храм. Так что хорош мямлить чушь, где стулья, батя?
Мебельщик (уже поставленный на ноги) повел Иссканра на склады, показал, что заказ таки готов, и заверил: "Сегодня же вечером доставим, не извольте беспокоиться". Мне-то чего беспокоиться, похлопал его по плечу Иссканр, это ты беспокойся.
И ушел, взяв с собой приглянувшийся стул - в качестве, так сказать, боевого трофея. Мебельщик не возражал.
Иссканр так и прошагал через весь город со стулом наперевес... хотя нет, последнюю часть пути он пробежал, расталкивая зевак - и, словно наткнувшись на острие алебарды, замер перед домом, где прожил первые шестнадцать лет своей жизни.
Дом догорал, он уже обрушился, внутрь себя, и теперь сыпал искрами и исходил паром - его пытались заливать водой, но как-то вяло, через силу. Вроде, и надо, но не хочется, боязно.

Зато соседние здания спасали значительно увлеченнее: покрикивали на цепочку с ведрами, чтоб пошевеливались, молодецки ухали, отправляя очередную порцию воды в пасть огненным танцорам - и старались при этом стоять к "краснофонарному" дому спиной. Ну, хотя бы боком.
- Чего здесь случилось? - спросил Иссканр у зевак. Те, обрадованные, что сыскался кто-то, неосведомленный о происшедшем, наперебой кинулись рассказывать: это, парень, все из-за дурных прынцыпов тутошней хозяйки, борделя-то. Она, прикинь, никаких вариаций "мальчик с мальчиком" или "взрослый с дитём" не признавала, личные вкусы на профессиональный, стал-быть, момент распространяла. А тут, говорят, давеча заходил к ней один... ну, как раз из этих, из мальчиколюбов. Настойчивый был, зараза. Так она его велела с лестницы спустить. А клиент оказался жрецом Вездесущего. Ясно теперь?
Теперь действительно стало ясно. Иссканр ведь сам спускал с лестницы этого склизкого типчика, своими ушами слышал его угрозы, да только значения им не придал. Мало ли кто как петушится. И вообще, все в квартале знали, что у матушки Шали свой заскок на это дело - ну и если кому была охота нестандартно поразвлечься, чапали в другое место, благо, заведений хватает. Так нет же, приспичило этому мужеложцу!..
- Жив-то хоть кто остался? - спросил Иссканр у зевак, пускавших от восторга слюни (зрелище! зрелище-то какое!!!).
- Щас! Жрецы сперва там всех вырезали, кто был, а уж после подожгли. Вон Дылдук, дурья башка, бегал в горящий дом проверить - говорит, крови-ищи!..
Дылдук подтвердил: кровищи немеряно. И трупаков - тоже немеряно. Было. Сейчас поди узнай кого-нить, и то - если разгребешь уголья. Короче, Вездесущие в обиду себя не дали.
...Стул Иссканр продал за полцены, а то и дешевле. Денег хватило на покупку самого необходимого, и он еще радовался, что к мебельщику пошел с оружием, иначе бы сейчас... Впрочем, и так пришлось несладко.
Он подрядился вышибалой в кабак, поднакопил деньжат и отправился на заработки. Как рассказывал ему один знакомый моряк, самую большую деньгу зашибают те, кто работает на больших же дорогах. Либо разбойником, либо охранником.
Иссканр, воспитанный людьми образованными (матушка Шали заставляла девиц учить не только премудрости постельной акробатики), в разбойники не пошел. К тому же Иссканру очень хотелось повидать мир - каков тот есть? - а разбойнику разве до верченья головой, когда он "на работе"!
Почему именно монастырь Весенного Роения, владение церкви Вездесущего? Да потому что у Лукьерра, начальника караванной охраны, накануне в драке зашибли двоих людей (Иссканр и зашиб - ненароком, больно уж задирались), а с утра каравану в путь отправляться. Вина караванных охранников была явной, так что мстить Лукьерр не собирался, однако в качестве возмещения грядущих убытков, причиной которых поневоле стал Иссканр, предложил ему одну ходку, из Таллигона в Сна-Тонр. Что ж, и это неплохо для начала.
К снаряженному монастырем каравану прибились разные люди: торговцы, ученые, послы, артисты, бродячие монахи, просто серые личности, готовые заплатить за возможность преодолеть часть пути с караваном. "Следи за ними так же внимательно, как за воришкой, зашедшим в твой дом, - поучал Лукьерр. - Иначе рискуешь проснуться, окруженный бандой головорезов... или не проснуться вообще". Впрочем, разбойничьих осведомителей этот бывалый рубака распознавал сразу. И почти никогда не ошибался.
- Приглядывай за ним, - шепнул он как-то Иссканру, указывая на низкорослого монаха Неустанной, который присоединился к каравану в Тринланге, городишке на полпути между Таллигоном и Сна-Тонром. Это было лет через пять после знакомства Иссканра с Лукьерром: Иссканр уже считался бывалым караванным охранником и ходил у начальника в помощниках. Он теперь и сам умел по едва различимым признакам узнать в приставшем к каравану страннике разбойничьего осведомителя.
Монах на осведомителя похож не был.
Лукьерр перехватил озадаченный взгляд Иссканра и пояснил:
- Что-то с этим приверженцем Неустанной не так. Что - не знаю. Вот ты и приглядись.
Приказ начальника Иссканр исполнял старательно, он даже познакомился с братом Гланнахом - и вроде как сдружился с ним. Так было удобнее присматривать за монахом, да и беседовать с ним, оказалось, интересно и есть о чем. Гланнах охотно рассказывал юному (но не считавшему себя таковым!) охраннику о том, как устроен мир, о городах, где побывал или о которых только слышал, о людях, живущих за Сломанным Хребтом, о Трюньиле, о Вольных Землях... Иссканр же, в свою очередь, щедро делился тем, что узнавал в караванных переходах сам - конечно, не всем, учитывая предостережение Лукьерра, но многим. И все удивлялся: вот ведь, с виду брат Гланнах кролик-кроликом, повстречал бы где на торжище - внимания не обратил. А умищи сколько! А как рассказывать умеет. А слушать!..

Иссканровы пиршества духа закончились в Дьенроке, хотя еще на подступах к городу произошло первое из событий, повлекших за собой значительные перемены в жизни молодого наемника.
Они ехали в самом хвосте каравана: брат Гланнах на строптивом онагре, то и дело норовившем укусить монаха, Иссканр - на мощном черном жеребце, обманчиво ленивом и безразличном к окружающему. Речь зашла о Таллигоне и сама собою перекинулась на то, как и почему Иссканр стал караванным охранником.
Брат Гланнах, близоруко щуря глаза, в который раз удивлялся: обычно охранники караванов и кабаков были не столь образованы, как его уважаемый собеседник. Иссканр, до того момента не торопившийся рассказывать о заведении матушки Шали (стыдился!..), вдруг разоткровенничался.
- Как, говорите, ее звали, вашу благодетельницу? - нарочито небрежно поинтересовался Гланнах.
И Иссканр так же небрежно (хотя уже называл имя матушки и был уверен: монах отлично его запомнил) ответил. Ответил, даже не повернув головы, ничем не выдавая своей настороженности.
Некоторое время ехали молча. Потом брат Гланнах тихо, вполголоса сказал: "И что же дальше?" - неясно, обращаясь то ли к Иссканру, то ли к себе, то ли к самим зверобогам.
- Вы, кажется, знали матушку? - осторожно предположил Иссканр некоторое время спустя. - Не подумайте, что я хочу вас обидеть...
Гланнах сделал неопределенный жест рукой, мол, ничего-ничего, ты и не обидел. В глазах его ворочалось нечто такое, чему Иссканр тогда так и не смог найти названия.
К вечеру они въехали в город и, как обычно, остановились в караванном доме. Иссканр, едва выдалась такая возможность, отозвал Лукьерра в сторонку и шепнул насчет странностей с братом Гланнахом. Мол, ничего страшного, но на всякий случай предупреждаю.
А ночью...
- Тихо! - прошипел Фриний, для пущей убедительности махнув им посохом. Все четверо остановились, в том числе и Мыкун, послушный движению Быйцевой руки. - Слышите?
Иссканр, слишком углубившийся в свои воспоминания, хотел было ответить, мол, неа, не слышим.
Услышал.
Едва различимое царапанье по камню, будто кто-то крадется там, где они прошли, - кто-то, у кого на лапах слишком длинные когти, которые ну никак не втягиваются.
Зато наверняка способны мастерски кромсать живую плоть.
* * *
Кому расскажешь - не поверят! Гвоздь бы и сам не поверил, если б еще день назад кто-то взялся утверждать, что Кайнор Мьекрский в минуту опасности закемарит - и где! в идоловом чреве!
Бред какой!
С другой стороны, в обходительных гвардейцев Гвоздь еще вчера тоже не поверил бы. ...Или уже - позавчера?
Небо над головой серело то ли по-вечернему, то ли по-утреннему.
"Стоп! - сказал себе Кайнор. - Вечер сейчас или утро, но точно - уже не сегодняшнее. В том смысле, что тогда была ночь, ночью мы выступали, ночью же я и драпанул от любезного господина Жокруа. Теперь, выходит, как минимум завтра. А то и..."
Тут Гвоздь вскочил на ноги, сообразив главное: важно не то, когда, важно то, где он сейчас находится. И как сюда попал.
Из идолового чрева, знаете, небо-то не очень поразглядываешь, хоть вечернее, хоть предрассветное!

То ли дело, если лежишь на берегу реки.
Кайнор длинно и смачно выругался. Не полегчало.
"Дело ведь даже не в том, что я ни шиша не помню. Допустим, идол Пестроспинной неведомым образом ожил, приволок меня сюда и здесь рассыпался - вот лежит, деревянный, расколотым боком кверху. Но почему - непременно рядом с утопленником?!"
Досадливые упреки Кайнора невесть кому были вполне обоснованы. Действительно: вот речка, вот Сатьякал знает как оказавшийся на ее берегу Гвоздь, вот незнамо как прибывший сюда идол Пестроспинной, - чудес хватает. И вздувшееся тело мертвяка, деликатно пованивающее совсем рядом, - явный перебор в этой череде тайн.
Кайнор ругнулся для порядку и почесал в затылке. В конце концов, во всем нужно находить и положительные моменты. Провал в памяти - да пусть его! - зато Гвоздь теперь точно сморгнул от гвардейцев. Узнать бы еще, куда именно, но с этим, кажется, особых трудностей не будет. Берег, где очнулся Кайнор, зарос невысоким кустарником, а чуть дальше тянутся поля и через них проходит дорога - во-он и дымки над горизонтом вьются. Там и спросим, если не удастся понять, куда судьбина забросила да Пестроспинная занесла.
Вот только в жонглерском костюме, пусть и перемазанном грязью, оно как-то не очень - на людях появляться. Кайнор зыркнул на утопленника - просто так, чтоб убедиться в его мертвом и пахучем присутствии. Ладно, не таком уж и пахучем, признаемся. Не гнилью пахнет, а пока только тиной.
А если еще и в проточной воде одёжку его ополоснуть - аккурат к рассвету высохнет...
Гвоздь шагнул к неподвижному телу и вздрогнул, когда оно шевельнулось. Потом заругался еще сильнее: это надо же так накрутить себя, чтобы не отличить покойницких движений от прыжка обычной лягушенции, отдыхавшей на теле утопленничка!
Правда, что-то не слыхал он, Кайнор, чтоб квакуньи любили отдыхать на мертвых телах - ну да мало ли чего он не слыхал! Об оживших идолах тоже вон раньше слышать не доводилось...
Гвоздь без особой спешки освободил утопленника от не нужной тому одежды, прополоскал ее в проточной воде и уже развешивал на кустах, чтоб быстрее просохла, когда услышал за спиной весьма узнаваемые звуки. Он сам, случалось, издавал подобные после пьянки - но, Неустанная, сколько же нужно выпить и съесть, чтобы разразиться эдакими?!..
"И - кому? Тут же никого..." - пришла запоздалая мысль.
Кайнор обернулся, как стоял, с утопленниковыми мокрыми штанами в руках.
Раздетое тело мертвяка (только портки ему Гвоздь и оставил) сидело, упираясь руками за спиной и, перегнувшись в поясе, натужно извергало из себя потоки воды. Причем прямо на себя же, ничуть этим не смущаясь. Мертвые, как известно, сраму не имут.
Гвоздь терпеливо ждал, когда утопленнику полегчает. Почему-то он был уверен, что сможет убежать от мертвяка, ежели тому вдруг взбредет в пучеглазую голову погнаться за Кайнором.
Утопленник гнаться и не думал. Прокашлявшись и проплевавшись, он молча уставился на Гвоздя. Печально так, вроде даже с обидой.
- Ну извини, - сказал Кайнор. - Хочешь, верну? - Он протянул утопленнику штаны, но мертвяк и не шелохнулся. Только напряг горло, словно хотел что-то сказать, - но сказать не вышло, получилось лишь глухо булькнуть и извергнуть очередной поток грязной воды.
"Если мне очень припрет свести счеты с жизнью, никогда топиться не полезу", - решил для себя Гвоздь.
- Не ходи, - утробно выдавил из себя утопленник.
- Не хожу, - покладисто отозвался Кайнор.
- В Три Сосны не ходи, - уточнил мертвяк. - Сразу в столицу, как собирался.

- Значит, там, за горизонтом, Три Сосны, - догадался Гвоздь. - А чего не ходить? Неужели это в Соснах тебя так...
Поздно. Мертвяк снова неестественно преломился в поясе, ткнулся образиной в загаженные колени и затих - кажется, теперь навсегда.
- Чего ж я такого сделал, что вся моя жизнь кувырком пошла? - в сердцах вопрошал у молчаливых кустов Гвоздь. - Гвардейцы обходительные, идолы живые; утопленники вот со своими советами лезут!.. Если это и есть всемирная слава, так избавьте меня от нее, во имя человеколюбия!
Само собой, кусты не отвечали. И даже, стервозы колючие, не захотели отдавать высохшую одежду, царапались, как живые. Но Кайнор с ними управился; переоделся в утопленниково, свое не поленился, напялил на него (только плащ себе оставил и свисток для Друлли, да монеты переложил в карман) - и отправился вдоль берега на юг, в столицу.
Примерно полчаса спустя он услышал детский плач...
* * *
Существа появились не позади, а перед ними - и первым заметил их Мыкун, а Быйца догадался, заметив дрожание руки полудурка, и тотчас обернулся. Фриний и Иссканр еще мгновение вглядывались в тьму, откуда они все пришли, а потом, почувствовав неладное, посмотрели туда же, куда таращился сейчас горбун.
Существ было шестеро, и еще два, кажется, маячили чуть дальше по коридору. Или то просто тени гуляют? - не разобрать...
Но этих, впереди, точно было шестеро, и они совсем не походили на тени. На людей, впрочем, тоже. Люди - они и ростом поменьше, и в плечах поуже, и...
"И хвосты у них позади не телепаются", - подытожил Иссканр, вынимая меч из ножен. Левой рукой он повел из стороны в сторону - знал уже: при движении огненный браслет на несколько мгновений разгорается и ярче освещает пространство вокруг себя.
Шестеро хвостачей по-прежнему оставались безоружными, однако Иссканра это не обманывало. Во-первых, попробуй достань чудиков в таких панцирях да шлемах, вовторых, латные перчатки у обитателей Лабиринта особые, шипастые: двинь под дых - человек пополам и сложится.
Иссканр плавным полушагом выскользнул вперед, закрывая собой Быйцу и Мыкуна. Фриний и без того стоял от незнакомцев дальше всех - чародей вслушивался в странные звуки, доносившиеся оттуда, где был вход в Лабиринт.
- Погоди. - И не поймешь, как Фринию удалось оказаться совсем рядом, ведь только что был на расстоянии трех-четырех шагов! - Погоди. Оружием всегда воспользоваться успеем.
Иссканру было что возразить, но он промолчал. С чародеями не спорят.
А тот выбрал взглядом вроде как главного среди этой шестерки (и не сказать, чтобы самого рослого или в наиболее богатом доспехе... ну, доспехи-то у них почти одинаковые) - выбрал и обратился к нему на неведомом языке.
- Пьи изаздэр? Тэ ханнэтэр эдо? Спросил властно, как хозяин у дерзких слуг, посреди ночи вломившихся в спальные покои.
Шестеро промолчали. Лишь один из них, что стоял вторым слева, вздрогнул и напрягся, будто прислушивался к далеким словам - не словам даже, одному эху слов.
Потом хвостачи отступили назад и так же бесшумно, как пришли, скрылись во тьме.
- Откуда они взялись? - прохрипел Иссканр, только сейчас обратив внимание, как сильно пересохло в горле. - Ты знаешь их?
- Я не знаю ни их, ни того, откуда они взялись. Но ведь это Лабиринт, место, где оживают мертвые и становятся бесплотными тенями живые. Так что нечего удивляться. И прошу тебя, впредь не торопись обнажать клинок. - А затем спросил, повернувшись к Быйце: - Ты хорошо рассмотрел их?
- Этот защитничек мне своей широкой спиной почти всё закрыл! - прокаркал горбун. - Но... да, я рассмотрел их как следует.

- Что скажешь?
- Бояться нужно не того, что видно, но невидимого.
- Ты где нахватался таких мудрых мыслей? - хмыкнул Иссканр. - Или это из личного опыта?
- Молись, чтобы не довелось на собственной шкуре убедиться в моей правоте! - отрезал старик. - И давай, двигай дальше, чего встал? Я хочу как можно дальше убраться от этих звуков за спиной!
Иссканр пререкаться не стал - пожал плечами и отправился вперед. Почему-то он не сомневался: тех шестерых (или сколько их было?) впереди уже нет. Их вообще нет в коридоре.
Стараясь подстроиться под неспешный шаг Мыкуна и Быйцы, Иссканр шел медленнее, чем мог бы. Поэтому он и услышал, как горбун бормочет себе под нос нечто неразборчивое.
- Значит, правда... - долетело до Иссканра. - Неужели?!..
И потом вообще какие-то дивные слова: "Атэлви... атэлвакьи, иммастэр, нэй?!.." Насчет последнего Иссканр так ничего и не понял, а вот Быйцевое "неужели?!" опять напомнило ему о ночи в дьенрокском караванном доме. Потому что брат Гланнах тогда сказал точно так же...
- Неужели?! - в голосе монаха смешались страх и отчаянье. И, кажется, самая толика надежды, которой и жить-то не позволяешь, не допускаешь самой вероятности ее осуществления. - Значит, правда...
Иссканр пожал плечами: ну да, правда. Он растерялся и не понимал, что, собственно, происходит. И вел себя не как правая рука начальника охраны, а как до смерти перепуганный паренек, всегда живший верой в незыблемую истину и выяснивший, что обманывался.
...Брат Гланнах постучался к нему ночью, когда Иссканр только-только задремал. Он было решил: что-то стряслось, - и да, судя по осунувшемуся лицу монаха, действительно что-то стряслось, но не с караваном, как подумал Иссканр, а лично с Гланнахом. И - догадался Иссканр минутой позже - не в Дьенроке, а еще в пути, когда этот странный человечек, который умеет интересно рассказывать и увлеченно слушать, узнал о матушке Шали.
- Простите, я несколько не вовремя... я уйду, если вы скажете, но, откровенно говоря, дело не терпит отлагательств.
Иссканр жестом предложил монаху войти. В конце концов, раз "не терпит отлагательств"... да и интересно было, каким боком брат Гланнах имеет отношение к матушке Шали.
То есть, может, конечно, - и не боком вовсе, но в самый правдоподобный вариант верилось с трудом. И пусть так - все одно: не стал бы Гланнах так волноваться, будь его встреча с заведением матушки даже единственным за всю жизнь случаем недозволенной услады плоти, - не стал бы, точно!
В дряхлом гостиничном креслице и при свете свечи этот человек-кролик выглядел еще незначительней, безобидней, чем обычно. Но, как обычно, стоило ему заговорить, и все переменилось.
- Скажите, Иссканр, откуда у вас такое имя? Оно ведь не слишком распространенное, верно?
Другой бы разозлился: стоило ли вламываться посреди ночи, чтобы задавать дурацкие вопросы?! Но Иссканр понимал, это лишь прелюдия, зачин, так сказать.
- Матушка Шали говорила, так когда-то звали древнего героя, что ли... Еще из пралюдей.
- Верно. Не совсем, но верно... А она, выходит, про отца или про мать ничего тебе не рассказывала? Вообще - откуда ты взялся, может, какие-нибудь подробности...
И тут до Иссканра допёрло!
- Простите, брат Гланнах, а вы, часом... не в отцы ли мне метите, а? - Не зря, видно, монах с "вы" на "ты" перескочил!

Тот медленно покачал головой:
- Ни в коем случае.
- Тогда, может, вы знали моих родителей?
- И да, и нет. И да, и нет... Так что насчет подробностей?
- Ничего не припоминаю. Подумать бы надо...
- Думай. А я пока вот что скажу. Время от времени в Ллаургине случаются события, которые люди несведущие называют чудесами.
- Это вроде тех россказней про человека, которого зверобоги прокляли и обрекли на бессмертные скитания?
Брат Гланнах как-то странно взглянул на Иссканра.
- Да, вроде того. Ну вот, я не верю в чудеса, хотя не раз видел такое, что иные поспешили бы назвать чудом. Всему в Ллаургине Отсеченном есть свое объяснение. Всему. Кроме одного. Загадка эта мучает меня вот уже больше двадцати лет, но ответа на нее я не нашел до сих пор. И я бы никогда не поверил, что это не досужая выдумка, не совпадение, дивное сочетание непроясненных обстоятельств, - если бы собственными глазами не видел, как некий младенец... да что там, ты, ты!.. - вот кто был тем младенцем!..
Резкий стук в дверь прервал монаха на полуслове.
- Скорей! - заорал кто-то за дверью. - Иссканр, ты там заснул, что ль?!
За дверью обнаружился встревоженный Толлиш, еще один помощник Лукьерра.
- В чем дело?
- Да какая-то напасть!.. - Он только махнул рукой, весь в изодранном платье, со свежим шрамом на виске. - Идем скорей, сам увидишь.
Иссканр схватил меч и поспешил за Толлишем, даже не взглянув на Гланнаха. Он не сомневался, что монах во что бы то ни стало дождется его возвращения.
И тот действительно дождался. Когда спустя примерно полчаса Иссканр ввалился в комнату - как и Толлиш, в изодранной одежде, в перьях, с многочисленными легкими ранами от птичьих клювов, - Гланнах по-прежнему сидел в кресле.
- Я думал, вы не успеете, - сказал он тихо, снова переходя на "вы". - Что это было?
Иссканр не ответил - он в ужасе уставился на черную плеть змеиного тела, лежавшую посреди комнаты.
- Мертва, - проронил монах. - Вползла через окно и успела укусить, но я убил ее.
- Это тайяга!
- Я знаю. Ее яд смертелен, но действует не сразу. Я боялся, что вы не успеете. Скажите же наконец: там, на улице - что это было?
Иссканр дернул плечом:
- Сдуревшая стая цапель ни с того ни с сего набросилась на ослов и лошадей. Заклевали до смерти двух погонщиков, нас вон потрепали, пока мы всех перебили. Но как же вы...
- Цапли, говорите?! - Иссканру показалось, что монах даже привстал в кресле, хотя этого быть никак не могло: яд тайяги постепенно парализует тело, и удивительно, что Гланнах вообще еще жив и может говорить. - Неужели?!.. Значит, правда...
Иссканр пожал плечами: ну да, правда. Он растерялся и не понимал, что, собственно, происходит...
- Значит, действительно никаких чудес! - торжественно заявил монах.
- О чем вы?

- О вас... Тем ребенком были вы, Иссканр, вы!
- Каким ребенком?!
- Которого я нашел в... - он замолчал, будто всего лишь хотел перевести дыхание, Иссканр терпеливо ждал, но монах так и не сказал больше ни слова.
Ибо брат Гланнах, как это и случается во всех историях подобного рода, умер. Слишком рано, чтобы успеть рассказать все до конца, и слишком поздно, чтобы Иссканр не заинтересовался своим происхождением.
Следующие два года он потратил на поиски правды.
Они же завели его сегодня в Лабиринт.
- Привал! Ты что, оглох, воитель! - кудахтнул Быйца. - У тебя, может, ноги и стальные, а некоторым и отдохнуть не во вред будет. Вон как пацана уморили, едва дышит, - последнее, разумеется, относилось к Мыкуну. Тот и впрямь выглядел не очень. Но полудурок всегда выглядел не очень, насколько помнил Иссканр.
Впрочем, спорить он не стал. Только подумал, подходя к месту, выбранному Фринием для привала, что вот ведь какая штука: он, Иссканр, все-таки в чудеса верит. Вопреки всему.
Вопреки даже тому, что бессмертный человек из легенд сейчас ворчит и трясет своей седой бородищей совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. И меньше всего похож на чудо.
Интересно, что сказал бы на это брат Гланнах?
* * *
- Чего ревешь, конопатая?
Девчонка вздрогнула и едва не кувырнулась с берега в воду.
- Не подходи!
- Не подхожу, - вздохнул Кайнор, вспоминая недавний разговор с утопленником. - Так чего ревешь-то?
- Чего надо, того и реву! А ты кто такой?
- А я... я так, мимо шел.
- Ну и дурак! - шмыгнула носом конопатая. - Лучше б по дороге шел, а не по берегу.
- С чего это ты решила, что лучше? - искренне удивился Гвоздь.
- Потому как... потому... - Она снова разревелась. Кайнор терпеливо ждал. Наконец слезы у конопатой иссякли, а вот любопытство осталось. - Ты что, правда, ничего не слыхал?
- Ничегошеньки, - развел руками Гвоздь. - А должен был?
- Точно дурак, - хлюпнула она носом. - В реке ж чудище водится! У меня, между прочим, батьку вчера сожрало, а ты... - И слезы полились опять.
- А ты чего здесь тогда делаешь? - нарочито резким тоном поинтересовался Кайнор. - Или думаешь, батя помер, так некому уже ремнем поучить?
Это подействовало. Она мигом позабыла о своих печалях и уставилась на него воттакенными глазищами, каждый размером со сливу.
- Ремнем ты будешь учить, да?
- Очень нужно мне тебя учить, - отмахнулся Гвоздь. - Так что ты здесь делаешь, мелюзга?
- Батю ищу, - призналась она, пряча глаза. - Думаю, а вдруг еще живой. Он, знаешь, иногда любил к кружке приложиться и того... ну, шел себе и шел, к речке, между прочим. Любил на бережку посидеть.
"Вот и досиделся, - зло подумал Кайнор. - А я теперь отдувайся".

- Ладно, - сказал он, - поищем мы твоего батю. Но сперва отведи-ка ты меня к дороге. Или даже лучше в деревню. Ты ж не хочешь, чтоб меня чудище сожрало?
- Было бы здорово, - задиристо объявила девчонка. - Только ты слишком костлявый и ядовитый, оно на тебя в жизни не позарится.
- В жизни - не в жизни, а ты лучше отведи.
- Пошли, - проворчала она, поднимаясь. - Шляются тут всякие... води их! - но ясно было, что конопатая рада случаю вернуться в Три Сосны.
В отличие от Кайнора, которого туда совсем не тянуло - после утопленниковых-то предупреждений!
Но ведь не пройдешь же мимо этой ревуньи, тут и размышлять нечего. Может, если бы Кайнор заранее знал, что так получится, он бы и выбрал другой путь, но теперь... В конце концов, утопленник мог и ошибаться. Или наоборот, советовать во вред Гвоздю.
Да даже если и не во вред. Вот будь Кайнор уверен, что в Трех Соснах его ожидает, допустим, целый полк гвардейцев - тогда бы да, наверное, не пошел.
А так - идет, поспешает.
Дурак, жонглер, шут площадный.
Кого позабавишь на сей раз, Рыжий?
* * *
С караваном Иссканр расстался не сразу - сперва нужно было завершить ходку. Да он и не торопился, хотелось все обмозговать, решить, куда податься.
Рассудил за него случай. Вещи покойного брата Гланнаха, по закону, следовало отвезти в обитель Неустанной, при которой тот состоял. С обители Иссканр и решил начать поиски правды.
- Я знал, что появление этого монаха не к добру, - сказал Лукьерр, когда услышал о решении Иссканра. - Но не знал, чего ждать... Отговаривать не стану, таких как ты исправит только... - Здесь он осекся, опасаясь неосторожным словом накликать беду. - Короче, отговаривать не стану. Перебесишься сам и, если захочешь, вернешься. Если сможешь вернуться. Тебе трудно придется в жизни, ты ее еще понастоящему и не нюхал. - Жестом Лукьерр остановил собравшегося было возразить Иссканра. - Не нюхал! Те, кто вывалялись в этой жизни как следует, никогда не бывают такими простодушными, как ты. - И снова жест, призывающий к молчанию. - Знаешь, почему ты такой? У тебя никогда не было друзей, мальчик. Много наставников, явных и неявных, много соперников, много горестей, чуть-чуть женщин. И ни одного друга. Ты мне сам рассказывал про свое детство, я помню.
- Разве друзья способны лишить того, что ты называешь простодушием? - удивился Иссканр.
- Только они и способны. Но ты поймешь это много позже - и лишь если обзаведешься другом. Ладно, теперь скажи мне, когда ты намерен уйти, чтобы я мог позаботиться о замене.
Они решили, что Иссканр сходит с караваном до Сна-Тонра и с ним же вернется в Дьенрок, а оттуда поплывет на остров Йнууг, в обитель Неустанной, при которой состоял покойный брат Гланнах.
Но прежде чем оставить караван, Иссканру пришлось побеседовать с братом Хуккрэном, монахом из монастыря Весеннего Роения. Брат Хуккрэн сопровождал караван в качестве полномочного представителя обители Вездесущего - и интересовался всем, что происходило в караване. Всем необычным - в первую очередь.
Брат Хуккрэн был не слишком худ и не слишком толст, с глазами неопределенного цвета и пепельными волосами, которые он предпочитал скрывать под клобуком. Говорил вкрадчиво, но отчетливо - и вопросы его, казалось, всегда найдут ответ. Даже помимо твоей собственной воли и твоих желаний, ибо что они для монаха Вездесущего? - пыль, прах, пепел сгоревшего дома и сожженных людей!
Брат Хуккрэн пригласил Иссканра в свою палатку (случилось это в двух днях перехода от Дьенрока), угощал сладостями и что-то говорил о нелегком труде караванных охранников. Не разбойники, так... хэ-хэ! - птицы кидаются. Что за жизнь пошла... Небось и вы, милейший, из-за этого решили покинуть нашу дружную семью, а? Ведь не в деньгах же дело, платят вам исправно, и не в честолюбивых замыслах, коим в караванной охране, конечно же, суждено сбыться. Неужели цапли так напугали?

Иссканр сделал вид, что сильно обиделся. Отставил в сторону надпитый кубок с игристым таллигонским, нахмурился: ну, знаете!..
- Знаю, - как-то очень легко, вроде даже с облегчением согласился Хуккрэн. - Хотя и узнал совершенно недавно.
Он сделал некое неуловимое движение - не бровями, а именно всем лицом, словно сбрасывая маску ("Усиками муравьиными пошевелил", - подумал Иссканр.) - и буквально впился глазами в собеседника.
- Неужели не боитесь?
- Чего? - искренне удивился Иссканр.
- Так вы даже не понимаете... - Монах потеребил висевшее на цепочке серебряное изображение Вездесущего. - Но ведь сопоставить одно с другим совсем несложно... Вижу, вижу, что не понимаете, иначе бы, наверное, поостереглись откровенничать о своем прошлом. Или забыли, кому принадлежит караван? - Брат Хуккрэн качнул головой: - Только не нужно делать неоправданно резких движений. - Иссканр вспомнил о стражниках у входа, про рассказы об умении брата Хуккрэна ударом одного пальца обездвижить быка... и не умом, а некоей внутренней жилкой ощутил, что попал в ловушку и что пытаться нахрапом вырваться из нее сейчас уже поздно. Нужно по-другому, хитро. Тогда, может, и обойдется. - Так вот, - продолжал брат Хуккрэн, - вы сказали одному, а услышали многие. И благодаря многим - я. Услышал, сопоставил, сделал выводы. Ничего не удивляет, милейший? А должно бы.
- Чему ж мне удивляться?
- Тому, что вы до сих пор живы. Я и сам... - Монах едва не оборвал цепочку с талисманом, но взял себя в руки (а ее из рук выпустил). - Так почему вы уходите из каравана?
- Брат Гланнах завещал мне отвезти его вещи на Йнууг. И кое-что лично передать на словах тамошнему настоятелю.
- Имя?
- Что?
- Как зовут тамошнего настоятеля? Заметьте, я не спрашиваю о том, что именно велел передать покойный брат Гланнах, - это может быть тайной. Но имя настоятеля тайны из себя не представляет, не так ли?
- Тогда, если можно, назовите его мне, - попросил Иссканр. - А то брат Гланнах не успел.
Монах Вездесущего опустил глаза и долго сидел так; наконец он поднял взгляд на Иссканра - и вот тогда тот удивился, что до сих пор жив.
- Поклянитесь, что не станете мстить церкви Вездесущего за тот пожар, - приказал брат Хуккрэн. - Клянитесь клятвой Всеобщего Покарания, вот "Бытие"... - Он протянул священную Книгу в потрепанном переплете (дорожный вариант, что удивило Иссканра, он-то думал, такой монах возит с собой самое дорогое издание, в самоцветах каких-нибудь, в золотой оправе). - Клянитесь! Здесь и сейчас!
Иссканр заглянул к себе в душу и понял, что может с чистой совестью дать эту клятву. Тогда он протянул брату Хуккрэну руки ладонями вверх, монах положил на них "Бытие", показавшееся вдруг неимоверно тяжелым и... живым, - и Иссканр повторил вслед за монахом, твердо глядя в его черные зрачки: "Клянусь, что отныне и до скончания своей жизни не стану мстить церкви Вездесущего Муравья за пожар, учиненный ее служителями пять лет назад в городе Таллигоне. Ежели отступлюсь я от клятвы своей, пусть низойдут в Ллаургин Отсеченный все зверобоги числом двенадцать и пусть покарают они меня, грешного, и всех потомков моих - до полного их истребления! Да будет так!"
- Принято! - сказал брат Хуккрэн. И больше ничего, ни "помни о клятве", ни "смотри, не обмани", - потому что клятву Всеобщего Покарания не забыть и не объехать на иноходцах судьбы. Известно ведь: пралюди из-за того и погибли, что клялись ею направо и налево, а зароков не придерживались. И где они сейчас, пралюди?
- Теперь ступайте, - позволил монах. - Вы вольны покинуть караван согласно договоренности и с позволения вашего нанимателя, каковым, если не ошибаюсь, является господин Лукьерр Таринскилл. Ступайте.

- Простите, брат, но...
- Что еще?
- Имя.
- Какое имя?
- Имя настоятеля Йнуугской обители, вы ведь его знаете.
- Тамошнего настоятеля зовут Баллуш Тихоход, - процедил брат Хуккрэн. И опустив глаза, наугад раскрыл "Бытие", давая понять, что Иссканру пора удалиться.
Иссканр удалился - из палатки монаха, но не из каравана, хотя понимал, что лучше бы исчезнуть, и как можно скорее, из зоны досягаемости брата Хуккрэна. В конце концов, тот всегда мог передумать насчет Иссканровой жизни.
Но дело-то в том, что Иссканр был уверен: по собственной воле брат Хуккрэн давно бы уже казнил его. Ну, не казнил, так угостил бы руками одного из своих слуг отравленной колючкой в спину... да мало ли способов избавиться от неугодного!
Однако что-то помешало монаху - отсюда и клятва Всеобщего Покарания, и странные расспросы. И чего еще ждать двадцатиоднолетнему Иссканру, которого вчера Лукьерр назвал "простодушным"?
Нужно уходить из каравана.
Но сразу уйти он не может. Иссканр не давал клятву Лукьерру и никогда не назвал бы его своим другом (и возраст и положение у них слишком различны), но он пообещал, а обещание стоит порой даже больше, чем клятва Всеобщего Покарания.
И еще. Прежде чем отправляться к Баллушу Тихоходу, Иссканр собирался прочесть тайные записки брата Гланнаха. Их он обнаружил на теле покойного, в полотняном мешочке, что висел у монаха на шее, под одеждой. А чтобы прочесть эти листы, Иссканру необходимо было научиться читать.
То есть, читать он немного умел, матушка Шали позаботилась и об этом (теперь-то ясно - не из одного человеколюбия!.. знать бы точно, из-за чего именно...). Однако читал Иссканр только печатные буквы, да и тот навык почти утратил: за последние несколько лет, пока работал караванным охранником, редко приходилось читать. Еще умел он разбирать тайные письменные знаки караванщиков, но это тем более не помогло бы ему сейчас.
Так что через пару дней Иссканр подошел к странствовавшему с караваном знатному менестрелю Ляль-Гуну (сей дурацкий псевдоним сей служитель словес выбрал себе сам) и во всеуслышанье попросил, чтобы мастер рифм и мелодий обучил его грамоте. Ляль-Гун ржал так, что начали выть караванные псы и реветь ослы. Посмеивался и кое-кто из людей; зато собрат по цеху и соперник менестреля, мрачный господин Надьег по прозвищу Порванная Струна, не смеялся: подозвал Иссканра к себе и заявил, что за символическую плату возьмется его обучать.
На что Иссканр и рассчитывал, затевая это представление.
Весь путь до Сна-Тонра он промучился, восстанавливая в памяти былые знания и усваивая новые. Привычные к рукояти меча, пальцы сжимали перо неохотно и неловко, но Иссканр старался, а Надьег старания эти видел и всячески молодого охранника поощрял. К тому же очень хотелось Порванной Струне утереть нос ЛяльГуну.

К тому времени, когда на горизонте показались острозубые стены Сна-Тонра, крючки да палочки чернильные Иссканру уже снились ночами. Лукьерр по-доброму усмехался в усы: ты, брат, не иначе собрался в монахи пойти заместо покойного Гланнаха! Охраннику-то грамота вроде как ни к чему, а вот монаху - в самый раз.
"Мир состоит не только из монахов и воителей", - однажды рассеянно ответил ему Иссканр - и, удивительное дело, Лукьерр вдруг замолчал, как-то странно глянул на него, похлопал по плечу... но так ничего и не сказал, хотя видно было - собирался. Просто похлопал и заспешил дальше по делам.
Ляль-Гуну нос они так и не утерли - менестрель исчез из Сна-Тонра раньше, чем Надьег успел вызвать его на смотр достижений своего ученика. "Ну и пусть, - отмахивался Порванная Струна, довольно топорща реденькую бородку, - все равно этот расфуфырь в душе знает, что проиграл".
Тем же вечером Иссканр впервые достал надежно припрятанные от постороннего (в основном - Хуккрэнового и его приспешников) взгляда записки брата Гланнаха. За все время обучения он нарочно не пытался читать их, чтобы не ошибиться, не перепутать буквы, чтобы подступиться к тайне с надежным ключом умения.

В первый раз он смог прочесть немного. Пропустив заметки для будущего путевника, каковые часто составляли странствующие монахи, особенно же те, кто был посвящен Неустанной, Иссканр нашел наконец нужный фрагмент.
Настоятель Баллуш Тихоход о многом не знает. Ему ведомы мои увлеченья тем, что обычный люд называет чудесами, а равно и мой подход к оным. Рассказал я ему и о младенце, найденном мною в деревушке Агнуль, что на запад от Таллигона. Однако считает он, что младенец тот был обыкновеннейшим (я сам, недостойный, сделал все, чтобы Тихоход так считал), но лишь с некоторой долей странности в судьбе.
Поясню. Согласно истории, которую я рассказал настоятелю, в Агнуле мне подбросили ребеночка, коего я, не будучи в состоянии отвезти в Йнуугскую обитель (ибо направлялся тогда по делам в столицу), оставил в Таллигоне. Однако ж в действительности ребеночка мне не подбросили. Я нашел его, новорожденного, мокренького, в огороде крестьянского дома. В том доме я остановился переночевать с любезного согласия хозяев, а в огород вышел справить малую нужду. Ребеночек лежал в капусте, был наг и тих, хотя любой другой младенчик, насколько мне известно, в подобной ситуации кричал бы и плакал.
Далее. Пуповина его, как мне показалось сперва, в темноте, была обрезана, но потом, при свете свечи, я обнаружил, что ее вроде как и вовсе не было. И пупок у младенчика был не пупком, а этакой вмятинкой в животике, так что на первый взгляд, без внимательного рассмотрения, и не отличить. Полу был младенчик мужского, дышал ровно, тело огнем болезненным не горело; мы с крестьянской женою и дочкой обтерли его и освятили, как могли, после чего я спросил, кто знает, что у них гостюет монах? Ответили они, что вряд ли кто успел узнать, поскольку я всего-ничего как ступил на их порог... а младенчика-то, чтоб так удачно подкинуть, нужно сперва бы и родить - о родах же ближайших ни у кого из деревенских и речи не шло. Так что - "чудо", - шептались они, и жена даже попыталась уговорить мужа оставить ребеночка у них, мол, раз так все совпало, грех отказываться. Но видел я, что семья та многодетна и еще один рот стал бы для них изрядною обузою...
А кроме того, должен сознаться, руководило мною греховное любопытство, ибо появление младенчика счел я испытанием собственной любознательности. Я не мог его оставить у крестьян, но не мог и отвезти на Йнууг, и я выбрал то единственное, что приходило на ум. Я отвез его в Таллигон, на попечение особы, которой доверял больше, чем самому себе...
Изучив этот фрагмент записок, Иссканр ощутил себя тем самым героем, в честь которого был поименован. На прочтение большего его пока не хватило. Но он знал, что непременно вернется к запискам брата Гланнаха.
Жаль, сделал это Иссканр лишь пару недель спустя, ибо в Сна-Тонре случилось непредвиденное...
Впрочем, сложись все по-другому, он вообще не прочел бы больше ни строчки.
* * *
Четверо утомленно сидят в пыльном коридоре, освещаемом лишь мерцанием огненных браслетов. Отдыхают; каждый думает о своем.
И тихо-тихо, едва заметно, дует ветер.

Глава четвертая:

Пиво за счет заведения. На Змеином мосту. Глаза с вертикальными зрачками. Погасшие фонари и засада у рынка. Дурные вести - впрочем, как всегда. Случайная встреча, неизбежная встреча.
Здесь в светильниках - тьма, здесь гробницы - дома, перезрелым томатом сочится туман... Мне твердят: "Ты, безумец, восстал против мира!" Отвечаю: "Не я! - мир свихнулся с ума!"
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Уже рассвело, и крестьяне копошились на полях (чем там положено им заниматься в первой половине месяца Кабарги, цыплят считать, что ли? - Кайнор не помнил); многие смотрели, как он идет вслед за конопатой девчонкой к деревне, кое-кто даже махнул ей рукой.
"Нож, - вдруг вспомнил Гвоздь. - Всю дорогу мучился мыслью, что забыл нечто важное, и только сейчас вспомнил. Нож забыл! А теперь уже поздно..."
А с другой стороны - ничего страшного. Чтобы Кайнор да не раздобыл в этом мире чего-нибудь?! - смешно, господа зрители, до коликов смешно же!..

Вот только от пустячного воспоминания про нож потянуло по хребту холодком дурного предчувствия. "Это из-за покойника, - сказал себе Гвоздь. - После таких предупреждений хочешь - не хочешь, а дурно станет".
По всегдашней своей привычке, он принялся выискивать положительные стороны в том, что с ним сейчас происходило. Вот например: считай, больше суток не спал, то у Зойи гастролировал, то по кустам прятался, то на канате плясал, то в идоловом чреве сознание терял. Было? Было. Должен бы устать? Еще как!
А не устал. Чувствует себя огурчиком - хоть сейчас снова к Зойи (лишь бы мужа не было)! Бодр и полон сил, и даже встреча с говорящим утопленником не сломила!
Отрадно? Еще бы!
Добавим к тому же счастливое (и чудесное!) спасенье от зловредных гвардейцев, которые до сих пор, наверное, не поняли, что случилось. (Ну, Кайнор тоже не понял, но об этом умолчим).
Опять же, в Трех Соснах он не впервые. Не сказать, чтобы Гвоздь помнил названия всех деревушек, стоявших на обычном пути их труппы, но в этой-то как раз имелся отличный трактирчик с запоминающимся названием "Три Сосны", где умели вкусно готовить, варили отличное пиво, и - главное! - здесь был благодарный и богатый зритель. Эти наиважнейшие качества Трех Сосен делали их выдающимся пунктом следования, и труппа Жмуна никогда не упускала случая выступить в деревушке.
Были у Кайнора и личные причины, чтобы питать особое расположение к этому местечку. "Причины" жили на одной и той же улице, но в разных домах, и Гвоздь ухитрялся каждый раз навестить обеих. Правда, Данисса собиралась этим летом выйти замуж... но ничего, остается ведь еще Флинна, которая тоже по-своему хороша.
Он хмыкнул: как же, размечтался - "Флинна", "Данисса", "по-своему хороша"! Забыл, что тебе сказал утопленник (судя по всему, батя этой вот конопатой)?!
- Эй, Матиль, ты кого эт привела?
- Глянь, Тицци, шляется досвету, а потом подбирает где-то нищих заброд! - С первого взгляда было ясно, что оба паренька дразнить конопатую привыкли. И она привыкла огрызаться в ответ.
Конопатая и сейчас собиралась сказать что-то обидное, но в последний момент сдержалась. Обернулась к Кайнору и нарочито громким тоном спросила, не глядя ему в лицо:
- Так куда вас теперь вести?
Тот в притворной задумчивости заломил бровь:
- И верно, куда? Давай-ка к твоей маме, у меня к ней разговор будет.
- Она знает, что я была на речке, - буркнула Матиль, по прежнему изучая небо над его головой. - И вообще, она сейчас в поле, вместе со всеми.
- А позвать можешь? Я не про речку с ней буду разговаривать, не переживай. Беги, а я пока подожду в "Трех соснах". - Кайнор подмигнул конопатой.
- Ладно, - согласилась она. - Вы хоть знаете, куда идти?
- Знаю. Беги. - Кайнор повернулся к ребятишкам, с независимым видом разглядывавшим его: - Ну, рассказывайте, что тут у вас интересного творится.
На него посмотрели, как на прокаженного: "у нас?", "интересного?!!"
- Да вон у Матильки батьку чудище задрало, - словно нехотя протянул один.
Второй, которого звали Тицци, ощутимо ткнул приятеля локтем под ребро, мол, нашел перед кем расстилаться, ты еще вызовись его до таверны проводить, этого прохиндяру.
- Пошли лучше в мяч играть, - сказал Тицци приятелю, делая вид, что Кайнора не существует вовсе.
Они неспеша зашагали по пыльной улочке, а Гвоздь, пожав плечами, отправился в трактир. Мысль о ноже, без которого чувствуешь себя так неуютно, удалось изгнать на задворки сознания. Если задуматься, никакой опасности для него здесь нет, да и поступает он правильно: девчонку не мог не привести в деревню - привел, с матерью ее переговорить надо? - переговорит, но не на улице же ее дожидаться - вот и пошел в "Три сосны", заодно, может, повезет какие-нибудь сплетни узнать, для актера сплетни - матерьял необходимый, а для Кайнора - вдвойне. Правда, ни пивка себе купить, ни перекусить он пока не может, потому что медные "очи", которые спрятаны в поясном кармашке - они на самый крайний случай, придется какнибудь обходиться без них. И не приведи Остроклыкая, чтоб этот "крайний" наступил!

В "Трех соснах" за год ничего не изменилось. Разве только количество беспризорных котов, помимо воли хозяина проникавших в трактирчик и шнырявших вдоль стен, заметно увеличилось. Борк-Шрам, хозяин "Трех сосен", пытался гонять их, ставил котоловки (собственного изобретения, похожие на мышеловки, только больших размеров), ругался с обслугой, но ничего не действовало. Коты, не будь дураки, ухитрялись извлекать сыр и мясо из котоловок, а после туда же гадили: дескать, знай наших! Обслуга, завидев очередного блохастого мурлыку, кидалась на него с чем угодно, от полотенца до топора, но, опять же, без печальных последствий для котов.
А кое-кому из завсегдатаев коты даже нравились; к тому же, добавлял с тяжелым вздохом Борк-Шрам, эти паскуды гоняют крыс и мышей. В последнем Кайнор сильно сомневался: котам было чем поживиться, и за грызунами они если и гонялись, то только забавы ради.
На очередном витке борьбы с котами Борк-Шрам стал применять капканы - и мгновенно добился ошеломительных результатов. Два пьяных приятеля из соседней деревеньки гостили у своего трехсосенского кума и завернули в трактирчик, не предупрежденные о нововведении. После чего Борку-Шраму пришлось раскошелиться на лечение обоих - а вот капканы он убрал, чем публично признал свое поражение, хотя позднее не упускал случая пнуть зазевавшегося котяру сапогом или метнуть в особо наглых мурлык разделочный нож.
Словом, когда на входе в Кайнора полетела сковородка, он не удивился. Поймал ее в воздухе и, по привычке, отправил бросавшему.
Звон, грохот, невнятные ругательства, кошачье шипение.
- Извини, - сказал Гвоздь, - не подумал.
- Да ладно, я сам виноват, - скривившись, признал Борк-Шрам, поднимаясь из-за стойки со сковородкой в руках. - А чёй-то ты один да еще так рано? Я вроде и не слышал, что вы приехали.
Кайнор сделал неопределенный жест, мол, так уж вышло, и уселся на ближайший стол, отодвинув стоявшую на нем кверху ножками лавку и стряхнув на пол спавшую кошку. Вообще-то сейчас "Три Сосны" были закрыты, в обычные дни они открывались только с обеда, но вряд ли Борк-Шрам станет гнать его отсюда. Он, как и Кайнор, ценит новости из далёка, и оба они с удовольствием обменяются тем, что знают.
- Пить будешь как обычно? - ухмыльнулся трактирщик, потирая белесый шрам, кольцом обвивавший его шею.
Кайнор развел руками:
- Я сегодня не при деньгах.
- Значит, за счет заведения. - Борк-Шрам налил полную кружку ячменного и протянул Гвоздю. - Надолго к нам?
Ответить Гвоздь не успел. Шум на улице, нараставший вот уже несколько минут, заметно усилился и приблизился к трактирчику, а вот теперь с силой ухнул в дверь, едва не снеся ее с петель. Толпа, ведомая каким-то широкоплечим молодцем, дородной бабищей и конопатой Матиль, втиснулась в дверной проем.
- В чем дело?! - рявкнул на них Борк-Шрам, изрядно перепуганный происходящим.
- Это он! - сказала Матиль, тыча в сторону Кайнора худеньким пальчиком. - Он батю убил, точно!
* * *
- Спите спокойно, жители Сна-Тонра Двуединого! Спите спокойно! - гулкий голос ночного стражника заставил Иссканра оторваться от записок брата Гланнаха. Как же, поспишь тут спокойно после такого!
Он потер слипающиеся веки и размял затекшие пальцы, особенно указательный, которым водил по строкам. Буквы-жучки прытко скакали по пожелтевшим листам и сливались в месиво из крючков и палочек, этакий лабиринт, в котором Иссканр сейчас уже ничего бы не разобрал.
Он и не пытался, бережно сложил записи монаха, после чего прошелся по комнате, выполнил несколько простых упражнений с мечом; не рассчитав, неуклюже чиркнул кончиком лезвия по потолку - за стенкой кто-то сонно ругнулся и заворочался.

Вот пример, которому бы Иссканру последовать: отправиться на боковую и проспать до обеда, а то и дольше. Но он знал, что не уснет - слишком взбудоражило прочитанное!
Иссканр скинул рубаху и принялся внимательно рассматривать свой пупок. Да вроде ничего ж особенного! "Вмятинка", как же! Обычный пупок...
Может, брат Гланнах ошибся?
Иссканр снова надел рубаху и покачал головой: нет, вряд ли монах был настолько невнимателен. Значит... значит, есть еще что-то, о чем Иссканр не знает. И не узнает, пока не прочитает записки до конца, - вот только сейчас он на это уже не способен.
По-прежнему хотелось действовать, а не сидеть сложа руки. Он оделся, прицепил на пояс ножны с мечом, на шею - мешочек с записями брата Гланнаха и, погасив лампу, вышел в коридор.
Караванный дом, в котором они остановились, находился в Южном Сна-Тонре. Эта часть города традиционно считалась более безопасной, как бы еще находящейся под иншгурранской властью, в то время как Северный Сна-Тонр, расположенный по ту сторону реки и соединенный с Южным многочисленными мостами, был уже частью Неарелма. А Неарелм, он же в просторечье - Вольные Земли, - место неуютное во всех отношениях. Приезжая в Сна-Тонр Двуединый, Иссканр всегда удивлялся, как кто-то, кроме чародеев (а ведь общеизвестно, что они все чуток того... с отклонениями), как кто-то еще может жить в северной части города. Танайя, с которой он всякий раз, оказываясь здесь, проводил свободные от работы ночи, только плечами пожимала: глупый ты, глупый! Сам посуди, если деньги платят хорошие, отчего же не жить? (Она работала в кухне при ступениатской гостинице и с Иссканром познакомилась случайно, на базаре Северного Сна-Тонра, куда тот в первое свое прибытие отправился "поглядеть что да как". В караванный дом к нему ходить отказывалась, так что встречались они в ее комнатушке для прислуги, в здании той самой гостиницы). "Вот смотри", - приговаривала она, вытянув для наглядности махонькую свою ручку с растопыренными пальчиками. "Крышу над головой имею? - это раз!" - Она загнула мизинчик. "Пропитание? - два. Одёжку какуюникакую - три! Уверенность в завтрашнем дне - четыре. И работаю не шлюшкой, а поварихой - пять!" - Она по очереди загибала остальные пальчики и легонько тыкала его кулачком под ребра: "Ну и чего не жить?"
Он разглядывал ее, миниатюрную, с раскидавшимися по подушке волосами пшеничного цвета и пожимал плечами: "Неужели не боишься? Оттуда же, с севера, всякая дрянь лезет?"
"На то и господа ступениаты вкупе с чародеями, - отмахивалась она. - А говорят, скоро Сеть вообще исчезнет".
"Это как - исчезнет?"
"А так, исчезнет и всё! Рассосется!" - задиристо заявляла Танайя. Иссканр только вздыхал и качал головой. Даже он, не слишком-то искушенный в истории и... как там называется наука об устройстве мира? - словом, даже он знал, что слухам о близком "рассасывании" Сети - лет триста, а то и больше. Вот как Сеть упала на Ллаургин, отъединив его от остального мира, так слухи и поползли: "скоро пропадет", "Сатьякал в беде не оставит"... А иные, убедившись, что Сеть, как была, так "рассасываться" никуда и не собирается, твердили, будто всё не зря и Сеть защищает Ллаургин Отсеченный от остального, злого и жестокого мира. Так, мол, и задумали зверобоги в мудрости своей.
Подобным россказням Иссканр верил еще меньше, чем байкам о скором исчезновении Сети. Он, конечно, не объехал материк из конца в конец (вернее, от одного края Сети до другого), но и того, что видел, хватало вполне. Здесь зла и жестокости было предостаточно - скорее уж Иссканр поверил бы, что зверобоги "в мудрости своей" оградили остальной мир от Ллаургина!
Но так или иначе, а Сеть - вот она, хочешь убедиться в ее существовании - садись на лошадку и дуй в любом направлении: хоть на север, хоть на юг. А можно еще на лодочке - и на восток или на запад. Как доберешься, сразу поймешь, куда попал. Шнырь, один из караванных охранников, рассказывал: "Чем ближе к ней, тем мертвячней все выглядит, и воздух, знаешь, плывет так, словно как в глазу туманится после хорошей пьянки". Шнырь, конечно, любил на молодежь впечатление произвести, но только треплом никогда не был. Да и про Сеть он нечасто рассказывал, почти никогда, если призадуматься, о ней и не упоминал, а в тот раз... так уж получилось.
Иссканр понимал его очень хорошо. Сейчас, добравшись до речных кварталов Южного Сна-Тонра, при одном лишь воспоминании о рассказах Шныря он ощущал в воздухе нечто этакое - стойкое, не поддающееся словесному выражению настроение, предчувствие то ли смерти, то ли еще чего похуже. Есть в мире вещи, о которых предпочтительнее молчать.

Он снова удивился тем чародеям, что, желая повысить уровень своего мастерства, надевали на левое запястье браслет ступениата (то бишь, взыскующего следующей ступени в ихнем магичном искусстве) и отправлялись к самой Сети. Тут и в городе мурашки вдоль хребта, каково же рядом с самим краем?!..
"А ведь Танайя решит, что я из-за Сети", - подумал он вдруг с досадой. И понял, что не зря так долго просидел за записками брата Гланнаха. Не из одного только внезапного стремления узнать правду (столько терпел, мог и еще потерпеть!) А просто - боялся идти к ней - и хотел, и боялся, потому что уехать, как обычно, не смог бы. Признаваться же, что, может быть, в последний раз попал в Сна-Тонр...
Он остановился перед входом на Змеиный мост, один из самых больших в городе. Закусив губу, замер, лишь теперь по-настоящему осознав, что скоро жизнь его круто изменится. Уже изменилась. И вместо уверенности в завтрашнем дне там клубится неожиданность - "воздух плывет, словно как в глазу туманится после хорошей пьянки".
Помедлив, Иссканр вытащил за шнурок мешочек с записками брата Гланнаха. Вплотную подошел к перилам моста, всмотрелся в по-гранитному недвижную и черную реку. Взвесил на ладони мешочек: может, бросить его туда, и все дела?
Нищий, дремавший в одной из фонарных ниш моста, заметил Иссканра и подхромал, заискивающе глядя снизу вверх.
- Поделитесь, чем не жалко, до-обрый человек, - прогнусавил, дергая вверх-вниз выпирающим кадыком. - Ладный мешочек, зачем такой выбрасывать, а? Лучше мне отдайте, вам он - безделица, а мне пригодится, а? - И вдруг, напоровшись на взгляд Иссканра, взвизгнул и метнулся прочь.
А Иссканр не видел сейчас ни нищего, ни мешочка в своей руке. Всего лишь мост и реку под ним.
Выбросить бумаги покойного монаха? Отдать их нищему? Зажить, как прежде?
Не получится! Каждый раз, попадая в Сна-Тонр, переходя реку, чтобы оказаться в тесной каморке Танайи, Иссканр будет вспоминать об этом мешочке. Даже если пойдет в обход, через мост Тридцати Праведников или через Дырявый мост - все равно будет вспоминать.
Даже если никогда не вернется в проклятый зверобогами Сна-Тонр - будет!
Окаянный монах! Зачем?!..
Ох, зачем?!..
Перепуганный до смерти нищий следил из подворотни, как странный человек повесил свой мешочек на шею и отправился по Змеиному мосту в Северный город.
И почему-то нищему показалось, что в мешочке у чудака - тяжеленный булыжник, хотя, конечно, ничего такого там и быть не могло.
Просто показалось.
* * *
Допивая пиво (не торопясь, но и без вызывающего промедления), Кайнор подумал: "Хорошо все-таки, что забыл нож". Отбиться не отбился бы, а кто-нибудь из этих дураков пострадал бы, причем зря.
И тут широкоплечий, под вой дородной бабищи и Матильин рев, метнулся к Гвоздю, вышиб у него из руки уже пустую кружку, а правой попытался заехать под дых. К обиженному изумлению Кайнора, получилось - и оседая навстречу следующим ударам, он ловил ртом воздух и какие-то отдельные мысли про "старею", про "болван безмозглый, тебя же предупреждали", про Ясскена - тот бы, узнав, наверняка порадовался, змей трюньильский...
Носки сапог широкоплечего оказались ничем не подбитыми, однако ужасно твердыми. Яростно шипели коты, что-то рычал Борк-Шрам - Кайнор слова слышал, но смысла не понимал.
Его связали и швырнули на стол, кровянить только что вымытую столешницу; в щеку уперлась выцарапанная каким-то остряком надпись "Тута был Йа". И где они только грамоте учатся?..
- Я сказал хватит! - Борка-Шрама послушались и отступили, один только широкоплечий по-прежнему возвышался над пленником. - Нехрен мне здесь самосуд устраивать! Пусть таариг разбирается: убил он, не убил, и если убил, то кого именно.

- Ты на одёжку посмотри! - вякнул кто-то из толпы.
- На твою, что ли? Не самый модный фасон, Куйрик, честно те скажу. Так что...
- На евоную! - не выдержал широкоплечий. - Точней уж, на братана моего покойного одёжку, которая на этом вот проходимце болтается.
- А братан твой что, у костюмера королевской семьи одевался? - Нужно отдать должное, Борк-Шрам умел говорить "по-простому", но вворачивать при этом такие словечки, чтобы собеседник почувствовал себя не в своих штанах.
- Не знаю насчет "костомера", а братнины-то шмотки я и с закрытыми глазами б узнал, никакие кости мерять не надо! - окрысился широкоплечий. Кто-то в толпе на это скабрезно хихикнул, но от комментариев все-таки воздержался. И Кайнор его понимал. - И промежду прочим, - продолжал широкоплечий, - племяха моя тоже с того начала: прибёгла и грит, дескать, чужак в папкиних штанах да куртке!
- А давай-ка спросим у него самого, как одежда твоего брата на нем оказалась, - предложил Борк, кивая на Кайнора. В толпе одобрительно загомонили. Конечно, интересней было бы, если б братан покойного взялся-таки ухайдокивать пришлого, но и так ничего, занятно выходило.
"Ну и что мне рассказывать? - мысленно застонал Кайнор. - Правду?! Так не поверят же! Я бы и сам не..."
- Отвечай! - громыхнул над ухом широкоплечий. И для доходчивости ткнул Кайнора кулаком под ребра. - Видишь, ему неча сказать, он-ить и отбрехаться не может!
Борк-Шрам присел так, чтобы заглянуть в глаза Гвоздя:
- Говори.
- На мне вправду чужая одежда, - прохрипел тот, жалея, что слова получаются такие истрепанные, как ветошь на нищем. - Я снял ее с человека, который, когда я его нашел, был мертв уже сутки, если не больше. Он утонул. Есть в Соснах хотя бы один врачеватель?
Конечно, врачеватель был - и Кайнор знал это. Но Гвоздю требовалось завладеть вниманием толпы, увлечь их мысли в другом направлении. Чтобы ни у кого и тени подозрения не закралось, что он врет или что история, которую он им рассказывает, может быть полуправдой.
Шел, нашел, поменялся одеждой. А откуда шел, почему поменялся - кто об этом задумается? Борк-Шрам, но Борк промолчит. Главное, чтобы остальные...
- Господина Туллэка сейчас позовут, - крикнул кто-то из толпы. - А зачем?..
- Человек, с которого я снял одежду, лежит на берегу реки. Я отведу вас туда, и пусть ваш Туллэк определит, от чего он умер. Это на случай, если вы не поверите собственным глазам и никогда не видели утопленников.
- Никуда ты не пойдешь, - мстительно усмехнулся широкоплечий. - Здесь полежишь. А мы сами сходим-поглядим. Все равно тело братана нужно будет сюда нести, - объяснил он Борку-Шраму. - Ну, не прямо сюда, - добавил, заметив безрадостное выражение на лице трактирщика, - вообще в Сосны. Вот и разберемся.
- Дождитесь таарига и идите вместе с ним, - велел Борк-Шрам. - Господин Туллэк скажет, от чего умер твой брат. А таариг - какое отношение к этой смерти имеет наш пленник. - Трактирщик, разумеется, не хотел, чтобы кто-то догадался о его знакомстве с Кайнором. Тот очень хорошо понимал его, Гвоздю и в голову не пришло бы обижаться за это на Борка-Шрама.
Да уж, кроме как на самого себя, обижаться не на кого! Утопленник ведь предупреждал...
Что-то - не мысль даже, а легкая дрожащая тень воспоминания - всколыхнулась вдруг в Кайноровой голове. Какая-то... темнота... да, темнота, коридор или зал, погруженный в темноту, заполненный ею от пола до потолка, и он, Кайнор, лежащий на небольшом каменном возвышении, с раскинутыми в стороны руками, с глазами, уставившимися в невидимый свод. Но свод точно был, с него на Кайнора сыпались пыль и мелкие клочки паутины, как будто там что-то двигалось - и эти падающие пылинки отмечали невидимое глазу движение. Испугался ли Кайнор? Да - сейчас; а тогда он попросту не понял, что происходит. Он спал? Кажется, спал. Кажется, это случилось, когда...

Его отвлекли, вернули к реальности - в "Трех Соснах" намечались кое-какие изменения в составе толпы. Причем настолько серьезные, что дородная бабища, по всему - жена утопшего и матушка конопатой Матиль, перестала картинно убиваться и сдвинулась к стеночке. А потом и остальные расступились, пропуская в трактир средних лет мужчину с уже наметившейся лысиной на голове и значком таарига на зеленом кафтане. Лысина и значок блестели одна ярче другого, а вот взгляд у местного таарига был тусклым, словно тот спал на ходу.
- Этот? - не сказал, а зевнул таариг.
- Этот! - убежденно закивал широкоплечий.
- Что говорит?
- Что не убивал.
- Это все говорят, - поморщился таариг. - Еще что?
- Что братан мой утоп, ваш'справ'дливость!
- Место указать берется?
- Да мы сами найдем, по следам, а этот... пусть лучше тут побудет, а? Это ж его на себе волочь... а вдруг еще сбегёт, паску... - широкоплечий наткнулся взглядом на попрежнему мутно-сонные глаза таарига и иссяк.
- Борк, выбери, кого хочешь, для охраны, и чтоб долежал тут в целости и сохранности, пока мы вернемся, - бросил таариг трактирщику. - То есть, бить можешь, если нужно, но чтоб говорить потом мог и соображал. И хотя бы один глаз целым оставить. Понял?
- Да, ваша справедливость.
- А ты, ты, ты и ты - со мной. Савдир, лошадь приведи, да живо! Повезем на ней покойника. Господину Туллэку, как явится, велите, чтоб тут нас дожидался. А остальным - разойтись, - скучающе велел он толпе. - Или вы уже с графского поля урожай собрали?
"Ага, - невпопад подумал Кайнор. - Значит, не цыплят они считают, а урожай собирают. Хэ!.."
Народ, следуя повелению власти предержащего, рассасывался. Только застыли у входа отобранные Борком-Шрамом громилы да Матиль решила, что сказанное тааригом ее не касается. Дождавшись, пока одни уйдут, а другие потеряют к ней интерес, она подошла к столу, на котором лежал распятый, что твоя священная жертва, Кайнор.
Теперь-то он понимал, почему конопатая, отвечая, не смотрела ему в глаза. Видимо, по дороге в Три Сосны разглядела одежку на Гвозде. Мог бы и догадаться!
Гвоздь постарался повернуться так, чтобы видеть Матиль. Та стояла, сосредоточенно разглядывая его побитое, с подсыхающей кровью лицо.
- Я не убивал твоего отца, - прошептал Кайнор. - Все было именно так, как я рассказал.
- Я знаю, - улыбнулась она.
И, охнув, вдруг начала медленно оседать на пол.
Только тогда Гвоздь заметил, что зрачки у девочки вертикальные, а радужка - золотистого цвета.
* * *
В тот самый момент, когда Иссканр стоял перед Змеиным мостом и решал, как поступить с собственным будущим, в Северном Сна-Тонре - в квартале ступениатов, у рынка Срезанного Кошелька - четверо головорезов сидели в засаде. Они поджидали добычу - не кого-то конкретного, просто любого припозднившегося путника. Один из них, долговязый, в шляпе с пером ворона, смотрел на лежавший у него на ладони камешек молочного цвета размером с пуговицу. Остальные с надеждой вглядывались в ночь и на языке жестов спорили о достоинствах девиц из заведения Носатой Грикке.
И хотя ни Иссканр, ни четверо бандитов и не подозревали о существовании друг друга, в скором времени их судьбам предстояло пересечься весьма неожиданным образом.

Приняв решение и упрятав мешочек с записками монаха у себя на груди, Иссканр ступил на булыжники Змеиного моста и поспешил к Танайе. Если уж им суждено расстаться, так хотя бы последние дни он проведет в нею - и стоит ли в таком случае терять время? (Четверо головорезов услышали одинокие шаги на углу Колбасной и улицы Последнего Вздоха - и напряглись. Один бросил упреждающий взгляд на владельца шляпы, тот молча показал "коллегам" по-прежнему мутномолочный камешек).
Змеиный мост был назван так не зря: с высоты птичьего полета он напоминал скользящую в траве змею. Впрочем, когда местные зодчие возводили его, то, разумеется, рассчитывали не на птиц (из них благодарные зрители получаются редко - только и знают, что перила да горгулий загаживать!), а на тех, кто стал бы разглядывать реку из башен. Их в Сна-Тонре тоже хватало, в одном дворце градоправителя девять возвели, да и прочие дворянчики не отставали. Модно это было одно время...
Но главными башнями в городе по праву считались три, расположенные в кварталах ступениатов. Их называли Держателями, хотя на первый взгляд - что бы могли удержать эти тонкие, похожие на иглы, строения? Или их так назвали из-за гигантских рук, изваянных на верхушке каждой башни? Руки были обращены ладонями к небу (по одной на каждой башне), и их напрягшиеся пальцы, казалось, держали небосклон над городом. Но в россказни о падающем небе и каких-то там "Узлах Сети", которые иногда обрушивались на приграничные зоны Ллаургина Отсеченного и будто бы что-то страшное творили с пространством и со временем - во всю эту чушь Иссканр верил еще меньше, чем в скорое исчезновение Сети. А Держатели - мало ли на что они сдались чародеям...
При мысли о чародеях Иссканр скривился, словно раскусил яблоко и обнаружил там половинку червяка. О да, в мире есть много неприятных профессий. Искусство бабки-повитухи или палача, хоть и нужны, а... зависти, в общем, не вызывают. И чародеи от того же трупожога, например, по важности особо не отличаются, равно как и их вечные соперники - ученые. (Хотя тут тоже запутаться легко: и ученые иногда магию используют, и чародеи занимаются исследованиями, а не одними только магическими фокусы пробавляются). Короче, обычная вроде профессия - чародеи. А вспомнишь - неуютно становится. Каждый, конечно, могущество по-своему взращивает: одни талантливы во владении секирой, другие способны горы двигать за счет положения в обществе. Но никто, никто и никогда, за исключением чародеев, профессионально не связывает свою жизнь с Пеленой (вольноземельцы не в счет, как и трюньильцы с крайнего юга). Одно дело, когда тебе приходится жить рядом с местами, где Сеть соприкасается с Ллаургином, другое - нарочно ехать за тридевять земель, чтобы у самой Пелены высиживать положенное время, крутизну собственную проверяя. Нормальные люди так не поступают. И словечки все эти чародейские: "ступениаты", "соскользнувший", "связыватель", - веет от них какимто потусторонним морозцем.
Иссканр зябко повел плечами, сообразив, что действительно похолодало. Сам себя, дурак, накрутил: то про Сеть думал, то про чародеев - а природа у них, по сути, одна ведь, иначе не тянуло бы ступениатов этих к Пелене.
...Нашел о чем на ночь глядя размышлять!
Хотя, конечно, место и время располагали. Змеиный будто вымер, ни одной живой души, лишь тусклые гроздья фонарей на массивных каменных стеблях: их мастерят высокими, чтобы всякая шантрапа не могла добраться, и фонарщики таскаются по всему Сна-Тонру с этими своими дурацкими лестницами (в последнее время приладились, говорят, на верблюдах ездить и прямо с горбов дотягиваться и тушить-зажигать), - а все равно умельцы находят способ добраться до светильников. Наверное, с тех же верблюдов - и плевать им на городскую стражу.
Вдруг предчувствие опасности кольнуло, разом усилилось, превратилось едва ли не в уверенность скорой... - смерти? Как будто на грудь легла чья-то невидимая ледяная рука: дальше не ходи, ни шагу!
Это она зря, рука! Больше всего на свете Иссканр не переносил запретов, особенно когда они касались лично его. Руки-ноги на месте, голова на плечах, меч в ножнах. Почему бы не сделать пару лишних шагов по Змеиному? Или из-за какого-то дурацкого предчувствия, самим же собой надуманного мыслями о Сети и чародеях, поворачивать с полпути обратно? Да после такого в зеркале или же в луже на свое отражение без отвращенья и не посмотришь!
Криво усмехнувшись, Иссканр пошел дальше. (В это время головорезы у рынка Срезанного Кошелька приняли окончательное и бесповоротное - для одинокого путника - решение. И набросились на проходившего).
С каждым следующим шагом вокруг Иссканра что-то неуловимо менялось. Воздух будто иссох и наполнился свинцовой тяжестью, звуки наоборот, разносились легко, и на мосту вдруг образовалась пустота, гулкая, беременная эхом предсмертных криков и посмертной тишины. Мир стал как нарисованный, и стены домов на Северной Набережной показались плоскими, ненастоящими.

Снизу, из-под моста, неожиданно громко плеснула река. И Змеиный, отзываясь на этот плеск, сдавленно и протяжно зашипел, весь, от края до края... лишь с секундным запозданием Иссканр понял, что шипит не мост, а фонари, горевшие на нем. Шипят и гаснут.
Он побежал - прежде, чем паника проникла в сердце, побежал осознанно, чтобы как раз удрать от страха. Фонари гасли, один за другим, но Набережная была уже близко; он почти не чувствовал ледяной ладони на груди, хотя ладонь эта никуда не делась - он просто забыл о ней; бежал - размеренно, как бы неторопливо.
(Одинокий путник, направлявшийся к ночной калитке в Неарелмских воротах СнаТонра, вздрогнул, пошатнулся. Головорезы, сбитые этим с толку, замешкались всего на миг - и удар, направленный путнику в затылок, пришелся по плечу. Увесистый мешочек с песком, которым прыщавый собирался уложить жертву, вдруг взорвался - песчинки брызнули во все стороны! Больно было почти так же, как если бы в глаза сыпанули стеклом - и прыщавый, с воплем извиваясь на мостовой, почему-то вдруг вспомнил о том, что стекло и делают из песка.
Остальным досталось не меньше. Того, что с тюленьими усами, путник пнул сапогом промеж ног, правой же рукой отмахнулся от толстяка по кличке Яйцырь - тот полетел по воздуху... недалеко, до ближайших прилавков, где и рухнул выхваченной на берег рыбой, глотая ртом воздух и проклиная Ворона, который, падлюга, говорил, что камешек обязательно покраснеет, если рядом окажется ступениат. Мол, браслеты, которые ступениаты на себе таскают, как-то там воздействуют на такие вот камни-молочники, а чародея и так издалека видно; словом, вонял, зараза, что никакого риска. Сам же предыдущий талисман угробил, который точно засекал всякого чародея или ступениата, и цвет смотреть не нужно, он сразу звенел, тихотихо, но слышно хорошо было... угробил, а теперь и нас, тварь, угробил.
Яйцыря не утешило даже хрипение Ворона, явно предсмертное. Толстяк лежал на прилавке, пузом кверху, и не способен был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не иначе, как чародей применил "мертвячку", слыхали мы про такое заклятье.
...Но он же не может быть чародеем! Этих всегда по посоху ихнему узнаешь, они без него никуда; только когда ступениатами становятся, оставляют на время, а вместо посоха браслет свой дурацкий цепляют. Так какого!..
Ворон наконец заткнулся, покойничек, зато Пупырчик продолжал визжать, да и Тюляга тоже стонал. Ох, всем досталось, мало не покажется. И это, чтоб меня Цапля Разящая заклевала, еще только самое начало! Известно ведь: поднявший руку на чародея очень скоро возжелает эту самую руку отгрызть - как говорится, собственноручно. Да только не все отделываются такой малостью...) Набережная словно вымерла. Весь город - затаился, не копошились под стенами коты, не блестели глазами из подворотен ночные добытчики: "мотыльки сумерек", которые "свободные охотницы", а не в домах "матушек" и "тётюшек" работают, тоже не прохаживались; даже крысы, истинные хозяева человечьих домов, куда-то позадевались.
Иссканр с удивлением оглядел правую руку, которая сама собой легла на навершие меча.
За спиной с невыносимо тихим шипением погас на мосту последний фонарь. На Набережной они уже не горели вовсе (это Иссканр заметил только сейчас и, кажется, совсем не испугался); улица была погружена по самые крыши в густую, тягучую тьму. И звезд, как на зло, почти не было видно, и луна спряталась за облаками...
"Я не сверну", - яростно подумал Иссканр.
- Я не сверну! - слова прозвучали величайшей ересью, за которую в лучшем случае отправят на костер. - Я не сверну!
Вместо того, чтобы коснуться рукояти меча, он поднял руку и потрогал мешочек, висевший на шее.
И поспешил в темный проем между домами - привычным путем, которому и темнота не помеха.
(Яйцырь наконец-то ухитрился повернуть голову в сторону визжащего Пупырчика и стонущего Тюляги. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ступениат без браслета (или все-таки - чародей без посоха?..) в раздумье кусает нижнюю губу.
Потом вздрогнул еще раз, шепнул что-то - Яйцырю показалось: "Все равно уже поздно", но точно он не был уверен - и склонился над Пупырчиком.

"Добивать будет", - с внезапно снизошедшим на него спокойствием понял Яйцырь).
* * *
Все устроилось как-то само собой, Кайнору оставалось только удивляться своему безразличию к собственной судьбе. А если бы таариг со товарищи не отыскал утопленникова тела? А если бы Матиль не грохнулась в обморок прямо в трактирчике? А если бы Борк-Шрам не был приятелем Гвоздя?
Ну нет так нет, досталось бы тогда Кайнору по самые бубенцы на колпаке его шутовском - и правильно, за дело. Не потащился бы в Три Сосны - ничего бы не случилось.
Борк-Шрам, хоть и приятель, а развязывать его не торопился: молодцы, выделенные тааригом, скучали поодаль, но скучали бдительно. Трактирщик просто вытер Гвоздю лицо мокрым полотенцем - это уже когда обморочную Матиль уложили на соседний стол и убедились, что жива-здорова, дышит и с пульсом у нее все в порядке (Господин Туллэк, местный врачеватель, как раз вовремя подоспел).
- Ты во что это влип? - шепнул Борк-Шрам Гвоздю, делая вид, что продолжает обтирать его лицо. - Я же слышал, что она тебе сказала перед тем, как в обморок хлопнуться.
- Я тоже слышал, - скривился Кайнор. - Думаешь, сам что-нибудь понимаю? Я ж эту вашу Матиль... в первый же раз вижу!
- Может, подговорил кто? У тебя здесь как с недоброжелателями?
- Как везде. Я человек незлой, ни с кем не воюю. Хотя, конечно, всякое случается...
- Может, из-за Даниссы? Она замуж вышла, а мужу кто-то шепнул, он и... - Борк-Шрам махнул рукой: сам понимал, как нелепо это звучит.
- Господин Туллэк, - позвал врачевателя Кайнор. - Скажите, а зрачки у Матиль... с ними все в порядке?
Пухленький человечек повернулся к Рыжему, с недоумением прищурился.
- Что?
- Я говорю...
- Я слышал. Но что у нее может быть со зрачками? - По господину врачевателю видно, что он бы вообще проигнорировал этого окровавленного чудака, упакованного на столе, да Борк-Шрам очень уж пристально глядит, мол, отвечайте, раз спрашивают.
- Они у нее обычной формы, не вертикальные? А радужка не золотистая?
Видно, что господин Туллэк собрался высказаться от души, но что-то в тоне Кайнора его насторожило. Промолчал, подошел к лежащей без сознания Матиль, оттянул веко.
- Не вертикальные, обычные, - произнес, кажется, с облегчением. - И радужка тоже не золотистая.
- Скажите... а бывает так, что зрачки становятся вертикальными... ну, хотя бы на время.
- Бывает, - буркнул господин Туллэк. - Слыхали про зандробов? Их еще постаринному демонами называют. Твари, приходящие в Ллаургин или в своих собственных телах, или же бестелесными. Последние, если достаточно сильны и умелы, могут завладеть чужим телом. И вот тогда... - Он оборвал себя, раздраженно ударил тростью об пол: - Но это, конечно, выдумки и чушь, зандробу здесь неоткуда взяться - и точка!.. Борк, если я пока не нужен, пойду посижу во дворе, позовешь, если что.
Кайнор смотрел, как врачеватель хромает к выходу, и пытался вспомнить, какие зрачки были у говорящего утопленника...
Так и не вспомнил - а господин Туллэк так и не дохромал до скамеечки во дворе. Явился таариг в сопровождении шумной компании помощников, с телом как раз помянутого утопленника, со зверобоги ведают откуда взявшейся безутешной вдовой; все это мигом обросло зеваками, и тааригу вновь пришлось напоминать о сборе урожая и грозить последствиями. Кайнору развязали ноги, усадили на табурет и велели дожидаться: ихняя справедливость станет допрос проводить.

Таариг был краток. Досадливо счищая ногтем пятнышко грязи со своего кафтана, он поинтересовался, на кой это понадобилось Кайнору меняться с утопленником одеждой. Ага, говоришь, в жонглерском костюме далеко не уйти. А чего ж, родимый, ты в нем вообще в дорогу вырядился? Ничего-ничего, ты сжато расскажи, самое главное.
Кайнор принялся врать, для пущей убедительности вставляя правдивые детали (но про гвардейцев, само собой, ни слова!). Таариг кивал; Борк-Шрам зачарованно слушал у себя за стойкой, и только руки его привычно протирали кружки, кувшины, прилавок... Утробно мурлыкали коты.
Идиллию прервали те, от кого Кайнор меньше всего мог этого ожидать. Тицци и его приятель, те самые мальчишки, которые встретили их с Матиль на окраине. Сейчас они вломились прямо в трактирчик, проскользнув мимо нерасторопных стражей и не испугавшись даже "ихней лысой справедливости". Лишь оказавшись возле таарига, они немного очухались и совсем чуть-чуть испугались - но испуг перед угловатым тааригским значком был во сто крат меньше испуга другого, из-за которого мальчишки сюда и влетели.
- Ну.
"Зря он так строго, - подумал Кайнор, наблюдая, как Тицци вдруг разревелся, а приятель его попросту потерял дар речи. - Ясно ведь, не побаловаться ребята прибежали".
Словом, без господина врачевателя не обошлось. Да и "ихняя справедливость", учуяв серьезное, не спешил гнать мальчишек взашей и отдавать приказ о порке. Чуть придя в себя, пацаны сбивчиво, задыхаясь, рассказали-таки тааригу, в чем дело.
В мячик они решили поиграть, а чтоб родители головы им не дырявили жужжаньем, дак пошли в рощицу, ну, которая Родниковая. Не, не сразу пошли, сначала вон этого встретили с Матилькой, а потом еще кой с кем из ребят побазарили, потом... (переглядываются, один чешет разодранную штанину и вздыхает - уж не по поводу ли чьего-то сада, где груши вкуснющие, но заборы высокие и собаки хваткие?) Короче, до рощицы добрели - но в нее так и не попали. Там... Там такое!
- Что - "такое"?! - не выдержал таариг.
Однако их снова прерывают, на сей раз в "Три Сосны" являются уже не мальчишки, но несколько сбитых с толку и, опять же, изрядно напуганных крестьян.
Выслушав их, таариг велит собираться. Кому?! Да всем, эти вот пусть ведут, показывают, а вы, дуболомы, берите свои дрючки, лопаты и что у вас там еще есть... вдруг пригодится - хорошо, конечно, если бы не пригодилось, но... Так, а вы, господин врачеватель, тоже с нами - и позовите жреца... кажется, ему здесь работы будет больше, чем другим-прочим.
И захватите с собой нашего пленника. Вы не находите, господин Кайнор, что ваше появление у нас странным образом связано с тем, о чем мы только что услышали? Не находите. Ну, молитесь, чтобы и я не нашел.
Все готовы? Тогда вперед!..
* * *
Иссканр заблудился - и чему тут удивляться? В любой другой раз - можно бы, но не в этот, потому что дело даже не в темноте (что ему темнота?!), а в самом городе. Город по-прежнему казался вымершим. Иссканр, пробирающийся по узким, залитыми чернотой улочкам, чувствовал себя величайшим святотатцем.
И - дуралеем, каких мало.
Но сворачивать уже было поздно. Неясно ведь, куда сворачивать.
Он остановился и в который раз попытался разобраться в собственных ощущениях. Еще у Северной Набережной Иссканру показалось, будто вокруг него образовался некий плотный колпак - и давление внутри, в этом колпаке, было меньше, чем давление снаружи. Идти вперед стало значительно труднее, чем просто стоять на месте, - но стоять на месте было страшно! Вначале Иссканр решил, что это все не в самом деле ("колпак невидимый"! - чушь какая-то!..), что все ему только кажется - и если пройти немного, "колпачная" странность исчезнет. Так же, как и явная "нарисованность" домов и вообще всего вокруг, и дурацкое ощущение воцарившейся вокруг пустоты, давящего на мозги простора (хотя какой, зверобоги, простор, если везде дома?!..) Нет, только не стоять! И Иссканр направился в сторону Неарелмских ворот, где находилась Колбасная улица - именно там жила Танайя.

Во всяком случае, он искренне верил, что идет туда. Но когда после длительного круженья по темным закоулкам вышел к Фонтанной площади, которая от упомянутых ворот находилась в противоположной стороне, стало ясно, что он сбился с пути.
...Колпак не пропал, наоборот, стенки его словно уплотнились и теперь давили на Иссканра сильнее. Он все-таки достал из ножен меч и ткнул им туда, где, чудилось, была одна из стенок. Стенка, как показалось Иссканру, игриво отпрыгнула дальше.
"Схожу с ума, - подумал он. - Окончательно. Не зря Шнырь говорил, что те, кто грамотные, все немного того. Вот и я... приобщился".
Меч пришлось спрятать в ножны - все равно толку никакого.
"Не буду обращать внимания на колпак, - решил Иссканр. - Просто пойду к Танайе".
...дойти бы!
Это он понял спустя еще два-три десятка оставшихся позади улочек и подворотен, когда забрёл в какой-то совсем уж незнакомый район Северного Сна-Тонра. Единственный итог его плутаний заключался в том, что теперь Иссканр выяснил: больше всего давление ощущается, когда идешь именно на север.
Что теперь?
Любой нормальный человек отправился бы на юг... но, наверное, прав был Шнырь, когда говорил про грамотных, мол, все они чуть-чуть съехавшие с крыши.
Иссканр пошел на север. И даже почти не удивился, когда впереди увидел знакомые крыши ступениатских гостиниц. Отсюда было рукой подать до Колбасной...
Рукой.
Подать.
Потом Иссканр часто спрашивал себя: что же заставило его посмотреть вверх? Ведь Держатель падал абсолютно бесшумно. А в предчувствия Иссканр почти не верил.
Как бы там ни было, он поглядел в небо вовремя, чтобы увидеть как на черном его полотнище вдруг возникает движение, сперва неторопливое, но с каждым ударом сердца всё ускоряющееся, грозящее зверобоги ведают какими несчастьями не сонному, но вымершему городу. Первыми обрушились каменные пальцы - словно не выдержали навалившейся на них тяжести небесного свода. Потом треснула кисть, потом башня надломилась еще в нескольких местах - и все это без единого звука, в полнейшей, абсолютной тишине!
Наверное, нужно было куда-то бежать, что-то делать - но Иссканр остолбенел и даже, кажется, рот разинул от изумления. Ему и в голову не пришло, что один из кусков башни, даже самый мелкий, может рухнуть на него, и это положит конец поискам правды о "младенчике" брата Гланнаха.
Иссканр не думал об этом. Он упивался ощущением свободы - безбрежным, неожиданным! Колпак исчез! И дома снова начали обретать утраченную объемность, и исчезла проклятая пустота!
Вдруг - резким, хлестким ударом по ушам - в мир возвратились звуки. Грохот падающих камней, треск деревьев, скрежет проломленных крыш, вопли и стоны людей (вот тебе и вымер город!..), ржание лошадей, что-то еще, пока в этакой суматохе не различаемое. Иссканр бездумно уклонился от летящей в его сторону черепицы и побежал в сторону Колбасной.
До которой было рукой подать. Падающей рукой!..
(В это же время или чуть раньше нищий на Южной Набережной, который не так давно клянчил у Иссканра "ладный мешочек", проснулся. Он так и задремал в подворотне, куда сбежал от странного и страшного взгляда того "чудака" - и снились ему кошмары. Кошмары нищему снились всегда, но эти были особенные, от них жить не хочется, что во сне, что наяву.
И проснувшись, нищий поначалу решил, что все еще спит. За свою недолгую, но крайне насыщенную злоключениями жизнь он привык распознавать грядущие беды загодя. Но сейчас беда уже пришла, она была повсюду!
Осторожно, не зная, откуда ждать удара, нищий выглянул из подворотни.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Змеиный мост оживает, встряхивается очнувшейся от зимнего оцепенения гадюкой, а затем обрушивается в воды реки.
...После, когда нищий рассказывал об этом своим "собратьям по цеху", ему не верили даже те, кто сам той ночью пережил необычайное. Ничего удивительного: многие, очень многие вдруг встречали на границе северной части города, в основном в районе ступениатов, нечто, похожее на Пелену. И то, как падали треснувшие Держатели, наблюдали многие.
А вот оживший мост видел он один).
Все Держатели рухнули почти одновременно, но Иссканр узнал об этом позже. Да и все равно его заботила одна-единственная башня - та, которая упала прямо на рынок Срезанного Кошелька.
...Продраться через вопящие, толкающиеся, рыдающие и смятенные улицы Сна-Тонра оказалось неожиданно легко. Главное - выбрать правильное направление, но теперь, когда колпак исчез, с этим затруднений не было: знай перебирайся через завалы, отпихивай в сторону взбесившихся горожан - и беги, беги, беги - беги, будь ты проклят! Скорее!!!
Он почти ничего не запомнил: ни того, как бежал, ни того, что творилось вокруг. Так, какие-то смутные образы... Но один въелся в память, впился в нее настырным клещом: проломленный от крыши до подвала дом, из которого вывалился каменный палец, ногтем упершийся в стену особняка напротив. И на ногте том - знак: вырезанная плеть-девятихвостка. Под ним тихо стонал какой-то неудачник, расплющенный, словно ящерица под каблуком. Бедняге уже было не помочь, Иссканр с разгону подпрыгнул, зацепился за верхний край каменного ногтя, подтянулся, упершись ногами в выемки, изображавшие плеть, перебрался через завал - и поспешил дальше.
Угол Колбасной и улицы Последнего Вздоха выглядел впечатляюще. Говорят, во время Второго Нисхождения зверобоги истребляли пралюдей по-разному: насылали моровое поветрие и своих фистамьеннов, шибали молниями, поливали дождем. Но самое страшное случалось, когда они нисходили на землю и принимались за грешников не опосредованно, а, так сказать, напрямую. Легенды утверждают, что земля в результате изменила очертания, появились новые реки, озеро Ллусим тоже, вон, вроде бы после этого образовалось - и не оно одно.
При виде того, во что превратились Колбасная и улица Последнего вздоха, Иссканр очень живо представил себе, каково было в Ллаургине, когда в мир нисходили зверобоги.
Сюда упала самая большая часть расколовшегося Держателя, она перечеркнула обе улицы жирной ломаной линией - и сейчас, выхваченная суетливым светом факелов, казалась обожравшейся гусеницей или рубцом, вспухшим на теле города. На улице Последнего Вздоха к факелам прибавился свет красных фонарей: из тех заведений, которые не пострадали или пострадали незначительно, на помощь были направлены девицы и прислуга; впрочем то же самое творилось во всем районе - тот, кто не лишился крыши над головой, спешил на помощь соседям: разбирали завалы, срочно обустраивали помещения, куда хотя бы на первое время можно было положить раненых, оттаскивали в сторону тех, кого уже не спасти. Как всегда, нашлись люди, способные мыслить трезво: они приняли на себя руководство над спасательными работами и приводили в движение ошарашенных случившимся горожан, которые иначе просто стояли бы, разинув рты, или бесцельно предавались горю.
- Потом! - кричал один из таких умников. - Потом оплачете своих мертвых - спасайте тех, кто остался жив! - Он накинулся на суховатую женщину, рыдавшую в полный голос: - Ты же травница, Маррикэ, ты же обет давала! Посмотри, скольким сейчас нужна твоя помощь! - И буквально силой повел ее к рыночным прилавкам, на которых укладывали раненых. - Давай, займись ими!
Женщина судорожно кивнула и обратилась с вопросом к человеку, который врачевал пострадавших. Тот показал на соседний ряд и что-то объяснил - и она аккуратно, с нарочитой неторопливостью принялась осматривать лежавших, а слезы по-прежнему катились по ее лицу...
Но Иссканр уже забыл о травнице, его взгляд вернулся к человеку, который работал рядом с ней, который показал ей, кем следует заняться в первую очередь. Ему помогали двое, толстяк и низкорослый, с тюленьими усами, мужчина - оба явно не были целителями, а просто оказались под рукой и выполняли несложные поручения. Но что-то, несомненно, связывало их с врачевателем - немного сутулым, чуть старше Иссканра человеком в плаще с капюшоном. Капюшон был отброшен, волосы растрепаны, по лбу стекала струйка пота. В черных, как ночь, глазах не отражалось ни единого чувства - но вот врачеватель перехватил взгляд Иссканра, поднял голову и на мгновение застыл, словно увидевший змею птенец.

И таким же птенцом в тот миг застыл Иссканр.
...Потом его толкнули в плечо, у черноглазого о чем-то в очередной раз спросили - наваждение пропало, и каждый из них занялся своим делом: врачеватель лечил, Иссканр - бежал к тому единственному дому на Колбасной, куда так стремился попасть в эту ночь.
Но ни один из них не забыл о той вроде бы случайной встрече посреди развороченного Сна-Тонра.
И когда спустя почти два года чародей по имени Фриний нашел его и позвал с собой в Лабиринт, Иссканр, конечно, узнал черноглазого - и почти не удивился.

Глава пятая:

Грачи в полете. Опасные гости из Внешних Пустот. Холодная: день открытых дверей. Прощание со Сна-Тонром. Последнее желание осужденного.
Выпьем жизни! - и станет, мой друг, веселей. "Мы двужильны" - гремит танцовщицы браслет. Этот праздник мы скоро закончим, приятель. "Вот пожили..." - и выйдем, ушедшим вослед.
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
До Родниковой рощицы было топать и топать, и Кайнор очень скоро пожалел, что не умер прямо на трактирном столе. Всегда так: из всех вариантов выбираешь самый обременительный, а ведь пора бы уже поумнеть!..
Кстати, за посещеньями местных трактиров, избиениями невинных жонглеров, лежаньем на столах и беседами с тааригом день почти и прошел. А во рту, если не считать кружечки дармового пива и терпкого вкуса собственной крови, ничего и не побывало. О чем желудок откуда-то снизу и заявляет, зануда, недвусмысленным урчанием, аж крестьяне испуганно шарахаются а чей-то ребенок грудной от страха в плаче зашелся. Некрасиво получается. Хотя... тут бы до вечера дожить без увечий. Кстати, забавная строчка, запомним, а при случае - покрутим ее так-эдак, может, что-нибудь проклюнется...
...И зазевавшись, споткнувшись о какой-то корешок, не к месту торчавший из земли, сам Кайнор как раз и клюнул носом в нее, родимую.
Но между моментом взлета и падения, появилось вдруг совершенно неуместное ощущение театральности происходящего: господин "ихняя справедливость", врачеватель Туллэк и прочие трехсосновцы представились вдруг актерами, небо - дурно выкрашенной холстиной, поле и рощица у горизонта - аляповатым задником, а земля - досками помоста. Весьма, между прочим, твердыми досками.
Его подхватили под руки и подняли - почему-то сквернословля и заметно ожививишсь.
- Оставьте, - послышался голос таарига. - Если правда то, что нам говорили... никуда он не убежит.
"Ну хоть один здравомыслящий человек здесь есть!" - мысленно умилился Кайнор.
- А попытается - шибаните его, но так, чтоб жив остался, - добавил "ихняя справедливость", задумчиво клацая ногтем по своему значку. - Может, он нам еще пригодится, этот артист. ...Ну, далеко еще?
- Так уже пришли, - осторожно сообщил кто-то из крестьян. - Вот...
- Что "вот"? - полюбопытствовал, вроде даже благодушно, таариг.
Они разношерстной толпой застыли на дороге, тянувшейся через поля к Родниковой рощице - и дальше на юг, в сторону Нуллатона. Никакими особыми приметами это место не отличалось - ни на первый взгляд, ни на второ...
Кайнор, рассмотревший-таки рощицу повнимательнее, присвистнул. Таариг вздрогнул и раздраженно осведомился:
- Господин актер чем-то удивлен?
Тот молча ткнул пальцем в небо над тремя вихрастыми соснами, что стояли чуть поодаль от рощицы и дали когда-то название деревне, - единственными соснами во всей округе. Однако внимание Кайнора привлек не сей бесспорно выдающийся факт, но несколько темных клякс над упомянутыми деревьями. Приглядевшись, можно было понять, что кляксы эти - грачи в полете.

Если позволительно назвать полетом то, что Гвоздь сейчас наблюдал. Втайне он надеялся, что господин таариг, ихняя справедливость и зоркость, посмеется и махнет рукой, мол, примерещится же такое! А ведь предупреждал: не бить пленного по голове! - и что теперь будем с помешанным делать?
Увы и еще раз увы, господин таариг, узрев наконец грачей, напрягся, судорожно дернул рукой в сторону оных - и остался с вырванным значком в горсти. Распереживался, значит. Что вполне понятно: он, наверное, как и Кайнор, впервые видел грачей, застывших в небе, - не паривших в нем, а будто прикнопленных между во-он той тучкой в форме рогалика и левой, если смотреть со стороны дороги, сосной.
Кто-то из крестьян, сообщивших о "беде", всхлипнул и пробасил:
- Это еще что...
- Звучит многообещающе, - пробормотал Гвоздь.
- Почему про птиц не сказали? - холодным и злым голосом спросил таариг.
"Как будто не догадываешься, почему. Да потому, что остальное будет пострашнее!"
Вспомнив, о чем лепетали крестьяне и мальчишки, он попытался сделать пару шагов в сторону грачей и рощицы. Дорога ложилась под ноги услужливо, ни коряжки, ни выбоинки, но Кайнор нарочно старался смотреть на нее, родимую, а не на пейзажи вдали. Так сказать, ради чистоты проводимого опыта.
Долгонько шагал.
- Вот, значит, как, - сказал у него за спиной таариг. - Вот, значит...
Кайнор обернулся. Вся толпа, от Тицци до "ихней справедливости" включительно, стояла в таком же составе и примерно в тех же позах, что и прежде. И на том же расстоянии от Гвоздя.
Как и славные три сосны, застывшие в небе грачи, а также рощица и прочие составные части пейзажа, которые сейчас еще больше казались размалеванным задником покинутой всеми сцены.
- Пелена, - тихо произнес господин Туллэк - и переступил с ноги на ногу, натужно вздохнув. - Или, скорее всего, Узел.
- Вы о чем? - повернулся к нему таариг.
- Об этом, - врачеватель тростью указал в сторону грачей и рощицы. - Явление, которые мы наблюдаем, называется - теперь я в этом почти уверен - Узлом. Точнее, Узлом Сети. - Перехватив изумленный взгляд таарига, он кивнул: - Да-да, той самой Сети, благодаря которой Ллаургин именуют Отсеченным. О Пелене, вы, разумеется, слышали, господин Нагир. Так вот, ваша справедливость, в запеленутых районах, то есть, находящихся рядом с Пеленой, такое явление, как падение Узлов, случается с удручающим постоянством. Не сказать, чтобы к нему привыкли, но и переживают по поводу очередного такого падения мало. Как правило, люди уверены, что Узел рано или поздно исчезнет.
- Но мы не в запеленутых районах, - напомнил кто-то из толпы.
- Да, я знаю, - рассеянно отмахнулся врачеватель. - Но, если мне не изменяет память, примерно год назад в Северном Сна-Тонре упал такой вот Узел - а СнаТонр, хоть и примыкает вплотную к Неарелму, все-таки запеленутым районом не считается.
- Очень интересно, - отозвался ихняя справедливость. - И чем закончилась история?
- Башни-Держатели сделали свое дело. Они ведь предназначены именно для того, чтобы оберегать город от падения Узлов. Правда, при этом все три были разрушены, но Узел распался.
Взгляд таарига способен был пробивать каменные стены:
- У нас Держателей нет, господин Туллэк. Скажите, а чародеи или ученые знают, почему падают эти самые Узлы?
- Вообще-то, существует несколько предположений, - оживился врачеватель. - Некоторые утверждают, что с годами Сеть все больше слабнет - и иногда опускается на Ллаургин - как правило, повторяю, именно по краям. Другие считают, что падение Узлов происходит по воле зверобогов...

Таариг отмахнулся:
- Ну, все в мире происходит по воле зверобогов...
- Я имею в виду, что они нарочно опускают Узел на тот или иной район... хотя, конечно, слово "Узел" не совсем верно отображает суть данного явления, скорее это похоже на дырку в пространстве, нежели...
- И зачем это зверобогам - опускать Узел? - перебил его таариг.
Господин Туллэк только развел руками, мол, откуда мне, простому смертному, знать, - но бросил косой взгляд в сторону Гвоздя. И тот это заметил - к счастью, только он один.
- Значит, Узел, - пробормотал, поджав губы, таариг. - И долго он может вот так держаться?
- По разному, - как-то очень уж кратко ответил господин Туллэк. - Не стоит ждать, что он исчезнет через пару минут.
- Ясно. А... - тут ихняя справедливость, господин Нагир, вспомнил наконец, что рядом замерли внимательно прислушивавшиеся к каждому их слову трехсосенцы, и рявкнул: - Ну, а вы что столпились?! Расходитесь, ничего страшного не случилось, сами же слышали, что господин врачеватель говорит. Давайте-давайте... Да, господин Хожмур, вы хотите о чем-то спросить?
Господин Хожмур, судя по характерному балахону, здешний жрец, кивнул, блестя глазами и топорща пышную бороду.
- Я думаю, - заявил он, - что появление этого... смехача и то, что на деревню нашу рухнул Узел, отнюдь не случайно, господин Нагир. Недаром ведь говорится, что глумословы и артисты носят в своих котомках беду.
"Ну и где ты видел у меня котомку?" - озлился Кайнор. Но покамест молчал - ему хотелось понять, почему жрец вдруг решил выступить против него, в чем состоит интерес бородача. Или это за него Данисса собиралась замуж выйти?..
- Глядите, как ловко выходит, - продолжал тот, - сперва тонет (и еще разобраться нужно, отчего именно) Кнурш Кружечник, потом появляется этот вот смехач - откуда, кстати, он появился?! И почему - в своем пестром платье, он что, всегда так в дорогу выряжается? Я никогда не слышал, чтобы актеры вроде него странствовали без нормальной одежки. Да хотя бы из заботы о том, чтобы платье не порвалось, ему же в нем выступать! И почему этот смехач оставил одежду на утопленнике, обрядил Кнурша в свои шутовские наряды?!
- Короче, - велел таариг. - Насколько я понял, господин Туллэк утверждает, что Кнурш действительно утонул, никто его не топил.
- И Узел упал на нас сам собой, - дерзко заявил жрец. - Но все это почему-то совпало с появлением в Соснах смехача. Я, ваша справедливость, выскажу, наверное, мнение всех деревенских: лучше бы подержать его под стражей. Да и все равно ведь, пока Узел не исчезнет, ему никуда не уйти, так? Вот пусть и посидит в холодной... на всякий случай.
- Пусть, - кивнул таариг.
- У вас хоть кормят, в холодной-то? - полюбопытствовал, заглушая бурчание в животе, Гвоздь.
* * *
Лабиринт живет своей жизнью, и дыхание его - ветер в коридорах.
- Мне кажется или стало дуть сильнее? - спросил Быйца, оторвавшись от лепешки. Пока остальные отдыхали, он решил-таки позавтракать, а вот теперь прервался и, склонив набок голову, то ли прислушивался, то ли принюхивался.
Фриний ожидал, что Иссканр скажет что-нибудь едкое, но тот, похоже, всерьез о чем-то задумался. Так даже лучше: чем скорее его спутники перестанут задирать друг друга, тем проще им будет выполнить замысел.
Замысел Фриния.
- Не обращай внимания, - сказал чародей Быйце, - это всего лишь...

Иссканр вдруг толкнул Фриния в плечо, сам перекатился по полу и вскочил уже у стены, сжимая в руке обнаженный меч, а другой помахивая в воздухе, чтобы огненный браслет засиял ярче. Впрочем, и без того чародей разглядел две приземистые фигуры то ли псов, то ли крупных обезьян, несущиеся прямо на Иссканра. Когда они показались ближе, Фриний увидел, с кем предстоит иметь дело, и закричал Быйце, чтобы тот увел подальше Мыкуна.
"С этими не поговоришь!" - Фриний перехватил поудобнее посох и в очередной раз поморщился из-за сломанного мизинца, который давно уже следовало бы вылечить.
Твари действительно были похожи на обезьян или даже скорее на людей, скинувших с себя одежду и опустившихся на четвереньки. Однако их задние лапы заканчивались копытами, да и передние, с четырьмя короткими когтистыми пальцами, тоже не слишком напоминали человеческие. Это смешение разнородных черт делало их отвратительными, но еще более мерзкими существа казались из-за массивных, с внушительными надбровными дугами и выпуклыми лбами голов, с распатланными волосами, горящими глазами и - главное - с прямыми, заостренными на концах клювами.
- Не обращай внимания на когти, главное - клювы! - рявкнул Иссканру чародей, но тот лишь отмахнулся.
"Да, конечно, - догадался Фриний, - он же был тогда в Сна-Тонре и, наверное, насмотрелся там всякого..."
Этих тварей называли махсраями; считалось, что они наряду со многими другими подобными чудовищами населяют области за пределами Тха, называемые Внешними Пустотами. Впрочем, некоторые исследователи утверждали, что Внешние Пустоты являются составной частью мира, который люди именуют Тха, - просто, мол, следует различать Тха Реальный и Тха Внереальный.
Фринию на эти тонкости, честно говоря, было сейчас плевать!
Оба махсрая резко прыгнули в разные стороны и поднялись на задние лапы. Раскачиваясь из стороны в сторону, они принялись пощелкивать пальцами, причем звуки получались четкие, ритмичные, завораживающие. Чтобы не подпасть под их влияние, Фриний не придумал ничего лучше, чем по-босяцки заорать популярную в приморских кабаках песню: "Капитан Дырявый Борт прибыл в Нуллатонский порт..." Впечатлились все - и махсраи, и спутники Фриния; впрочем, Быйца быстро смекнул что к чему и подхватил: "....а ниже ватерлинии он зарос актиньями!"
К счастью, Иссканра пение не отвлекло - он помнил махсраев по Сна-Тонру и знал, на что они способны. Прыжок, взмах мечом, еще прыжок - оставшийся в живых монстр распахивает клюв и плюет в Иссканра ядовитой слюной, но парень успевает увернуться, одновременно делая выпад, - и лезвие отделяет голову чудовища от тела.
- ...в пучине не сгинул, не шел он ко дну - он в кружке своей утонул! - жизнеутверждающе закончил балладу Быйца.
Иссканр засмеялся, счищая с клинка вязкую фиолетовую жидкость. А потом тихо произнес:
- Вот уж не ожидал повстречать их здесь...
"Кажется, это не самое страшное, с чем мы столкнемся в Лабиринте", - подумал Фриний.
Но промолчал. Медленно, делая вид, будто ничего особенного не случилось, он опустил занесенный для удара посох и в который раз поморщился из-за боли в мизинце.
Похоже, никто ничего не заметил. Они и не должны. Они ведь не понимают... да не допустят зверобоги, чтобы поняли!
Мизинец болел невыносимо.
* * *
Кормили в холодной так себе. А вот ходили сюда все, кому не лень. Прямо день открытых дверей устроили, как в каком-нибудь ллусимском Храме Первой Книги.
Сперва спустился таариг. Значок он уже прицепил наново, кафтан поменял - лысина, правда, блестела тусклее, и сонливость в глазах пропала.

- Я тебя помню, - сказал он без обиняков, - ты сюда не первый год приезжаешь, так? Но раньше всегда был в компании, а теперь заявился один. С чего вдруг?
Кайнор собрался было отвечать, но "ихняя справедливость" покачал головой:
- Правду. Иначе ты у меня отсюда никогда не выйдешь. А если Узел долго будет на нас лежать... - и снова покачал головой, мол, ты же не дурак, должен понимать.
Кайнор понимал - и очень хорошо.
- Гонятся за мной - вот и пришлось дать дёру. Так, один тамошний рогоносец застал в постели со своей женой, вот я и подался в бега прямо в чем был. Думал встретиться со своими в столице.
- Ну как знаешь, - сказал, поджав губы таариг. - Не хочешь говорить правду - не говори. Но если захочешь, чтоб я тебя выпустил, придумай другую историю, чтобы концы с концами сходились. Объясни, например, зачем переодел в свое платье Кнурша, если действительно от рогоносца удирал. И, - добавил он, уже стоя у двери, - сделай так, чтобы Узел исчез. Тогда и поговорим.
Господин Туллэк, врачеватель, явился много позже. Кайнор успел как следует вздремнуть и проснулся от стука - создалось впечатление, будто во дворе открыли столярную мастерскую. Некоторое время он лежал, ловя ускользающие клочья дремы, а потом дверь в камеру с грохотом распахнулась и пришлось-таки вставать.
- А-а, это вы... - Гвоздь зевнул и сел на ободранном тюфяке, всю солому из которого, кажется, давно вытащили крысы. - Что, уже утро?
Господин Туллэк дождался, пока один из стражников принесет и поставит у стены табурет - на котором врачеватель и устроился, опершись руками на трость. По просьбе господина Туллэка стражник воткнул в гнездо на стене горящий факел, после чего вышел и закрыл за собою дверь.
- Так вы думаете, сейчас утро, - переспросил врачеватель, внимательно глядя на Гвоздя. - Сколько, по-вашему, времени прошло с тех пор, как вы оказались здесь?
- Часов семь-восемь, а то и больше.
- Десять, - отрезал господин Туллэк. - Я нарочно воспользовался клепсидрой, чтобы знать наверняка. В конце концов, все эти пружины-колеса в часах со стрелками могут сломаться, но отверстие в стеклянных колбах вряд ли расширится или сузится и вода не станет капать медленнее, верно?
Кайнор кивнул, размышляя о том, далеко ли ушел стражник и сможет ли он сам в случае чего справиться с сумасшедшим врачевателем.
- Не удивляйтесь, - промолвил тот, - лучше посмотрите в окно.
Конечно, называть окном эту щель у самого потолка было тем еще преувеличением, но Гвоздь решил не занудствовать. Он встал ногами на койку и выглянул наружу. Холодная располагалась в здании местного, с позволения сказать, центра королевской власти - точнее, в подвалах дома, где таариг вершил свой справедливый суд, а также (в свободное от работы время) жил и, судя по звукам, доносящимся со двора, занимался столярничаньем - так, для души. Окно камеры Гвоздя выходило во внутренний двор упомянутого здания; сейчас здесь царил полумрак.
"Предрассветные сумерки, если врачеватель не врет. Только... какие же предрассветные, если десять часов?!" - удивился Кайнор.
Он осторожно, чтобы не разболелись свежие раны, сел на койку и вопросительно поглядел на господина Туллэка.
- Время снаружи течет иначе, - промолвил тот наконец. - Мы в Соснах живем, как и жили до падения Узла. А солнце движется по небу не так быстро. И вообще жизнь, оставшаяся по ту сторону нашей местной Пелены, замедлилась. Я попросил ребятишек сбегать к Родниковой рощице посмотреть на грачей. Грачи переместились, они почти опустились на ветви... сейчас, наверное, уже сидят.
- А здесь, значит, только-только вечер наступил, - подытожил Гвоздь. - Забавно.
- Кто вы такой? - вдруг спросил у него врачеватель. - Мне Борк-Шрам рассказал, что прошептала вам тогда Матиль. И эти зрачки, про которые вы спрашивали... в первый момент, когда я осматривал ее, мне действительно показалось, что они не совсем обычной формы, но потом... А-а, не о том я говорю! Вы хоть знаете, почему, как считается, иногда падают Узлы?

- Неужели из-за бродячих жонглеров?
- Если это необычные бродячие жонглеры - да, из-за них. Есть люди, которые... привлекают особое внимание Сатьякала.
- Особые люди, - хмыкнул Гвоздь, хотя в происходящем не находил ничего веселого.
- Особые. Поговаривают, что в Сна-Тонре случилось именно это: туда приехал ктото, обративший на себя внимание зверобогов.
- Это был не я, клянусь! - признаться, Кайнор бывал в Сна-Тонре, маршрут Жмуновой труппы проходил и там; слышал Гвоздь и про разрушения в северной части города, но он действительно не был в городе, когда случилась катастрофа. - И почему, как вы считаете, привлекшие внимание зверобогов оказываются под Узлом?
- Не секрет, что Сатьякал пытается влиять на мир... собственно, и делает это. Отсечь Ллаургин или уничтожить пралюдей для него ничего не стоило. А цели... что мы знаем о целях Сатьякала? Мы можем лишь догадываться. Я думал, вы мне поможете.
- Я?! Чем? Я не философ, не чародей и не ученый. И я...
- Вокруг вас происходят необычные вещи. Поверьте, я не горю желанием копаться в чужих тайнах - всё, чего я добиваюсь, это чтобы пропал Узел. За долгие годы я навидался всякого - и хотел бы дожить свой век тихо, спокойно. Меня, признаюсь, пугают кое-какие вести, которыми со мной делится Борк-Шрам - а получает он их от таких, как вы.
- Вы меня и в этом обвиняете? - теперь Гвоздю стало по-настоящему смешно.
- Я вас ни в чем не обвиняю, для этого существует таариг... и господин Хожмур. Но поймите, падение Узла, ваше появление здесь, то, что случилось с Матиль, - все это, скорее всего, связано.
- В единый Узел.
- Да. Если хотите - да! Вы знаете об этом больше, чем я. Хорошо, ничего не рассказывайте мне, но хотя бы разберитесь в этом сами - и сделайте что-нибудь!
- Сидя в холодной?
- Если вам понадобится помощь... но сперва вам придется предъявить мне убедительные доказательства того, что вы знаете, как заставить Узел исчезнуть. - Врачеватель поднялся с табурета и собрался было уходить.
Кайнор кашлянул:
- Господин Туллэк...
- Да?
- Вы ведь, кажется, тоже не чародей и не ученый, верно? Тогда откуда вы столько знаете об Узлах?
Пухленький человечек улыбнулся так, что Кайнор пожалел о своем вопросе.
- Я был за Хребтом, господин жонглер. Участвовал в двух захребетных походах. И видел многое, а слышал еще больше - такого, о чем здесь, в Иншгурре и Трюньиле, попросту предпочитают забыть. Или не знают. Мы считаем, что мир заканчивается там, где заканчиваются границы нашего королевства и Трюньила. Те, кто побывал за Хребтом, понимают: мир намного больше, чем мы себе представляли. Он больше даже, чем весь Ллаургин, включая захребетный Тайнангин и запеленутые земли. И намного сложнее. А порой - намного страшнее, чем мы себе можем представить, - врачеватель покачал головой, что-то припоминая. - Но когда понимаешь это, постепенно начинаешь понимать и то, что где бы ты ни жил, любовь, дружба, честь, верность везде одинаковы. И еще - начинаешь ценить покой. Мир, господин жонглер, - произнес он тихо, - в конце концов всего лишь то, что мы носим в самих себе. Я хочу умереть спокойно - умереть и знать, что родным мне людям не будет угрожать ничто, кроме обычных житейских невзгод. Я видел графов и простолюдинов, готовых собственноручно убить человека за горсть монет, за славу, за власть. Но нам, тем, кто живет в тихих деревеньках вроде Трех Сосен, дороже покой - и за него мы, господин жонглер, тоже готовы бороться всеми способами.
- И вы бы убили ради того, чтобы сохранить этот покой?

- Я убивал, господин жонглер, - сухо промолвил врачеватель и вышел из камеры, знаком приказав стражнику забрать табурет и запереть дверь. Факел, правда, они оставили - но нужен ли он был Кайнору? Размышлять об услышанном от господина Туллэка он предпочел в темноте - или хотя бы с закрытыми глазами. Если бы еще не мешал этот стук во дворе, но тут уж Гвоздь ничего не мог поделать.
Разумеется, врачевателя послал таариг... ну, скажем так, он пришел сюда с ведома "ихней справедливости". Хоть не исключено, что преследовал собственные цели, однако в первую очередь должен был выспросить у Кайнора то, о чем не удалось узнать господину Нагиру.
То, о чем сам Кайнор не имеет ни малейшего представления.
Он лег на койку и уставился в неровный, покрытый трещинами и паутиной потолок - как будто там мог быть начертан способ спасения. Неожиданно и, казалось, совсем не к месту всплыло воспоминание о другом потолке (с которого сыпались пыль и мелкие клочки паутины, словно там что-то двигалось - и эти падающие пылинки отмечали невидимое движение) - воспоминание прокралось в сознание Кайнора и почти целиком завладело им. Вместо того, чтобы ломать голову над способом выбраться сперва из холодной, а потом из Трех Сосен, Гвоздь пытался сообразить, откуда взялось это воспоминание.
Как и в прошлый раз, его отвлекли - теперь в камеру явился Борк-Шрам. Без долгих приветствий и вопросов "как жизнь?" уселся на койке рядом с Кайнором и проворчал:
- Плохи твои дела, Гвоздь.
- Знаю, - бросил тот. - Что посоветуешь?
- А что тут советовать? - Борк-Шрам потер руки, словно они были частью его трактирчика, которую следовало держать в постоянной чистоте. - Жалко Матиль. Сам решай, рассказывать про нее или нет. Если расскажешь, думаю, таариг оставит тебя в покое. Я твои слова поддержу, господин Туллэк - тоже.
- Но если я промолчу, промолчите и вы, - сказал Кайнор.
- Промолчим. - Гвоздь не сомневался, что Борк-Шрам переговорил с врачевателем. - Ты чужак, Гвоздь. Хороший мужик, толковый артист, душа у тебя... все у тебя в порядке с душой, не мелкая. Но ты - чужак, а Матиль - из Трех Сосен. И главное, никто толком не сможет доказать, кто из вас виноват в том, что появился этот Узел. Поэтому...
- Отсюда можно сбежать? - спросил у него Кайнор. Ведь зачем-то же Борк-Шрам пришел сюда, не только чтобы успокоить свою совесть.
- Все, что я могу, это уговарить таарига подождать. И с людьми я побалакал, с некоторыми... Но Хожмур... у них с господином Туллэком давняя вражда, а страх пробивает в человеческой душе такие бреши, которые не заткнуть ничем.
- Кроме крови.
- Я очень надеюсь, что до этого не дойдет, - сказал трактирщик, вставая. - И если ты все-таки решишь... насчет Матиль...
- Я уже все решил, - ответил ему Гвоздь. - Иди. Успокой господина Туллэка, ему не придется свидетельствовать о том, о чем он предпочитает молчать. Я... какнибудь выкручусь.
Борк-Шрам занес руку, словно собрался похлопать его по плечу, но в последний момент передумал и коснулся пальцами своей шеи, точнее, шрама на ней. Странно так посмотрел на Гвоздя и вышел вон.
- Шут, - сказал Кайнор в пустое пространство камеры. - Ш-шут. Шут.
Ему пришлось сцепить пальцы в "замок", чтобы не дрожали. Для жонглера нет ничего хуже, чем дрожащие пальцы.
Во внутреннем дворике тааригового дома гавкнул, а потом радостно заскулил пес. Непонятный, "столярный" стук наконец-то прекратился.
- А ты вправду артист? - спросили в окошко камеры.
- Вправду, - Гвоздь снова стал на койку и выглянул наружу. - Ты как сюда попала, конопатая?

- А у меня знакомые всюду, понял!.. Слушай, тебе сильно досталось?
- Ты это о чем, мелюзга? Если про холодную, так я, знаешь, доволен: сижу в тепле, накормлен, напоен.
- Дурак!.. Ой, прости! Я хотела сказать, что... ну, так получилось, я не нарочно. Я же не собиралась ничего такого про тебя говорить, что ты батю убил. Я знаю, он сам утоп. Я б и не сказала, только... Смеяться не будешь?
- Буду, - пообещал Кайнор.
- Ну и смейся себе на здоровье! А мне тогда смешно совсем не было! Мне... в меня как будто забрался кто-то, понимаешь. Живой... и как бы неживой - и такой, и такой, но один... забрался и делал так, чтобы я ходила и говорила, как он хочет. Вот я и говорила... А потом, в трактире, он исчез.
- Я знаю, конопатая, - улыбнулся ей Кайнор - и, видит Цапля Разящая, впервые за весь долгий сегодняшний день улыбнулся искренне! - Он больше не вернется, не бойся.
- А ты откуда знаешь, что не вернется?
"Он - кто бы он ни был - сделал то, чего добивался, вот и всё".
Но девчонке Гвоздь сказал другое:
- Ты же слышала, что время замедлилось? - Она с серьезным видом кивнула. - Ну вот, и этот твой "он" просто не может теперь попасть в Три Сосны.
- Но время же когда-то... размедлится?
- Его это так напугает, что он больше не помыслит сюда вернуться. Веришь?
- Честно? Не очень.
- Ну, как хочешь, - с напускным безразличием отмахнулся Гвоздь. - Потом сама убедишься. А теперь давай-ка беги домой, а то я устал и хочу спать.
- Держи, - она просунула ему через окно помятый хлебец. - Знаю я, как здесь кормят. А ты вон какой тощий.
- Спасибо. Ну, беги теперь.
Он сидел на койке и лениво жевал горбушку, когда на лестнице снова раздались шаги.
- Эй, скажи им там, что на сегодня прием закончен! - крикнул стражнику Гвоздь. - Пусть приходят завтра, я устал. Нельзя же так, в самом деле...
Дверь однако лязгнула о стену - и внутрь ввалились три дебелых молодца в стражницких плащах. Позади маячил господин Хожмур, отблески факелов и тени ложились на его лицо и делали похожим на лик идола из храмовенки: то ли Муравей, то ли Крот...
- Вяжите его! - рявкнул жрец, свирепо топорща бороду. - "Завтра", ха! Не будет тебе, зандробово отродье, никакого завтра!
И Гвоздь как-то сразу поверил: действительно, не будет.
* * *
Они оставили убитых махсраев прямо посреди коридора и отправились дальше. Теперь Иссканр пренебрег советами чародея и держал обнаженный клинок в правой руке - так, на всякий случай. В другой раз может не повезти.
...Впервые с махсраями он столкнулся в Сна-Тонре, во время падения Узла. Подтвердились еще одни байки, в которые Иссканр до того времени не верил: о Внешних Пустотах и о том, что попавшая в Узел местность теми или иными "слоями реальности" сопрягается с Пустотами, которые в действительности не такие уж пустые, а наоборот, обильно населены тварями, одна другой отвратительнее и смертоноснее. При падении Узла на ту или иную часть Ллаургина Отсеченного твари имели возможность прорваться в Тха - и пользовались ею на всю катушку. Те, кто пребывал воплощенным в физическое тело или находился, как это называли чародеи, в "пограничном состоянии", - те начинали убивать все живое, ну а те, кто был на момент прорыва полностью развоплощен, первым делом искали себе подходящую телесную оболочку.

Обитателей Внешних Пустот называли по-разному; как правило, демонами или зандробами. Ну а чтобы как-то отличать развоплощенных от прочих, первых называли зандробами ночными. (Считалось, что под покровом темноты бестелесные чудища и творят большую часть своих мерзостей).
Признаться, убийство было не единственным любимым занятием зандробов. Не менее привлекательным они считали плотские утехи - и при возможности предавались им с неистовством, которому позавидовал бы иной герой-любовник. Обычно люди, которыми овладевали зандробы, вскоре умирали, не перенеся психических и телесных увечий, да и случалось такое редко, ведь Узлы, как правило, падали на необитаемые земли. Но были известны случаи появления родившихся от зандробов детей... точнее, детенышей, ибо больше всего младенцы походили на животных, да и вели себя соответственно. Их истребляли... или (подозревал Иссканр) говорили, что истребляли, а на самом деле такие полулюди-полудемоны отправлялись в подвалы чародейских башен, откуда уже никогда не выходили.
Наверное, после сна-тонрских событий чародеи в который раз обогатили свои подвалы - само собой, сперва отстроив их заново, ибо вся северная часть города оказалась разрушенной, даже несколько мостов обвалилось. Ну а обычные горожане, обслуживавшие кварталы чародеев, еще долго зализывали раны, хотя, конечно, сами чародеи помогали им, чем могли.
По сути, только благодаря их быстрому вмешательству удалось истребить всех зандробов, прорвавшихся в Северный Сна-Тонр. И если бы не Держатели, которые Узел "развязали", хотя сами при этом рухнули, чудовищ в городе было бы намного больше - и возможно, королевство вообще лишилось бы Сна-Тонра, а граница Вольных Земель оказалась значительно южнее нынешней.
Ничего этого не случилось - и хвала зверобогам!
...Оставив позади рыночную площадь, где на ночных прилавках стонали раненые и с земли разглядывали небеса убитые, Иссканр бежал к дому Танайи, когда наткнулся на свору махсраев. Ему повезло: они успели заплевать своей ядовитой слюной наивного прохожего, который увлекся художественным пощелкиванием и теперь был расклеван вдоль и поперек. Но стоило Иссканру вбежать в этот переулок, как все пять тварей одновременно оторвались от пиршества и повернули к парню клювастые, вымазанные в крови образины. Это у грифов шея лысая, чтобы не пачкаться, а у махсраев на голове длинные космы волос; и снова Иссканру повезло. Космы разметались по лицам тварей, и пока махсраи торопливо, словно крысы, "умывались", он успел швырнуть в одного кинжал (противником меньше!..) и обнажить меч. Хвала Сатьякалу, Иссканр догадался не поворачиваться к зандробам спиной и не искать спасения в бегстве - ибо в таком случае получил бы порцию яда прямо промеж лопаток.
Но четыре махсрая - это все равно очень много для одного запыхавшегося и изрядно уставшего воина.
Спроси потом кто-нибудь, каким образом ему удалось выжить - Иссканр бы только пожал плечами. Тогда же, в переулке, он попросту отбросил все мысли, как откладывают, войдя в комнату, теплый плащ. Годы вышибалой в борделе и несколько ходок с караваном придали его телу способность "размышлять" в подобных ситуациях самостоятельно - и действовать, не тратя времени на сомнения.
Ложное движение влево, молниеносная пробежка в противоположную сторону (воздух рассекают сгустки ядовитой слюны - мимо, пока мимо!..), удар, еще - второй оказался чуть смазанным, махсрай цепляется тебе в плечо, когти рвут шерсть куртки, повернуться, подставить тварь под плевки его же собратьев... брызги на руке - Дракон Огненосный, как же больно! - потом, об этом - потом; стряхнуть с себя полудохлого махсрая, свободной рукой прикрыться от очередного плевка (больно!.. потом!!!) - взмах клинком - попал! - добить! - присесть, выпад, выдернуть клинок... всё!
Гостиница ступениатов, при которой живет Танайя, уже рядом, уже... вот она, ворота открыты, входи, но осторожно, кто знает, какие твари...
Он зашипел от боли и лишь в последний момент остановил руку с занесенным для удара мечом - когда понял, что перед ним не очередные порождения Внешних Пустот, а всего лишь госпожа Бриноклар, управительница ступениатской гостиницы, за руку же Иссканра держит один из ее "засовов", как она любит называть парней из охраны.
На освещенном фонарями и факелами гостиничном дворе царил такой же беспорядок, как и во всем Северном Сна-Тонре - похоже, здесь устроили госпиталь для раненых, и постояльцы, чем могли, помогали пострадавшим. Последних становилось все больше: люди постепенно приходили в себя и принимались растаскивать завалы, спасая тех, кого еще можно было спасти, и относили их в такие вот на скорую руку устроенные лечебницы.

- Э, да я тебя знаю, - заявила Иссканру госпожа Бриноклар. И велела "засову": - Отпусти его, это парень, который наведывался к Танайе... а-а, ты же ее не помнишь. Одна из кухонных работниц... неважно, ступай, помоги, вон, кажется, привезли новых клиентов. - "Засов" поспешил к группе мужчин и женщин, тянувших за собой двухколесную арбу, на которой лежали раненые. Госпожа Бриноклар повернулась к Иссканру: - Уехала Танайя. Ты ж, наверное, знаешь, что она не отсюда родом. Матушка у нее при смерти была, дядюшку и его жену вообще желтая мокрень скосила - так что собрала Танайя вещички и подалась в свою деревушку, хозяйство-то нужно кому-то вести, верно?
- Когда вернется? - только и догадался спросить Иссканр.
- Да вроде не собиралась. И как ей вернуться, когда двое малых племянников да хворая мать? Просила тебе передать, мол, хорошо ей с тобой было. Ты прости, мне сейчас не до того, видишь, какая беда приключилась. Адрес она оставила на всякий случай, потом дам тебе... ох, ты ж читать не умеешь.
- Умею.
- Ага, - она посмотрела на Иссканра с легким удивлением, но промолчала. Дел действительно было невпроворот, не до странного паренька из караванной охраны. Умеет читать и умеет, им, небось, в пути все равно заниматься нечем. - Ты как, сильно торопишься? Поможешь моим "засовам" с больными?
Иссканр согласился - и поступил в полное распоряжение к тому самому громиле, который встретил его у ворот. Оставшуюся часть ночи парень вместе с "засовами" госпожи Бриноклар занимался тем, что переносил тяжелораненых, способным же ходить помогал добраться до врачевателей. Было и много другой работы, трудной и грязной, не позволявшей задумываться ни о чем больше. И когда улица внезапно покачнулась, а в глазах потемнело, Иссканр решил, что просто устал. Голос дежурного врачевателя, на рабочий стол которого он сейчас оперся, звучал словно из далекого Нуллатона:
- Эй, в чем!.. Приятель, да у тебя же все предплечье обожжено! Кто-нибудь, помогите его уложить - и несите кипяток, промыть инструменты. Потом, потом, Кигурш, сам закончи с той дамочкой, заштопай рану, перевяжи и напои сонным настоем, да, мне сейчас... зверобоги! да вы только поглядите, что у парня с рукой! Госпожа Бриноклар, как вы вообще могли допустить его к работе, он же уже не один час ходит с этими ожогами! На стол его, немедленно!..
Голоса пропали, пропал свет, и только остался во рту металлический привкус крови, к которому Иссканр уже успел привыкнуть - все это время, пока помогал больным, он закусывал от боли нижнюю губу, считая, что его-то раны как раз не смертельные...
Полторы недели он провалялся в гостинице ступениатов, ставшей теперь госпиталем. Лукьерр и кое-кто из охранников каравана наведывались к Иссканру - все равно изза колоссальных разрушений в Северном Сна-Тонре множество сделок сорвалось и караван вынужден был задержаться дольше запланированного. "Хуккрэн роет копытом землю, - улыбался Лукьерр. - Считает, тут дело нечисто, и, кажется, подозревает, что все это устроил ты один, только из неприязни к нему". Иссканр пожимал плечами: он-то знал... хотя иногда, вспоминая про тот невидимый колпак... нет, конечно, Держатели обрушились не из-за Иссканра, тут и думать нечего! И вообще, пора снова заняться записками брата Гланнаха - жаль, их у Иссканра отобрала госпожа Бриноклар, когда застала больного за таким "утомительным занятием". Управительница гостиницы считала себя виноватой, что не сразу заметила ожоги Иссканра, и всячески старалась вину загладить. Иногда ее старания представлялись Иссканру чрезмерными - вот как в случае с записками монаха. Конечно, госпожа Бриноклар обещала вернуть их - пусть только сперва Иссканр выздоровеет.
Он ругался, умолял, уверял, что чтение ему не повредит - управительница была непреклонна. В конце концов Иссканр смирился.
Точно так же смирился он и с тем, что в ближайшее время не увидится с Танайей. Может, оно и к лучшему? Он не знал; в глубине души был рад, что все решилось само собой, и сам же досадовал на себя за эту радость... хотя - не слишком.
Он взял у госпожи Бриноклар адрес Танайиной деревушки, чтобы по окончании поисков, связанных с записками брата Гланнаха, навестить ее. А можно будет и не навещать. Лежа на госпитальной койке, глядя в потемневший от времени потолок, Иссканр, как и тогда, на мосту, почувствовал, что жизнь его меняется - и кто знает, куда приведут записки монаха?.. Меняется жизнь, меняется сам Иссканр... на мгновение ему показалось, что мир вокруг бешено завертелся: разноцветные смазанные полосы извивались одуревшими червями, даже почудилось, что этажом ниже кричит кто-то из больных.

Он помотал головой - и наваждение прошло. Поэтому когда здешний врачеватель полюбопытствовал, на что больной жалуется, Иссканр честно ответил: на госпожу Бриноклар, отобравшую мешочек с записками. А больше жаловаться не на что.
Наконец его отпустили - и вместе с караваном Иссканр поехал обратно на юг, чтобы в Дьенроке свернуть с привычного пути и направиться к побережью.
"Мы никогда не можем знать, насколько привлекаем внимание зверобогов - и угодны ли им наши деяния. А когда узнаём, как правило, бывает слишком поздно что-либо предпринимать", - писал брат Гланнах.
И Иссканру еще предстояло убедиться в этом на собственном примере.
* * *
Публика собралась - столько и на выступлении не каждый раз увидишь. Кажется, прежние гастроли Кайнора в Трех Соснах не пользовались таким, скажем прямо, бешеным успехом.
Толпу трясло, толпа неистовствовала. Какое там "хлеба!" - зрелищ и только зрелищ! Крестьяне, кузнецы, кожевники, рыбаки, пастухи - сегодня все они превратились в зрителей. Или, если угодно, в прихожан - поскольку творимым действом руководил господин Хожмур.
Свежесбитый помостец со столбом в центре установили на самом краю дороги, где не так давно Гвоздь наблюдал за висевшими в небе грачами. Сейчас они, едва видимые на фоне черного неба, растопырили крылья и вот-вот собирались взлететь с ветвей, чем-то напуганные. Им, беднягам, тоже сегодня не дали как следует выспаться.
Под взъерошенное гудение толпы Кайнора привязали к столбу так, что он мог видеть и три сосны, и грачей на их ветвях, и людей вокруг. Видел он и дорогу, поле, тонущее в сумраке, повозку, на которой сюда доставили помостец. И еще - факелы, много факелов и много хвороста. Хватит, чтобы спалить не одного жонглера.
Как это там в законах Бердальфа Морепашца? "Певцы и комедианты, глумословы и артисты всяких мастей есть люди, ни к какому из сословий не принадлежащие, и хоть к ворам и разбойникам без причины приравнивать их не следует, однако же и безоглядно доверять им не стоит". И еще: "А если кто словом или делом обидит артиста, пеней в качестве возмещения тому пусть служит тень обидчика".
Но не наоборот - верно, мудрый Морепашец? Хотя... законы твои составлены не одним тобой, наверняка за спиной у тебя стояли верховные иерархи Церкви. И ты знал, что если пойдешь против них, лишишься и земель, которые завоевал, и головы, которая тебе на плечах отнюдь не мешала...
Но разве мне, Кайнору из Мьекра, легче от этого понимания?!
Ведь я же не герой из баллад и баек, которые сам не раз горланил по кабакам! Посмотрите на меня: худой, избитый, совсем не зверобогоизбранный! Меня не запишут в святые мученики, меня даже похоронят за оградой кладбища, и кости мои станут поживой блохастых псов...
Гвоздь вдруг замер: показалось, что отзываясь на его мысли где-то далеко залаяла Друлли. Бред какой! Откуда ей здесь взяться?
Неоткуда. И все же...
- ...обвиняешься, - громогласно бубнил господин Хожмур, - в наведении чар колдовских, вредоносных, способствовании утоплению Кнурша Кружечника и...
"Ты еще обвини меня, что древоточцы в вашей храмовне идолов погрызли", - подумал Кайнор.
- ...слово в свое оправдание? Или признаешь ты вину свою?
- Не признаю, - сказал Гвоздь, со скукой разглядывая обступивших его со всех сторон людей. "И ведь обычные лица, не хари какие-нибудь непотребные..."
- Доказать свою невинность можешь?
Во-от, тут они дыхание и затаили. В задних рядах встрепыхнулся господин Туллэк, готовый бороться за свой покой всеми доступными способами. Кайнор подмигнул ему.
- Не могу. Верьте на слово, что ль? - предложил, обращаясь уже к жрецу. Тот надулся индюком, покраснел, завращал глазами:

- Ах ты нечестивец! Шутковать решил?! На костер его!..
- Так уже ведь... - напомнил, показывая взглядом на хворост Гвоздь. Он понимал, что поведи себя иначе - и можно было бы оттянуть неизбежное. Но, во-первых, Кайнора, как это иногда случалось, "понесло", а во-вторых, если "неизбежное" - так зачем оттягивать? Главное, что не топить собираются, верно?
Слова, все это время игравшие в чехарду у него в голове, начали сами собой складываться в строки:
"Дожить до вечера без увечий"? Зачем тебе, однодневке, вечность?! Чужим плащом натирает плечи возможность мучаться бесконечно.
Круг чертят мелом. Погасли свечи. Шагаю смело судьбе навстречу! И время - врал ты, мудрец, - не лечит! И бремя, радость - уже далече.
Я был наивен, я был доверчив: я сеял смех, а пожал лишь ветер. И завсегдатай хмельной таверны хохочет в спину мою гиеной.
Я прахом был - и я был вселенной - святой провидец, подлец последний. Луной кровавой во тьме алею - такой ли вам я, толпа, милее?!
Так мажьте маслом и ешьте с хлебом меня, поющего гимн хвалебный! Сгорю безмолвно, углем дотлею... - но, может, хоть одного согрею?
Не знаю. Верю...
- Последнее желание будет? - сплюнул господин Хожмур. - Давай скорее, глумослов!
Гвоздь задумался, всего на секунду.
По-прежнему где-то далеко и в то же время вот здесь, совсем рядом, лаяла собака.
- Свистнуть хочу, - провозгласил он народу свою последнюю волю.
- Так свисти, - предложили из толпы - без особого, впрочем, радушия.
Кайнор объяснил, что свистнуть ему хочется в свисток, а тот висит на шее; или развязывайте руки, или пусть кто-нибудь подойдет и вложит ему свисток в рот.
Господин Хожмур собственной персоной снизошел (вернее, поднялся на помостец) и, морщась, ткнул Гвоздю в губы свисток. Рыжий двинул бровями, мол, не заслоняй пейзажа в последние-то минуты, не на тебя же, злыдня, смотреть во время финального свиста, верно? Жрец отвалил.
Кайнор набрал воздуху в легкие и засвистел, переливчато, узорчато. Впрочем, свисток предназначался для Друлли, так что народ-то ничего и не услышал.
Им сейчас не до того было.
Дряхлым занавесом вздернулось и заплясало небо, грачи наконец-то оторвались от ветвей и с карканьем взмыли вверх, а по дороге, прямо на помостец, скакали гвардейцы, гвардейцы!.. - "Вы чем тут занимаетесь, в-вашу!.." - "Да мы... да он... да сами видите..." Гвардейцы видели, гвардейцы ой как видели и ой как карали, вот уже и девятихвостки пошли выписывать по спинам и плечам, господин К'Дунель не останавливал, он только фургонам Жмуновым велел остановиться да, спешившись, скорым шагом направился к помостцу. Лично резал веревки на Гвозде, улыбался в усы.
"Сейчас еще обниматься полезет", - подумал Кайнор.
И действительно, господин капитан заключил его в свои крепкие, можно сказать, братские объятия. А заключивши, прошептал на ухо, чтоб другие не слышали: "Еще раз попытаешься сбежать, я всех твоих акробатов нахрен повырежу, понял? И псину твою живьем крысам скормлю. Если понял - кивни".

Кайнор - человек негордый и неглупый - понял и кивнул.
И даже похлопал К'Дунеля по спине в приступе ответной братской любви.

Глава шестая:

"Где наследил великий Бердальф..." Что испугало кальмаров. В Шатрах Захребетников. Гостеприимство монахов. Прогулки по ночному кораблю. "Неподдельное смущение и искренняя наивность".
Иль по снегу бреду, иль пустыней, в бреду, - словно грешник в аду, я пощады не жду. Кто-то спросит: "Живешь для чего ты, бродяга?" "Не живу! Я лечу... пусть - вот-вот упаду!"
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Рыбацкая деревушка со звучным названием След Бердальфа, по сути, принадлежала монастырю Акулы Неустанной. Считалось, что именно здесь почти пятьсот лет назад великий мореплаватель и воин, основатель династии иншгурранских правителей, впервые ступил на берег Ллаургина - тогда еще не Отсеченного. Он приплыл сюда во главе множества искателей приключений, оставивших свои дома и отправившихся в новые земли "по веленью сердец своих" (а также, не сомневался Иссканр, из-за манящего сияния баснословных заморских богатств). Самого же Морепашца призвала в дорогу Неустанная. Именно она охраняла великую армаду Востока от невзгод, которые обрушивались на корабли, - потомки мореплавателей по сей день любят рассказывать истории о невиданных чудовищах, исполинских волнах, летающих черепахах, штормах, длившихся неделями... И хотя до падения Сети мореходство было такой же обычной профессией, как пекарство или зодчество, мало кто из приплывших в Ллаургин желал проделать этот путь еще раз по своей воле. Пусть даже новая земля оказалась совсем не тем взлелеянным в мечтах и расписанным в сказках краем с медовыми реками и золотыми горами.
Ну а теперь-то мысль о таком путешествии никому и в голову не взбредет! Большую часть кораблей, приплывших с Востока, разрушило время, меньшую - люди, ведь после падения Сети громадные парусники-дома оказались никому не нужны. Их сохранилось меньше десятка, дряхлых свидетелей былой славы. А прибрежные воды, куда только и отваживаются выходить предки былых мореходов, бороздят сейчас небольшие галеры да рыбацкие лодчонки. Правда, в распоряжении короля осталось несколько древних боевых трирем, предназначенных, впрочем, не для морских сражений, а для перевозки войска.
Время покорителей волн прошло - и не вернется уже никогда. Ни один человек в здравом рассудке не рискнет отправиться на восток дальше, чем на день-другой пути. Чем ближе к Пелене, тем пустынней выглядят воды, а та жизнь, что кишит в них... лучше человеку с нею никогда не встречаться, Акула Неустанная - свидетель!
Такие невеселые мысли Иссканру навеял вид деревушки, в которую он пришел осенью 698 года, покинув в Дьенроке "родной" караван. В Следе Бердальфа Иссканр надеялся найти кого-нибудь, кто согласится отвезти его на остров Йнууг, где находился монастырь Акулы Неустанной. Хотя за время путешествия он успел прочесть некоторые из записей брата Гланнаха и догадывался, что попасть на остров будет не так просто. Да и на острове...
"Иногда мне мнится, что Баллуш обрадовался бы, если бы у Йнууга появилась собственная Пелена. Нет, я не осмелюсь обвинять отца настоятеля в стремленьи отгородиться от мира - однако ни для кого не секрет, что больше Тихохода заботят Пелена и прошлое, нежели мирские дела и настоящее.
"Мы - хранители традиций и знаний", - любит повторять он. И верно: ведь именно отец Кеввал Волны Усмиряющий из церкви Акулы Неустанной сопровождал Бердальфа в его великом походе и помогал советом в трудные минуты. Так же и Баллуш готов всегда помочь советом страждущему - и его ли вина, что порой советы эти жестоки и суровы? Таковы и зверобоги, которые властвуют над миром. Таков и мир. Таковы и люди, его населяющие".
Мухи не по-осеннему бодро роились во дворах и у побережья, где были разложены и развешены пойманная рыба, шкуры тюленей и рыбачьи сети.
Деревенские псы так же бодро облаивали Иссканра - и не теряли надежды ухватить его за пятку, а то и за что-нибудь повыше да помягче. Он лениво отмахивался от них палкой, пробираясь к причалу. Точнее, к тому, что считалось здесь причалом - к хлипкому настилу из полупрогнивших досок, на котором возились с лодкой рыбаки. На чужака ни один из них внимания не обращал.
- Добрый день! - крикнул Иссканр, подойдя ближе. - Да сопутствует вашим делам Акула Неустанная.

Один из рыбаков отвлекся от лодки, мельком глянул на Иссканра и, пробурчав: "Пусть и тебе сопутствует", - продолжил что-то втолковывать своим соотечественникам. Теперь Иссканр разглядел, что лодка, с которой они возились, пробита в двух местах, и рыбаки, похоже, решали, чинить ее или разобрать на доски.
- Скажите, уважаемые, как я могу попасть на Йнууг?
- Вплавь, - буркнул кто-то. - Как же еще.
Иссканр потянулся за мечом - собаки воспользовались моментом, и одна добралась таки до штанины чужака.
Рыбаки оторвались от лодки, с вялым интересом наблюдая за развитием событий. Иссканр угостил обидчицу палкой, прислонился спиной к хлипкому деревцу, Проницающий ведает как выжившему на этих продуваемых ветром камнях, и вынул из поясного кошелька амулет брата Гланнаха - стилизованное изображение Акулы:
- Знаете, что это такое?
Они, конечно, знали. Тотчас отогнали собак, а один, коренастый, с кудрявой рыжей бородой, тут же пригласил гостя присесть - прямо на пробитую лодку. И сам пристроился рядом, пожевал губами.
- Ты не монах, - заявил наконец. - Тогда откуда у тебя амулет?
Иссканр объяснил, не вдаваясь в подробности. Рыбак кивнул: дело известное, многие братья погибали, отправляясь куда-либо по заданию обители.
- Давай, - протянул он руку за амулетом. - Буду на Йнууге - передам, кому следует.
- Мне нужно самому попасть на остров, - сказал Иссканр. Он подозревал, что рыбак отлично понимает это и всего лишь испытывает чужака. А настроение у Иссканра сейчас было неподходящее для испытаний, честное слово! И непонятно даже, чего больше жалко: порванной штанины или отведавших палки собак-дур, которых сердобольные хозяева вовремя не отозвали. - Когда на Йнууг отходит лодка?
- Видишь? - рыжебородый привстал и для пущей наглядности хлопнул ладонью по продырявленному днищу. - Это насчет "когда". А вообще-то на Йнууг посторонних не пускают.
- Я не посторонний, - ответил Иссканр.
"Чудес не бывает. Я знаю это. Я верю в это. Однако же и младенчики просто так, с неба, в крестьянские огороды не падают.
Оставивши ребенка на попечении у упомянутой особы, я отправился по делам обители. Выполнив задание настоятеля, я вернулся на остров и смог наконец попасть в библиотеку. Брат Криссгон помог мне в поиске нужных свитков, где могли бы находиться ведомости, которые я искал. Увы, я не нашел почти ничего, что способно было бы хоть как-то объяснить явленье, мной увиденное. За вычетом одного сообщения из Тайдонского эпимелитства. Жрец тамошней сельской храмовенки писал Тайдонскому иерарху о странном случае, но подробности были опущены.
Испросив дозволенья у Баллуша Тихохода (и, признаюсь, введя его в заблуждение относительно истинной природы моего интереса), я покинул обитель и отправился в Тайдонское эпимелитство".
Ждать пришлось до следующего утра. Иссканра поселили в доме Фэгрика - того самого рыжебородого рыбака, оказавшегося старостой в Следе Бердальфа. До вечера Иссканр успел вздремнуть, а после ужина Фэгрик предложил ему "прогуляться" - похоже, намечался серьезный разговор, для которого днем, за обыденными хлопотами, у рыбака попросту не было времени. Они зашагали вдоль линии прибоя, Фэгрик жевал листья туманного лопуха и расспрашивал о жизни Иссканра в караване. Наконец они добрались до причала, где лежала лодка, уже почти разобранная на отдельные доски.
- Я сперва думал оставить как есть, - признался вдруг рыжебородый. - А потом понял: незачем. - Он перехватил удивленный взгляд Иссканра и ухмыльнулся - в далеком свете Йнуугского маяка видно было, что вопреки ухмылке Фэгрик совсем не весел. - Ты не из морских, это сразу ясно. Иначе бы первым делом спросил, откуда взялись такие пробоины - а они... - Рыбак сплюнул комок пережеваных листьев и бросил в рот новую порцию. - Такие дыры не поставишь, налетев на камни!

Иссканр кивнул, соглашаясь. Теперь он получше разглядел повреждения: даже сейчас, на полуразобранной лодке, видно было, что они необычные. Словно кто-то с силой ударил по днищу копьем, причем ударил снаружи.
- Знаю, - продолжал Фэгрик, - считается, что все моряки любят прихвастнуть для красного словца. Любим, чего уж... Вам, сухопутным, правду рассказать - все равно не поверите!
- Правду?
- Правду! В море тайн побольше, чем в любом королевском дворце! И хранить их оно умеет получше, эти тайны. А Пелена... Ты хоть слышал про Пелену?
Про Пелену Иссканр слышал - двух недель в Сна-Тонре хватило с лихвой, даже если учесть, что он большую часть времени провалялся в госпитале, однако тот находился в ступениатской гостинице.
- И про Узлы, наверное, тоже знаешь, - промолвил Фэгрик. - А теперь представь, что Узлы падают не только на земле, но и на море. И что тогда случается. И какие твари тогда попадают в Ллаургин. Ну, до материка-то они не добираются, ясное дело, но волны поднимают - будь здоров! И буквально и фигурально выражаясь.
- Пробоины - тоже из-за таких тварей?
- Хуже, - ссутулился Фэгрик. - Пробоины нам поставили дротиковые кальмары. Только, знаешь ли, кальмары эти обычно наверх не поднимаются, их вообще редко кто видел. Они водятся лишь на больших глубинах.
- И что-то их вспугнуло, - догадался Иссканр.
- Что-то или кто-то. Хотя, это ведь могли быть несколько сумасшедших кальмаров, а в глубинах на самом деле все спокойно. Потому я и решил разобрать лодку. Если никакой опасности нет, к чему пугать людей? А если есть - на всем побережье очень скоро об этом узнают. И мы с тобой узнаем раньше, чем другие... если ты попрежнему хочешь попасть на Йнууг.
- Ты поплывешь, чтобы предупредить их?
Фэгрик пожал плечами:
- Я должен. А вот ты вполне можешь остаться здесь.
- Не могу. Если ты прав и кальмаров на самом деле кто-то вспугнул, следующая лодка поплывет на Йнууг нескоро, так? А мне обязательно нужно туда попасть, - твердо заявил Иссканр.
Впрочем, сам он сейчас уже не был так в этом уверен.
"Перво-наперво заехал я в Таллигон, дабы убедиться в добром здравии младенчика. И там выяснил деталь весьма и весьма странную. Осматривая ребенка (коему упомянутой особой имя дано было Иссканр, в честь одного из героев древности), заметил я, что пупок у младенчика сделался вполне обычный. Переговорив с женщиной, на попеченье коей я оставил младенчика, узнал я, что сперва-то кожица на животике у ребенка была ровненькая, только с вмятинкой небольшой (о чем я писал уже), а потом постепенно вмятинка та углубилась, образовавши пупок. Чтобы, выходит, ничем младенчик среди прочих людей не выделялся.
Вспомнили мы тут с приемной матерью младенчика и о зандробах - как не вспомнить?! А вспомнивши, решили не отдавать все ж таки дитя чародеям. Точнее, повременить с решением до моего возвращенья из Тайдонского эпимелитства.
Сойдясь на том, расстались мы - и отправился я в Тайдон, к тамошнему архиэпимелиту".
Лодка была просторная, но завалена разновсяким рыбацким хламом, который перекатывался по днищу, лез под ноги, колол в спину или пониже, цеплялся за рукава. Иссканр угнездился на носу, рядом с бортом, чтоб удобнее было кормить рыб своим завтраком. Что он уже успел пару раз сделать.
- Дальше будет еще веселей! - обернувшись на звуки, подмигнул ему Фэгрик. С самого утра рыжебородый был жизнерадостен, что никак не вязалось с его вчерашним настроением. Все дело, как подозревал Иссканр, в брате Фэгрика и племяннике - хозяевах лодки, сидевших соответственно на правом весле и у руля. Они наверняка знали про дротиковых кальмаров и про возможную опасность - вот Фэгрик и старался подбодрить их. Да и себя, кажется, тоже.

- Если б погодка была спокойней, поставили бы парус, - объяснил он Иссканру утром, когда садились в лодку. - Но при таком ветре и таких волнах...
- Может, подождать? Вдруг распогодится...
- Ждать придется до очередного Нисхождения! - буркнул Фэгрик. - Ясно же... А-а, что с вас, сухопутных, возьмешь! Короче, не будет в ближайшее время лучшей погоды. Вот худшая - будет. Поэтому как знаешь: хочешь - отдай вещи монаха мне, сам отвезу. И если что нужно на словах передать - говори, не бойся.
- Я поплыву, - качнул головой Иссканр.
Теперь (когда пути назад не было) он мог позволить себе посожалеть о принятом решении. И даже помечтать, как было бы здорово посидеть у печи и пожевать... ннет, пожевать - не здорово!!..
Он снова перегнулся через борт, угодил лицом во встречную волну и долго протирал глаза, ругаясь вполголоса. Море плескалось невыносимо близко к лодке, почти захлестывало внутрь... Акула Неустанная, он-то думал, это почти одно и то же: плыть по волнам и ехать на верблюде! Оказывается... ох!..
- Закрой глаза! - посоветовал, перекрикивая усиливающийся ветер, Фэгрик. - Закрой глаза и попытайся считать до скольки умеешь.
Иссканр молча помотал головой: ну уж нет, он привык встречать опасность лицом к лицу!
Подтверждая это, Иссканр собрался снова перегнуться через борт, когда вода рядом с лодкой буквально вскипела - пробивая поверхность, в воздух взлетели черные, с ярко-желтыми пятнами, копья.
- Заклюй меня Разящая! - выругался Фэгрик. - Опять!.. Вот же!..
"Дротиковые кальмары", - понял Иссканр. Он не знал, что делать - то ли выпрыгивать за борт, то ли ложиться на дно... нет, пожалуй, ложиться не стоит - достаточно вспомнить пробоины, которые он видел вчера.
- Еще! - завопил племянник Фэгрика, показывая влево. Там тоже вскипала вода - стройные тела кальмаров вспарывали воздух и падали в море - чтобы мгновение спустя выпрыгнуть из воды снова.
- Кто-то здорово их напугал, - пробормотал брат Фэгрика - такой же рыжий, но без бороды, зато с длинными усами, заплетенными на концах в косички. - Эй, Кэлиш, следи за рулем! Это всего лишь кальмары.
- И они удирают на юг, точнее, на юго-запад, - сказал Фэгрик, провожая взглядом стаю. - Ну, братишка, поднажмем-ка!
Как любил выражаться рыжебородый, "все было ясно": если кальмары идут на югозапад, следовательно, некто, вспугнувший их, движется с северо-востока. И лучше бы поскорее убраться с его пути.
Иссканр повернулся и посмотрел на Йнуугский маяк. Он горел и днем и ночью - считалось, что маяк отпугивает разных непотребных морских тварей и вообще помогает рыбакам. Нечто вроде постоянной молитвы за тех, кто в море.
"Кто бы там сейчас ни молился, надеюсь, он делает это искренне. И надеюсь, это нам поможет".
- Не унывай, - обернувшись, подмигнул Фэгрик. - Скоро будем на месте!
"На острове, - мысленно уточнил Иссканр. - Откуда еще потом придется как-то возвращаться на материк".
"Тайдонский архиэпимелит принял меня благосклонно, отнесся со вниманьем и пообещал всяческое содействие. Выражалось оное в предоставлении мне крова и возможности поскорее добраться до деревни Нэрруш. Названной так, кстати, в честь одного из братьев обители Рыхлой Земли, каковой брат некогда проповедовал в этих краях, а после прославился в Пятом захребетном походе (о чем см. мои заметки в путевнике).
Нэррушский жрец, господин Балхай, сперва сильно был удивлен причиной моего визита. Сей любознательный господин, кажется, немного обиделся, когда на его сообщенье о странном младенчике не отозвались. Мне пришлось сослаться на высокую занятость переписчиков и посетовать на то, что не всё еще совершенно в нашей системе взаимодействия с эпимелитами и местными жрецами.

Сам же я немало удивился тому обстоятельству, что господин Балхай решил послать сообщение о младенчике именно в нашу обитель. Конечно, ни одна из деревень и ни один из городов официально не отдают предпочтенье тому или иному зверобогу и в течение года поклоняются всем им, - но в действительности почти в каждом населенном пункте "больше любят" своего зверобога, считают его хранителем города и так далее. И в Нэрруше это, разумеется, Проницающий. А так как одна из обителей его находится здесь же, в Тайдонском эпимелитстве, непонятно мне было, зачем господин Балхай отправил свое сообщение именно на Йнууг. Однако же и спрашивать у него о том я не стал, сочтя, что ежели захочет, сам расскажет; да и важней мне было другое узнать - про странного младенчика.
Прошло уже несколько лет, но господин Балхай помнил все очень хорошо. Я бы тоже помнил! В конце концов, младенчик-то появился в доме господина Балхая, как говорится, из ниоткуда - в комнате, из которой жрец на минуту вышел и в которую тотчас же вернулся. Выглядел он так же, как и мой, и пупка у тайдонского младенчика тоже не было, образовался он лишь несколькими днями спустя.
Я спросил, не наблюдал ли господин Балхай еще каких-то странностей, связанных с младенчиком. Тот - вполне справедливо - взглянул на меня, как на умалишенного: неужто, мол, мне этих странностей мало?! А вообще, ответил, не наблюдал, ибо вскорости передал младенчика "в хорошие руки". И так уже на жреца косились, подозревая его в отцовстве. (Тут-то я догадался, почему оповестить о "чуде" господин Балхай решил не обитель Проницающего, а послал сообщение аж на Йнууг. Боролись, видно, в нем два чувства: желание рассказать о случившемся и боязнь, что в обители Проницающего появление младенчика объяснят так же, как это сделали нэррушцы).
Итак, в Тайдоне я узнал все, что мог. Теперь оставалось найти владельца "хороших рук", в которые господин Балхай передал младенчика. Когда я услышал, кто это, то понял, что отыскать приемного отца будет нелегко".
* * *
Возле Северных ворот Нуллатона образовался затор: у какой-то крестьянской телеги в самый ответственный момент (то бишь, прямо в проеме ворот) сломалась задняя ось. В телеге же ехали клетки с бойцовыми петухами. От удара клетки вывалились на мостовую, прутья сломались - и теперь пернатый товар вовсю бедокурил и кукарекал, удирая от стражников. И заодно доказывая, что таки да, они действительно бойцовые петухи, высшего качества и отменной выучки.
- Надолго, - подытожил Жмун - и покосился на господина К'Дунеля, восседавшего рядом (заветная сумка прижата к животу!).
- Ничего, лошадки зато отдохнут, - зевнул Кайнор, подмигивая капитану гвардейцев. - Совсем ведь выдохлись, бедные.
Зверобоги ведают зачем, но К'Дунель очень торопился в столицу. Он даже не стал разбираться, что, собственно, случилось в Трех Соснах - погрузил Кайнора в фургон, отозвал не на шутку разошедшихся гвардейцев и велел ехать дальше. Причем приказал своим подчиненным сменить коней на свежих, взятых у господина таарига, - хоть те и не шли ни в какое сравнение с гвардейскими. "Потом вернемся, обменяем обратно", - вот и все объяснения.
Присмиревший Гвоздь мысленно пожимал плечами: раньше приедем - раньше выяснится, что к чему. Впрочем, присмиревший не значит смирившийся. И затор в воротах можно ведь использовать, чтобы...
- Выходите, - хлопнул его по плечу К'Дунель. Капитан знаком подозвал к фургону двух верховых гвардейцев, что-то шепнул, показывая на ворота и артистов. Потом повернулся к Гвоздю: - Вы не против небольшой прогулки, господин Кайнор?
- Почему бы нет? А что с моими друзьями?
- Вы увидитесь с ними позже. Кстати, господин Жмун, держите, - и Жокруа К'Дунель вручил старому фокуснику заветную сумку. - Как вы можете убедиться, я выполнил свою часть уговора. Надеюсь, что и вы выполните свою, господин Кайнор.
Гвоздь скупо кивнул: говорить было не о чем. Теперь, когда деньги выданы, пути назад нет. Ладно, съездим, посмотрим, куда так торопился доставить нас бравый капитан.
Кайнор чмокнул в щеку Лютен, подмигнул Ясскену (того, беднягу, аж передернуло), обменялся рукопожатием со Жмуном.
- Время, - напомнил Жокруа. - Вы расстаетесь ненадолго, господин Кайнор.

В общем, даже попрощаться по-людски не дал, нехороший человек. Но как ни старался, Гвоздь не мог всерьез разозлиться на капитана - все-таки тот спас ему жизнь, пусть в первую очередь и из соображений собственной выгоды.
Им с К'Дунелем подвели лошадей, а один из гвардейцев поехал впереди, разгоняя с дороги простолюдинов. Добравшись до стражников, он перегнулся и принялся что-то втолковывать старшему. Тот пожал плечами и отрицательно качнул головой. Тогда гвардеец развернул и показал ему некий свиток - стражник вчитался, переменился в лице и, отдав честь, отошел с дороги, позволяя всем троим проехать в город.
И Гвоздь ничуть не удивился, когда понял, что едут они в кварталы аристократов, называемые в народе Шатрами Захребетников. Здесь в основном селились потомки наиболее древних иншгурранских родов, не одно поколение которых участвовало в захребетных походах. Знатные, но зачастую не такие уж и богатые семьи, ведь для того, чтобы отправиться на войну, им приходилось собирать огромные суммы денег, продавая поместья, закладывая под залог фамильные драгоценности, отдавая свои земли в аренду монастырям... И те, кто уцелел в походах, не всегда возвращались с добычей, способной возместить все их расходы. Что же до разговоров о чести, доблести и рыцарском благородстве, то Гвоздь знает им настоящую цену - и разговорам, и самим "высоким материям"!..
Так значит, его хочет видеть кто-то из старых захребетников? Ну-ну.
Улица, по которой они ехали, больше напоминала горное ущелье: высоченные каменные заборы (да-да, с самыми настоящими бойницами по верхнему краю!), массивные створки ворот, на створках - фамильные гербы со всяческими тиграми, пчелами и оторванными руками, одни герольды ведают, что призванными символизировать. За заборами ничего и не разглядеть, кроме флаговых башенок, высота которых отмеряется строго согласно количеству представителей фамилии, участвовавших в захребетных походах, длительности оных походов и прочая, прочая, прочая. При этом самый, так сказать, "захребетный" род башенку свою не должен громоздить выше уровня башен королевского дворца - до которого, кстати, отсюда не так уж далеко.
Далее (Гвоздь как будто приглядывал место будущего выступления или искал пути для побега) - улица длинная, широкая, постепенно заворачивающая направо, вымощена булыжником, деревьев нет, одни фонари (сейчас, поздним утром, разумеется, погашенные), прохожих мало, зато всюду патрули - "драконы" с гребнистыми шлемами, доспехами-"чешуей" и шелковыми крыльями за спиной. А ночью здесь наверняка несут службу "кроты" в черных балахонах... Впрочем, до ночи еще дожить надо.
Ну-с, так куда нам, господин К'Дунель?
А вот сюда, показал на очередные ворота капитан. На их створках, само собой, красовался герб: оскалившийся серебряный волк на золотом фоне. Над гербом, как и положено, был изображен шлем с решетчатым забралом, двумя кожистыми крыльями по бокам и нашлемником в виде гнусной хари демона - из тех, что только после хорошей порции порошка из кровяных цветочков и увидишь. Харя, похоже, должна была олицетворять (или охаряктеризовывать?) некий сборный образ злобных и коварных врагов, с которыми неустанно боролись носители славного герба. Кстати, судя по черной ленте, пересекавшей верхний левый угол щита, одним представителем древней фамилии стало меньше. Если, конечно, Гвоздь ничего не путает, а он, признаться, ой не специалист в геральдике!
...Не было ничего: не появились на стене дозорные, не выглянул из окна караулки стражник, из-за ворот вообще не доносилось ни звука, да и гвардейцы, что безымянный, что господин К'Дунель, не спешивались, не кричали, мол, принимайте дорогих гостей, - ни-че-го! - однако же правая створка, разламывая герб пополам, беззвучно открылась и стражники, одетые в роскошные камзолы, с блестящими алебардами, ретиво взбзынькнули шпорами: милости просим-с!
Очень, знаете, не понравился Гвоздю подобный прием. Он в последний раз окинул взглядом улицу, где лениво и в то же время бдительно прохаживались "драконы", вздохнул и въехал-таки за ворота. Обернулся - и нате вам, створки уже успели неслышно захлопнуться!
- Спешивайтесь, - сказал ему К'Дунель. - Приехали, господин Гвоздь.
* * *
Когда на горизонте показался Йнууг, Иссканр не поверил своим глазам. Во-первых, слишком уж легко все получилось: ведь если не считать кальмаров и скверной погоды, доплыли без приключений. Ну а во-вторых... во-вторых...

- Я же говорил, что на остров тебя не пустят, - ухмыльнулся Фэгрик. - Впрочем, как и меня, Оварда или Кэлиша. Или ты думал, придется в лодке все это время ждать?
Ни о чем подобном Иссканр не думал, он вообще, если честно, не обратил внимания на те слова старосты. И только теперь, глядя на массивный корпус древнего парусника-дома, понял, что Фэгрик имел в виду.
- Впечатляет, верно? - подмигнул тот. - Уж не знаю, как он сохранился. Это ведь легендарный "Кинатит" из армады самого Бердальфа. Считай, полтыщи лет прошло, как его швырнуло на прибрежные скалы, - а вот, до сих пор стоит целехонек. Умели строить предки, а?
- Мой брат каждый раз восхищается "Кинатитом", - объяснил Иссканру Овард. - И старается не замечать гнилых досок, многажды подновленных переборок и других признаков того, что время сильнее любого дерева. Даже лучших пород алмазного дуба, выросших на Востоке.
- Ладно, хватит болтать, - проворчал Фэгрик. - Давайте причаливать. Чем раньше закончим здесь свои дела, тем раньше сможем вернуться на землю.
- Куда причаливать?
- К кораблю, сухопутный, к кораблю. Больше-то некуда, весь остров, кроме дальней восточной бухты, с такими высокими и отвесными каменными берегами, что не подберешься. А в бухте нам высадиться не позволят, мы же не монахи.
- Но... - Иссканр не успел спросить, как они собираются причаливать к кораблю, лодка проплыла чуть дальше, и он увидел громадную пробоину в боку парусникадома. Причем пробоину, явно сделанную людьми уже после того, как корабль сел на мель.
- Здесь всё сразу: и причал, и гостиница, и двор для приемов, - сказал Овард. - Есть даже храмовенка - я уже не говорю про госпиталь или там кухню. Хотя, конечно, часть отсеков затоплена водой, а другие попросту заброшены. На Йнууге никогда не бывает много гостей с материка, монахи же не любят жить на "Кинатите". Я с ними согласен - гадкое местечко.
"Тойра Мудрый - одна из самых загадочных личностей нашего времени. Я мало что могу о нем сказать, ибо видел его лишь однажды, на рынке в Таллигоне, где он читал свои проповеди-притчи. Слышал же о нем, как, наверное, и всякий, много и разное, однако не сомневаюсь, что большая часть историй - выдумка. А прочие, хоть и основаны на действительно случившемся, здорово приукрашены.
Когда-то давно Тойра был монахом обители Цветочного Нектара (об-ль находится на юго-зап. берегу о. Ллусим, посвящена Мотыльку Яркокрылому - больше см. в моих заметках для путевника). Однако еще в отроческие годы он прозверел, долгое время находился в бессознательном состоянии, потом пришел в себя. После чего покинул монастырь и подался в странствующие проповедники. Как и прочие пилигримы, которые не принадлежат к каким-либо монастырям, не являются монахами и действия коих Сатьякалова церковь не одобряет, однако зачастую закрывает на них глаза, - как и подобные ему, Тойра вел жизнь вечного странника, нигде подолгу не останавливался, и жил на то, что подавали слушатели проповедей. Проповеди Тойры были необычными: сперва он рассказывал некую историю, но после не торопился ее объяснить, как это делают иные странствующие проповедники. "Если на ваш вопрос ответил кто-то другой, вы остались без ответа", - любил он говорить.
Впрочем, я не совсем правильно поступаю, когда пишу о Тойре в прошедшем времени. Ведь он жив, насколько мне известно, и по сей день.
И я не теряю надежды когда-нибудь повстречаться с ним еще раз, чтобы спросить о судьбе младенчика из Тайдонского округа".
...Подплывя поближе к пролому - собственно, вплыв на лодке внутрь - они словно оказались в чреве исполинской рыбы. Выломанными ребрами топорщились переборки нижних, подпалубных ярусов, которые пришлось частично разобрать. Некоторые из них залатали новыми дверьми, другие же так и чернели коридорами, ведущими невесть куда. Света здесь было крайне мало, фонари висели лишь там, где устроен был причал для лодок, да еще в нескольких местах, видимо, время от времени все же использовавшихся, хоть и не по назначению.
- Только такой безумец, как ты, Фэгрик, мог явиться сюда в такую погоду! - по настилу одного из нижних ярусов к прибывшим спешил высокий седоусый мужчина в обычном одеянии рыбака. За ним следовали двое в балахонах монастырских служек, они несли фонари на недлинных деревянных шестах.

- А ты, как и прежде, по самую макушку переполнен гостеприимством, Миннебар, - парировал Фэгрик. - Или думаешь, я притащился сюда, чтобы полюбоваться на твою морщинистую физиономию?
- У тебя не такой изысканный вкус, как у моей супруги, поэтому, уверен, ты рисковал лодкой брата не из-за моей физиономии. - Седоусый кивнул служкам, чтобы те пришвартовали лодку, и подал руку Иссканру, помогая выбраться на относительно устойчивую поверхность: - Миннебар, распорядитель здешней гостиницы, если "Кинатит" так можно называть. Не спрашиваю, для чего вы сюда приплыли, - ясно, что по делу, иначе Фэгрик просто не взял бы вас. Верно, Тюлень?
- Верно, - фыркнул рыжебородый.
- Ну вот. Поэтому спрашиваю только одно: надолго к нам?
- Выгляни наружу, - ответил ему Овард. - Если и дальше будет твориться такое безобразие, мы тут вообще навсегда застрянем. - Он досадливо махнул рукой: - Ладно, извини. Вот, спроси у господина Иссканра, у нас-то дело короткое, а он, кажется, собрался с самим Баллушем говорить.
Миннебар посмотрел на Иссканра с интересом:
- Да? Ну, тогда вам здесь точно придется подзадержаться. Баллуш с утра не в духе. - Он оглянулся на служек и добавил шепотом: - По слухам, старику что-то очень гадкое приснилось, чуть ли не плавающая кверху брюхом акула. Он сейчас молится, велел тревожить только в самом крайнем случае.
- Ну так у нас именно такой случай, - прервал седоусого Фэгрик. - Или кто-нибудь из ваших дозорных уже заметил дротиковых кальмаров, которые со всех щупалец дают стрекача на юг? Возможно, кальмарам приснился тот же самый гадкий сон, что и господину настоятелю. Но скорей всего, старина, они увидели этот кошмар наяву.
"Из Тайдонского округа я должен был вернуться на Йнууг, но неожиданные события вмешались в мои планы. Точнее, сразу несколько событий, на первый взгляд, между собою никак не связанных.
Первое: я во что бы то ни стало хотел отыскать Тойру Мудрого, но не знал, в какой части Ллаургина он сейчас пребывает. Искать же наугад я не мог - на то у меня не было ни времени, ни средств. Оставалось обратиться в какую-либо из обителей, дабы кто-то помог бы мне, подсказал, где искать Тойру. Я еще раздумывал, куда именно, когда случай выбрал за меня.
И это было вторым событием из тех, о которых я упоминаю".
(Читая эту часть записок, Иссканр не мог отделаться от мысли, что брат Гланнах писал не то, что думал, - или же часть случившегося скрывал даже от бумаги. И с каждым новым листом это ощущение усиливалось. Словно что-то очень пугало писавшего - потрясло до глубины души...)
Когда на Йнууге основали обитель Акулы Неустанной, монахам не пришлось перестраивать "Кинатит", чтобы в нем жили гости с материка: парусники-дома предназначались для перевозок на большие расстояния множества людей, и потому здесь все было устроено с учетом этого. Правда, за столетия даже самая прочная древесина приходит в негодность...
- Мы все тут боимся, что однажды эта дырявая бочка возьмет да и развалится на куски, - говорил Миннебар, проводя гостей по узким, темным коридорам корабля. - Когда-нибудь, попомните мое слово, так и случится - и я надеюсь, что к тому времени буду далеко отсюда.
- На небесах, что ли? - фыркнул рыжебородый. - Ты же из этой "бочки" сколько лет уже не вылазишь. Все ищешь древние клады, забытые лично Бердальфом и специально для тебя. Представляешь, Иссканр, человек полжизни гоняется за парусом на горизонте и никак не поймет, что этот парус - мираж!
- Мы все только тем и занимаемся, что гоняемся за призрачными парусами, - тихо заметил Иссканр. - Но неужели за пятьсот лет корабль не обыскали сверху донизу?
- Вот видишь! - подхватил Фэгрик. - Даже этот вьюноша, хоть и сухопутник, понимает, что к чему.
Миннебар покачал головой.
- Когда "Кинатит" выбросило на скалы, берег был уже совсем рядом. Люди не видели земли месяцами, к тому же "Кинатит" не тонул. Они просто оставили корабль и перебрались на сушу. Потом сюда, конечно, наведывались, чтобы забрать какие-то вещи, но очень скоро монахи Неустанной решили основать на острове обитель, и Бердальф отписал его в их полное распоряжение. По сути, вместе с "Кинатитом". И хотя тот по-прежнему считался собственностью короля (Бердальф даже собирался починить его), корабль никому не был нужен. Поселенцы приплыли как раз в самый разгар десятилетия Сатьякалова Гнева: пралюди, которые населяли Ллаургин до нас, были почти полностью истреблены, а выжившие бежали на запад и юг. Их города лежали в развалинах, многие колодцы были отравлены, поля выжжены - и все это следовало привести в порядок. - Он поднял руку, призывая к вниманию: - Осторожно, здесь доски прогнили, идите под стенкой. Так вот, - продолжал Миннебар, - поселенцам было чем заняться. А странствие по морю отбило желание совершить еще одно такое же - даже ради того, чтобы вернуться на Восток, в уже известные земли.

- Тем более, - добавил Иссканр, - что, наверное, тех, кто решился на подобное плавание, вряд ли на Востоке что-то удерживало.
- Точно! Так оно и было, если верить летописям да и вообще здравому смыслу. Это я веду к тому, Фэгрик, что "Кинатит" с самого начала бросили в спешке - и потом так никто и не озаботился хорошенько его исследовать. Монахам Неустанной было где жить - на Йнууге существовали поселения и до них, но островитяне повымерли во время Гневного Десятилетия. Потом, когда легендарный Кеввал Волны Усмиряющий решил запретить не-монахам ступить на землю Йнууга, понадобился и "Кинатит", но не целиком, хватило только ближайших к пробоине помещений, хозяйственных и жилых. И так, заметь, продолжалось столетиями! Монахам просто некогда было шарить по судну в поисках "каких-то сокровищ", а обслуге и без того хватает работы.
- Хватало, - криво усмехнулся Фэгрик. - А теперь, как я погляжу, свободного времени у вас хоть отбавляй!
- А что ты скажешь, Овард?
- То же, что и тогда, когда ты решил оставить семью и переехать сюда: это твой выбор, - пожал тот плечами. - Ты сам решил удить такую рыбу - так тяни леску, пока есть силы, и не оглядывайся.
- Спасибо, - вполне серьезно поблагодарил его Миннебар.
- Не за что, братец. Надеюсь, в виде благодарности ты поселишь нас не в тех дырах, что в прошлый раз.
Седоусый покачал головой:
- Тут все такое, Овард, и ты это знаешь... Та-ак, здесь по лестнице вверх, держитесь крепче за перила. Ступеньки скользкие и непрочные - сколько хожу, столько жду, что вот-вот проломятся. В общем, - продолжал он, - работы-то на самом деле достаточно. Но в основном по мелочам, поэтому возможностей исследовать "Кинатит" у меня больше, чем раньше.
- Сбылась места умалишенного, - беззлобно проворчал Фэгрик. - Ладно, братец, ты главное не зазнайся, когда найдешь здесь золотой нужник Морепашца, ага?
- Ты же знаешь, треть в этом случае будет принадлежать тебе.
- Я от своей части в этом случае отказываюсь в пользу Фэгрика, - вставил Овард, и все трое захохотали.
"Неожиданная и нелепая смерть господина Балхая сама собою определила ту обитель, куда мне пришлось направиться. Ибо, хочешь - не хочешь, а господин Балхай был приписан к Тайдонскому эпимелитству, подчинялся тамошнему архиэпимелиту, а значит, моим долгом было сообщить об этом туда. Ну а из Тайдона ближе всего было к Тайдонской обители Проницающего".
("Что за чушь?! - читая, недоумевал Иссканр. - Какая смерть, от чего? В записках об этом ни слова. И почему брат Гланнах ссылается на эту смерть, когда объясняет, что выбрал Тайдонскую обитель? Если бы он выбирал ближайшую из обителей, то выбрал бы именно ее. Что-то не так! Но - что?")
...доски, балки, клинья, дверные петли - и всему этому несколько сотен лет. Корабль дышал, стонал, кашлял, словно дряхлый, болезненный старец, который никак не может заснуть. Не может - и не дает заснуть другим!
Иссканр поднялся с узкой койки и принялся вышагивать по каморке, которую ему отвели. Когда Овард и Фэгрик увидели, в каких тесных помещениях им придется жить, они здорово осерчали на брата, но Миннебар объяснил, что только небольшие каюты удается поддерживать в приличном состоянии. И хотя бы частично отваживать оттуда крыс (во что Иссканр не поверил - и, кажется, не зря).
В полумраке он заметил юркую тень, шмыгнувшую в дальний угол и замершую там в надежде остаться незамеченной. Потянулся за подсвечником, но тень метнулась в коридор через щель под дверью. Иссканр усмехнулся, поставил подсвечник на стол и хотел было зажечь свечу, но передумал: что толку? На что здесь смотреть, в этом гробу с дверцей?!
К тому же ему внезапно потребовался нужник - не золотой Бердальфов, а вообще любой ближайший. Чтоб им утонуть, этим монахам! Кормят гостей невесть чем - Иссканру еще за ужином показалось, что с теми лепешками что-то неладно!

Он выскочил в коридор и поспешил налево, до поворота, а оттуда свернул направо - все, как рассказывал Миннебар, - а там - третья дверь по правой стороне... или вторая? Нет, третья.
Когда Иссканр возвращался в свою каморку, он пожалел, что не прихватил свечу. Вместо того, чтобы валяться на койке и слушать монотонное поскрипывание корабельных костей, выбрался бы наверх и подышал свежим воздухом. Впрочем, что мешает ему это сделать и без свечи? Фонари, пусть и тусклые, висят у каждого поворота, заблудиться он не заблудится. А Миннебар говорил, что селит их то ли на втором, то ли на третьем ярусе от палубы - словом, недалеко.
Иссканр направился по коридору туда, где он, помнится, видел ступеньки, называемые моряками забавным словом "трап". Там он их и обнаружил - и начал подниматься, цепляясь за перила. Древесина под ногами прогибались, но не скрипела, к тому же перила казались достаточно прочными.
И вдруг в один момент все это - и перила, и ступеньки - проломилось и обрушилось вниз, вместе с Иссканром!..
* * *
В комнате, где оказался Гвоздь, барахла было столько и такого, что укради и продай - на год наймешь целый отряд гвардейцев, не хуже, чем К'Дунелевы. Ну, всю бы комнату Гвоздь, натурально, с собой не утащил, а вот махонького серебряного мальчика, непристойно фиглярничающего на каминной полке, упёр бы. Хотя бы из воспитательных целей.
Однако же не стал. Тем позвонком, что находится аккурат между лопатками и работает вместо пресловутых "глаз на затылке", почуял, что за ним следят. Да иначе и быть не могло, верно? - чтобы неизвестного (или, если угодно, печально известного) проходимца оставить без присмотра в этакой дорогущей комнате?! Ага, держи карман шире и пальцы плотнее!
Гвоздь оглядел комнату повнимательней. Сейчас он не приценивался, а искал потайные отверстия, через которые за ним могли бы наблюдать. Если он что-нибудь понимает в таких устройствах, они должны располагаться чуть выше уровня головы человека среднего роста. Идеально подходят для этого портреты. Кто у нас здесь? Надписей, разумеется, нет - все, кому положено (и кому позволено сюда входить) и так знают, о ком речь. Он - суховатый старик в доспехах, с ястребиным носом и близко посаженными глазами; на согнутой левой руке держит знакомый Гвоздю шлем с кожистыми крыльями (нашлемника с харей нет). Она - моложе его лет этак на пятнадцать, а то и на все двадцать, очень хороша, особенно в этом платье с широким декольте, с брошкой в виде ириса... может, дама и заинтересовалась бродячим жонглером, а-а? Старик-то, даже если был мужем, нынче, судя по черной траурной ленточке, отчеркнувшей верхний правый угол картины, уже покинул юдоль земных страданий. Так что...
О, догадался Кайнор, может, его вызвали, чтобы гимн какой-нибудь погребальный написать! Допустим, старик был с причудами и в завещании указал, мол, хочу, чтоб похоронили под гимн, сочиненный известным поэтом, Рыжим, понимаешь, Гвоздем! Почему нет? Вполне может быть!
И сразу становится понятно, отчего так торопился К'Дунель: покойный, поди, святым не был, тело его бренное подчиняется тем же законам разложения, что и прочая материя.
Догадки вдохновили Кайнора и воодушевили его. Он расправил плечи и шагнул к висевшему здесь же зеркалу, чтобы привести себя в порядок. С досадой провел рукой по небритым вот уже несколько дней щекам, пятерней пригладил волосы... проклятие, если бы бешеный капитан не гнал лошадей днем и ночью, у Кайнора было бы время заняться своей внешностью! (Одновременно с приведением себя в порядок Гвоздь подвинулся так, чтобы опустить "непристойного мальчика" во внутренний карман кафтана. Кажется, никто из потайных наблюдателей не должен заметить...) Он вздрогнул, когда дверь на другом конце комнаты бесшумно отворилась. В зеркале увидел отражение гостьи: молоденькая, годков этак двадцать - двадцать три, чернявая, одета прилично, наверное, одна из местных служанок, приближенных к хозяйке. Пришла, небось, чтобы подготовить "господина артиста" к приему у госпожи.
- Так вы и есть тот самый Кайнор Мьекрский?
Гвоздь подарил ей одну из своих "улыбок-для-дам":
- А вы представляли меня другим?

Она потупилась:
- Признаться, да, немного другим. - Ее смущение было таким неподдельным, наивность такой искренней! Служаночка переступила с ноги на ногу и попросила: - Вы не могли бы что-нибудь показать... - И тут же, зардевшись, добавила: - Я имею в виду, фокус какой-нибудь, или пожонглировать.
- Для вас, сударыня... - галантно поклонился Гвоздь. - Ну-ка, - он огляделся в поисках подходящих для жонглирования инструментов и выбрал три блюда на стене. Каждое было золотым, да вдобавок с искусно изображенными сценами битв по краям... точнее, на двух - битв, а на третьем - любовных утех.
Служаночка вздрогнула, когда он снимал их со стены, но Кайнор подмигнул ей, мол, не трусь, потом обратно повесим, никто и не заметит, - и начал представление. Сперва просто пустил блюда по кругу, в одном и в другом направлении, затем, когда более-менее привык к их весу и форме, принялся жонглировать у себя за спиной. Чернявая стояла, разинув рот. Неужели она никогда не видела циркачей? В столице артистов на любом базаре должно быть пруд пруди!
Да нет, она наверняка притворяется, делает вид, что увлечена, - чтобы польстить ему. Выходит, и этой красотке тоже что-то нужно от Рыжего Гвоздя? Или ей велели потянуть время?
- Вы просто прелесть! - она захлопала в ладоши.
"Потянуть время? Но зачем? Ты становишься безумцем, Гвоздь, вот что".
- Ну как, вам понравилось, сударыня? - спросил он, прекратив жонглировать и развесив блюда по местам.
- Очень! Вы - чудо, господин Кайнор!
- Ну тогда, может, вы сочтете меня достойным небольшого приза?
Она сделала робкий шажок назад, во взгляде ее мелькнула растерянность:
- Да? Какого же?
- М-м... давайте подумаем вместе. Например, поцелуй, а?
- Нет, знаете... вот-вот должна прийти госпожа, и я...
- Госпожа? Если ты так ее боишься, красавица, тогда поцелуй мы отложим до лучших времен. А расскажи-ка мне, что за госпожа такая... - Он кивнул в сторону портрета: - Она недавно овдовела, верно?
- Д-да.
- И зачем же ей понадобился жонглер? Хотя бы намекни.
- А мы уже перешли на ты? Ладно, я намекну тебе! - Служаночка ловко шагнула в сторону, увеличивая между ними расстояние, но оказалась при этом далеко от дверей. Теперь Кайнор вынужден был либо стоять к ней вполоборота, либо встать спиной к дверям, чего он никогда не стал бы делать, если бы не зеркало.
"...но в какие игры играет со мной эта фифа?"
- Граф действительно умер, - подтвердила она, указывая на портрет старика. - И оставил не совсем обычное завещание.
- Неужели упомянул меня, недостойного?
- Да, упомянул. Но не как наследника.
- Эт понятно...
- Граф хотел, - перебила она Кайнора, - чтобы после смерти его прах был перевезен и упокоен в ллусимском Храме Первой Книги. И чтобы ты сопровождал траурную процессию.
- В качестве кого?
- В качестве самого себя - Кайнора из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь. Тебя ведь так зовут?

- Так-то оно так, но...
- Вот и отлично. Ты, конечно, чересчур самоуверен и дерзок, но это поправимо.
"Что значит "поправимо"? Что тут вообще происходит?!"
- Погоди-ка, милая, ты кем себя возомнила? - теперь Гвоздь рассердился не на шутку. - Сперва-то ты говорила повежливее. А если я нажалуюсь графине?
Она пожала плечами:
- Жалуйся. Можешь начинать прямо сейчас, потому что я и есть графиня.
- Что-то ты мало похожа на портрет.
- Моя мать умерла десять лет назад. А отец... совсем недавно. Так что теперь, - чернявая вздернула подбородок, - я единственная, последняя представительница рода Н'Адер.
"Вот так номер, Гвоздь! "...ее смущение было таким неподдельным, наивность такой искренней!" Тебя провели, как сопливого пацана!"
- Не удивляйтесь. Я приходила, чтобы понять, что вы из себя представляете, - заявила графиня. - А о деле мы поговорим чуть позже, когда вы переоденетесь и приведете себя в порядок. И кстати, - добавила она, обернувшись на пороге, - не забудьте поставить мальчика на место. Все равно в ближайшее время вам вряд ли представится возможность его продать.

Глава седьмая:

Древняя погребальная ладья. Человек с очень добрым взглядом. Баллуш Тихоход молится. "Какой же вы все-таки мальчишка!" Падение, цветные полосы и много боли. "Странные происшествия" господина Фейсала. Когда вопросы щекочут нёбо.
Ну зачем я тебе - неудачник, жонглер? Я от игр ваших светских безмерно далек. Не боитесь, графиня, что вдруг по привычке вас, как шарики, брошу в безумный полет?
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Когда лестница под ним проломилась, Иссканр, конечно же, испугался. Свалиться в непроглядную темень корабельных внутренностей - этак можно и шею себе свернуть! Или, что еще хуже, переломать руки и ноги и остаться живым - но при этом беспомощным калекой. В сна-тонрском госпитале он видывал таких...
Но нет - разумеется, и о калеках, и о смерти он подумал позже, когда вместе с грудой трухлявых досок рухнул в воду, вынырнул, лихорадочно отмахиваясь руками, нащупал подошвами дно и понял, что попал в один из отсеков парусника-дома. В самом деле, не мог же он прошибить все ярусы и рухнуть в море! Теперь главным было не паниковать, осмотреться и найти выход.
Иссканр взглянул наверх, где светлело далекое пятно перекрытия, которое он, падая, пробил. Видимо, под непрочной лестницей уже были пустоты - или доски под ней тоже прогнили. Так или иначе, а выбраться через дыру он не сможет, попросту не дотянется. Звать на помощь тоже бессмысленно, вряд ли поблизости кто-нибудь есть.
Остается одно: искать дверь.
Он огляделся по сторонам: благодаря неясному свету из пролома темнота здесь была не такой уж непроглядной. Вода доставала Иссканру до пояса, в ней плавали доски, несколько раздувшихся крысиных утопленников, какой-то мусор и... лодка!
Что за чудеса, откуда ей здесь взяться?!
Иссканр зашагал к лодке, отгребая в сторону плавающий на поверхности сор и радуясь, что при падении не задел руку, обожженную махсраями. Иногда она начинала ныть без видимых причин, перед плохой погодой или крупной драчкой, хотя обычно вела себя пристойно. Зато сильный удар мог разбередить старую рану, что сейчас было бы совсем некстати.
Добравшись до лодки, Иссканр оглядел ее со смешанным чувством восхищения и ужаса. Она и впрямь была немыслимо древней! Длинная, с широкими бортами и одинаково заостренными носом и кормой, она, казалось, вынырнула из тех времен, о которых складывают легенды. Возможно, ее бортов касалась рука самого Морепашца! - а что? ведь "Кинатит" принадлежал к великой армаде! Иссканр с благоговейным трепетом, которого сам от себя не ожидал, провел пальцами по искусному узорочью на носу лодки. Да, это явно была не обычная спасательная шлюпка - да и кому нужна спасательная шлюпка внутри парусника-дома? Скорее, это погребальная ладья.

Погоди-ка, но кому нужна внутри парусника-дома погребальная ладья? Да, он слышал, что далекие предки, еще когда жили на Востоке, хоронили своих мертвых подобным образом, но - посреди океана? когда дорога каждая щепочка? - нет, вряд ли... Во всяком случае, вряд ли они хоронили бы так всех своих мертвецов. А вот наиболее знатных...
Он отшатнулся, когда сообразил, что в этом ящике в центре лодки может лежать покойник, которому пять сотен лет! Покойник, дух которого так и не отлетел во Внешние Пустоты, ибо обряд не был закончен надлежащим образом - лодка-то осталась здесь, ее не отправили в свободное плавание по морю.
В этот момент парусник-дом вздрогнул и заскрежетал от мощнейшего удара, Иссканр снова полетел в воду - и пожалел о том, что вышел из каморки... проклятие! что вообще сел в лодку Оварда!..
* * *
После разговора с графиней ("проверки!" - возмущенно бормотал Кайнор) его отвели в другую комнату. Дорогих цацок здесь было поменьше, зато нашлись таз с теплой водой, кувшин с холодной, чистая одежда и прочие составляющие, необходимые, чтобы привести себя в порядок. Даже сыскалась настоящая служаночка, сунувшаяся было помочь, - но обозленный Гвоздь яростно зыркнул на нее и сообщил, что уж сам как-нибудь. Она всхлипнула и убежала, а он стал мыться, распекая себя на все корки. Каким же надо быть слепцом, чтобы не заметить, что эта чернявая фифа ("графиня, так ее растак!") всего лишь играет с ним! Ну погоди, красавица, мы с тобой съездим в паломничество к Ллусиму, ты у меня надолго запомнишь, ты у меня поймешь, что вокруг тебя живые люди, я т-тебе!..
Взгляд Гвоздя упал на зеркало, в котором сейчас отражалась его намыленная, с мокрыми волосами, физиономия. "Старина, а не теряешь ли ты чувство юмора? Малолетняя неженка привыкла, что ей все доступно и подвластно. Ты не в первый раз сталкиваешься с такими. Так чего взъелся? Проучить ее? Обязательно! Но на кой при этом пускать пар из ноздрей и рыть копытом землю? Как-то оно... несолидно, несерьезно. Не по-гвоздевски, что ли..."
Когда он приступил к бритью, то уже полностью успокоился и даже решился высвистеть некий мотивчик.
И едва не пустил себе кровь, увидев в окне, кто идет по расписным плитам двора от ворот к дому.
Человек, взволновавший Гвоздя, выглядел вполне безобидно. Невысокого роста, с сутулыми плечами, с лысиной, вылупившейся в седых волосах. Хотя сейчас, когда на нем были зеленый камзол с желтыми вставками на рукавах и берет, увенчанный чрезмерно пышным, преломившемся напополам пером, человек выглядел представительно. И ни лысины, ни сутулости плеч видно не было.
Просто Гвоздь знал о них - равно как и о том, какого рода должность занимает гость госпожи Н'Адер.
Он закусил губу, глядя как визитер преодолевает ступеньки и исчезает за распахнутыми дверьми. Наскоро оделся, проклиная портного, который понашил столько пуговиц-крючочков-застежек; выскользнул в коридор...
- Господин закончил свой туалет? - у дверей возвышался громила - судя по смуглой коже и носу с горбинкой, выходец с юга. "Или, - добавил про себя Кайнор, - из-за Хребта".
- Да, закончил.
- Тогда следуйте за мной.
"А ты на что надеялся, Гвоздь? У чернявой, конечно, самомнение перехлестывает через край, но она ведь не дура, чтобы оставлять тебя без присмотра".
Тем же путем, каким Кайнора привели в башенку, они спустились обратно, но пошли уже не в комнату с портретами покойных супругов Н'Адер, а совсем в другую сторону. Остановились только перед дверьми, на которых был изображен весь Сатьякал, от Дракона до Сколопендры. Громила постучал с неожиданной деликатностью, заглянул внутрь, кивнул, выслушивая наставления, и прикрыл дверь - снаружи.
- Присаживайтесь, господин. Придется немного подождать, пока графиня освободится.

"Значит, старик уже у нее".
Гвоздь примостился на ближайший к двери стул - в надежде хоть что-нибудь услышать. Но, разумеется, кабинет был защищен от посторонних глаз и ушей.
"Проклятие! Проклятие, проклятие, пр-роклятие!.. Очень может быть, что сейчас они решают, как со мной поступить, а я, сидя в пяти шагах от них, ничего про то не ведаю. И узнаю, когда будет слишком поздно. Проклятие!
...Зачем я на самом деле понадобился чернявой? Откуда обо мне прознал ее папаша? Каким боком ко всему этому причастен бравый К'Дунель?
И что мне теперь делать, чтобы спасти собственную шкуру?!"
Он подумал о человеке, который сейчас разговаривал с графиней, и смертельный холодок полозом скользнул вверх по спине, обвиваясь вокруг горла, мешая дышать, замутняя рассудок.
Господин Фейсал - вот как зовут человека с сутулыми плечами. Когда-то, в детстве, Кайнор мечтал, чтобы у него был дядюшка: добрый, мудрый, немного таинственный. Фейсал выглядел именно так - но когда Кайнор впервые попал к нему на прием, он уже не был ребенком и отлично знал, кто такой этот пожилой человек с добрым взглядом.
Говорят, в южных болотах Трюньила живут гигантские ящерицы, которые плачут, пожирая свою жертву. Господин Фейсал в таких случаях не плакал, он по-отечески улыбался. Вполне возможно, что в глубине души он считал себя добрым малым, вынужденным - для блага королевства, разумеется! - выполнять кое-какую грязную работенку. Он никого не убил собственными руками, но его подпись или пара словечек порой открывали цепочку событий, на конце которой человека дожидался, позевывая от скуки, площадный палач.
Если пользоваться иносказательными фигурами речи, которые так любят придворные поэты, король Иншгурры был головой государства, а вот господин Фейсал - ушами, глазами и прочими подобными, так сказать, испытующими органами державы.
Ну а Кайнор Мьекрский по прозвищу Рыжий Гвоздь был - чего уж греха таить! - одним из шептунов господина Фейсала.
И он твердо знал, что больше всего на свете господин Фейсал не любит "проколовшихся" шептунов. До смерти не любит.
* * *
В ту ночь море вокруг Йнууга кипело, как вода в котелке над костром. Вот только волны, бившиеся о скалы острова, оставались холодными, словно пальцы восставшего из могилы покойника.
Баллуш Тихоход сегодня не сомкнул глаз. С утра он молился, запершись у себя в кабинете и велев никого и ни под каким предлогом не пускать к нему. Он молился - истово, искренне, испуганно - ибо то, что приснилось ему, грозило вот-вот разрушить привычную Баллушу картину мира.
Монахи перешептывались по коридорам, строя самые нелепые предположения, но Тихоход, услышь их, лишь горько усмехнулся бы: наивные, они просто не способны представить ничего по-настоящему ужасного!
Рано утром он облачился в свои лучшие одежды - те самые, расшитые золотом и жемчугом, которые получил при посвящении в настоятеля Йнуугской обители (что делало его и членом Собора Двадцати Четырех - высшего органа церковной власти). Герник, старый верный Герник, как обычно, уложил его волосы в "плавник" и скрепил двумя гребнями. После чего слуга был отослан прочь, а Баллуш отодвинул занавеску, скрывавшую молитвенную нишу, и встал на колени перед священными статуэтками всего Сатьякала.
Дракон Огненосный, Лягушка Пестроспинная, Муравей Вездесущий, Змея Немигающая, Мотылек Яркокрылый, Стрекоза Стремительная, Кабарга Остроклыкая, Акула Неустанная, Цапля Разящая, Нетопырь Порхающий, Крот Проницающий, Сколопендра Стоногая - они смотрели на него янтарными бусинами глаз, безжалостные и безжизненные. Такими они были всегда, такими они будут...
Он отшатнулся, когда увидел, как вспыхивают внутренним огнем медовые капельки на голове Неустанной.
Так значит, это правда?! О, зверобоги!..

Баллуш задрожал всем телом, попытался было закрыть глаза, чтобы не видеть статуэтку, - но не посмел. По его морщинистым, изъязвленным ритуальными шрамами щекам потекли слезы - но он не заметил этого. Раскачиваясь из стороны в сторону всем телом, Тихоход смотрел, как янтарные глаза Неустанной разгораются ярче и ярче. А перед внутренним взором Баллуша разворачивались совсем другие картины - их он наблюдал и сейчас, ночью, стоя у окна, за которым ярилось море.
Точно так же, наверное, оно ярилось во время Десятилетия Сатьякалова Гнева - когда зверобоги низошли в Тха во второй раз, чтобы уничтожить пралюдей, прежних обитателей Ллаургина. О тех годах сохранилось мало сведений. Зато о временах Третьего Нисхождения, случившегося около трехсот семидесяти лет назад, летописей и свидетельств достаточно - читай не хочу! Тогда...
Что произошло тогда, кто ответит?! Официальные хроники не в счет, равно как и то, что записано в "Бытии". Те времена называют Расколом - почему? "Бытие" утверждает, что "низвергнут был враг Сатьякала, развоплощен на веки вечные - и имя его было предано забвению, служители его - смерти; и кто без необходимости вспомнит о нем, будет наказан... болезнями, невзгодами, лишениями, смертью ужасноокой..." Пылали об ту пору монастыри-отступники, костры из запрещенных свитков коптили небеса и грели городских бродяг. Все это было, было, было! - и не вычеркнуть, не поправить!
А потом пала Сеть - и Ллаургин стал Отсеченным; и примерно в те же годы зародился культ Запретной Книги, с которым Сатьякалова церковь борется - не слишком-то успешно! - вот уже почти три с половиной столетия.
И тогда же горцы сообщили о возникновении Лабиринта.
Но в те времена почти никому не было дела ни до Лабиринта, ни до разрушенных монастырей, ни до культа Запретной Книги. Вместе с Сетью на Ллаургин обрушилось чересчур много испытаний и бед.
"В том, что люди справились с этими бедами и выдержали испытания, есть заслуга и Церкви, - думал, глядя в бешеные волны, Баллуш Тихоход. - И в годы затишья мы начали задавать вопросы и искать ответы. Сперва мы не знали, как это делается, но мы учились - учились читать ненаписанное и слышать невысказанное. Теперь мы расплачиваемся за это".
Он зябко поежился, коснулся ладонями "плавника" на голове - и вздрогнул: "Но почему - именно мы?!"
Крупицы истины начали собирать еще задолго до первых захребетных походов - просто тогда людей, интересовавшихся прошлым, было меньше, чем тех, кого волновали заботы сиюминутные.
"Но ведь так было во все времена!" - он уперся лбом в стекло: холодно! как же холодно, о Неустанная! как же!..
Баллуш был далеко не первым, кто спрашивал пойманных сторонников культа Запретной Книги (запретников, как их называли) - прежде, чем отправить связанными в пучину волн. Но сопоставляя, он пришел к выводам, которых, кажется, никто до него не делал.
"...развоплощен на веки вечные"? Если бы! Тот, чье имя волею зверобогов предано забвению, вполне способен вернуться в мир снова - точнее, не в мир вообще, а именно в Ллаургин Отсеченный. И он возвращается, но только по частям. Воплощается - по частям.
А зверобоги, вне всякого сомнения, знают об этом.
Каждый раз, когда он возвращался в Ллаургин, они уничтожали Преданного Забвению - по частям же, повторяя то, что сделали во время Раскола, снова и снова. Ибо, по всей видимости, не могли отыскать другой выход.
Теперь все изменилось.
"Они узнали, как уничтожить его окончательно! - беззвучно кричал - миру, морю, себе - Баллуш. - Теперь они знают. Но... что-то произошло между ними".
Даже мысленно он боялся произнести эту фразу: Сатьякал раскололся, и зверобоги враждуют между собой.
Впрочем, это длится вот уже несколько лет, но до последнего времени было не так страшно.

Теперь - повторил он в который раз - все изменилось!
И зашептал, глядя как волны дикими псами треплют остов "Кинатита": "Умри! Так будет лучше для всех нас, мальчик! Умри же - и спаси Ллаургин еще на несколько десятилетий; а я тогда, может быть, придумаю, как спасти его навсегда".
За спиной Баллуша безмятежно потрескивали дрова в очаге; в его пламени Тихоход неделю назад сжег сообщение из монастыря Весеннего Роения. Сообщение, в котором шла речь о смерти брата Гланнаха и странном поведении караванного телохранителя по имени Иссканр.
"Счастливец! - подумал о покойном монахе Баллуш. - Ты занимался, чем хотел, уверовав, что обвел меня вокруг пальца. В одном ты был прав: чудес не бывает, Гланнах. И то, что нас ждет, если все Носители останутся живы... меньше всего это будет походить на чудо. Больше всего - на конец света".
Он вздрогнул и жадно впился глазами в творившееся за стеклом: буря наконец-то поборола "Кинатит"! То, что не удалось времени, соли и крысам, смогла совершить стихия: древний парусник-дом, оторвавшись от скал острова, медленно опускался на дно.
...А в занавешенной молитвенной нише по-прежнему горели огнем янтарные бусины глаз Акулы Неустанной.
* * *
Невероятно, но Кайнор задремал - прямо на стуле, сидя у входа в кабинет чернявой! Проснулся от еле слышного скрипа двери, вскинулся - и напоролся взглядом на двузубую вилку стальных глаз господина Фейсала. Со сна плохо соображал, поэтому вскочил и согнулся в поклоне - и уже кланяясь, понял, что - пр-роклятие! - не следовало этого делать! Ибо Кайнор и господин Фейсал как бы не были знакомы!
К счастью, хозяин оказался сообразительнее своего шептуна: небрежно кивнул и пошел дальше. Дескать, чего удивительного в том, что нас приветствует дожидающийся аудиенции у графини господин Не-знаю-как-его-зовут? Нич-чего удивительного! Вот если бы не приветствовал...
Гвоздь сообразил, что так оно и есть, - и выходит, сам того не ведая, он поступил правильно.
Дальше размышлять не было времени - смуглокожий громила кашлянул: "Госпожа готова вас принять".
- Ну, раз готова... - пробормотал Гвоздь, поправляя новенький камзол.
Последняя представительница рода Н'Адер дожидалась его за массивным лакированным столом, явно принадлежавшим (впрочем, как и весь кабинет) покойному батюшкезахребетнику. Вероятно, чернявая решила, что так будет выглядеть внушительнее - но смотрелась, признаться, смешно. Гвоздь обвел взглядом стены, частью увешанные гобеленами и оружием, частью - заставленные стеллажами с древними и не очень свитками; скептически вздернул бровь.
Графинька заметила это, но виду не подала.
- Входите, господин Кайнор.
- Я уже вошел, - произнес он сдержанно. - Итак...
Она кивнула. Мгновение или чуть дольше разглядывала узоры на столешнице, а потом внимательно посмотрела на Гвоздя:
- Вы когда-нибудь убивали людей?
- Двух. И больше, надеюсь, не придется.
- Отчего же?
- Я, знаете ли, графиня, сторонник крепкого здорового сна. А чужие смерти не способствуют душевному покою... даже когда убиваешь, защищая собственную жизнь.
Она снова кивнула и неосознанно провела пальцем по краю стола. Глядя на плотно поджатые губы госпожи Н'Адер, Гвоздь вдруг понял, что она боится его.
"И правильно делает!"

- Вы бывали в ллусимском Храме?
- За свою жонглерскую жизнь я был в стольких местах, что всех и не упомнишь, - Гвоздь шагнул к столу, заставляя графиню смотреть снизу вверх - или подняться с кресла. - К чему эти разговоры, госпожа? Разве имеет значение, был я на Ллусиме, не был?
- Может, и имеет - и большее, чем вы представляете. Вы действительно родились в Мьекре, господин Кайнор?
- Да вроде никаких особых семейных легенд по этому поводу не водилось, - произнес он осторожно. - Хотя, опять же, времени много прошло, что-то могло и забыться...
- Нет, все правильно. Вы должны были родиться именно в Мьекре... Но скажите, господин Кайнор... - она замялась.
- Да не стесняйтесь, графиня, отвечу на любые вопросы, кроме уж самых неприличных. Вы ведь не из праздного любопытства, верно? Это, небось, батюшка вам завещал меня расспросить. - По ее глазам Гвоздь понял, что неожиданно угадал. Ну что же, тем лучше. По вопросам усопшего вполне можно будет составить представление о том, чего же хотел граф-захребетник. - Спрашивайте, - подбодрил Гвоздь. - Я отвечу.
- Вы были в семье единственным ребенком?
- Нет, у меня был брат.
- Он тоже жонглер?
- Он покойник, графиня. Но при жизни был вполне добропорядочным селянином. Кроликов разводил, морковку выращивал. Как и мои родители. Это я, такой-сякой, решил собственным примером подтвердить народную мудрость про "в семье не без урода" - и ушел из дому.
- Почему?
- Что почему?
- Почему вы ушли? Вам родители сказали, что вы им не родной сын, так?
"Ах во-от оно что!"
Кайнор помолчал, пощелкивая пальцами.
- Да, - сказал он наконец, - верно, графиня. Я действительно оказался подкидышем - но из дому я ушел не из-за этого... уж не знаю, поверите ли. А что, покойный ваш батюшка ненароком отписал мне часть своего наследства?
Теперь настал ее черед смеяться:
- Нет, что вы! С чего это вы взяли?
- Ваш батюшка был захребетником. И - кажется - не причислен Церковью к сонму святых. Да и откуда еще, скажите-ка, он мог знать такие душещипательные подробности о никому не известном мальчишке из никому не известного города... - Хотел добавить кое-что еще - сдержался. - Вот я и делаю выводы...
- Ошибочные! - в ее голосе зазвенела сталь захребетниковых мечей - да-а, порода - она проступает, как ни прячь! - Ошибочные, господин Кайнор! Просто отцу нравилось ваше творчество и он интересовался вами при жизни. И завещал, чтобы вы сопровождали меня в паломничестве к Ллусиму. - Она даже не сделала паузы перед словом "творчество", и это, заклюй его Цапля, Кайнору понравилось!
- Так-то оно так, графиня. Однако, замечу, ваш батюшка кое о чем забыл - или же попросту не успел сделать это, что в данном случае одно и то же. Не догадываетесь, о чем я? Он, графиня, позабыл - вот досада! - спросить моего мнения: хочу ли я тратить время на ллусимское паломничество. А я - не хочу.
- Вам заплатили... - ну вот, опять те же самые стальные нотки в голосе - зря она это, ох зря!
- Мне заплатили за то, что я, бросив все, отправлюсь с посланными вами людьми туда, куда они велят мне отправиться. Я это сделал - и труппа, к которой я принадлежу, получила деньги. Можно сказать, компенсацию за потраченное время. Всё. Мы в расчете, сударыня. Я ответил на ваши вопросы - а теперь разрешите откланяться. Или вы повезете меня к озеру даже против моего желания, связанного, в мешке? - Он снова издевательски вздернул бровь. Видел: да, она готова и на такой вариант. Но - вопреки Кайноровым ожиданиям - графинька о мешке промолчала.

- Чего вы хотите? Еще денег?
Он развел руками и засмеялся:
- Мы приходим ни с чем и уходим ни с чем.
И живешь средь дворцов ли, средь смрадных пещер, - все равно твои руки пусты после смерти.
А душе драгоценностей груды - зачем?
- Значит, деньги вам не нужны. Тогда - что?
- Ничего, графиня.
- Так не бывает.
- Бывает. Просто иногда в это очень трудно поверить. Особенно если вам чтонибудь позарез нужно.
- Ладно! - Она наконец поднялась из кресла, но лишь для того, чтобы решительно прихлопнуть ладошкой по столешнице. - Я не хотела... вы сами меня вынудили. Выгляньте-ка в окно.
Это окно выходило во внутренний дворик - на котором сейчас стояли до боли знакомые Гвоздю фургоны.
- Да, господин Кайнор. Я вполне допускаю, что вам действительно ничего не нужно. Но кое-что нужно будет вашим сотруппникам, да? Я изучала разные философские школы и знаю об "отрекшихся от мира". Если помните, прежде, чем избавиться от желаний, они избавляются от привязанностей. Мудрые люди, господин...
Он не дал ей договорить, в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние и приставил к горлу чернявой шпильку, выдернутую из ее же прически. Кожа у графини была гладкой и шелковистой, упругое тело пахло грушами. Но глаза по-прежнему казались темными горошинами льда.
- Убьете меня? - говорить ей было нелегко, и - да, она перепугалась до смерти. Но быстро взяла себя в руки. - Убьете - и что дальше? Вы не выйдете отсюда, а даже если уйдете, вас быстро найдут. А ваших сотруппников и искать не придется. Так что отпустите меня - и поговорим наконец как взрослые люди, а не как язвительный старший брат с сестренкой-дурочкой. Отпустите меня, ну же!
Он отпустил, но шпильку оставил себе.
- С вашими друзьями ничего не случится. Их будут кормить, одевать - не покоролевски, но вполне прилично. И им заплатят достаточно, чтобы компенсировать издержки. А мы с вами съездим к Ллусиму - и по нашем возвращении их отпустят. Вы тоже будете свободны от каких-либо обязательств.
Сжимая от бессилия кулаки, он выждал несколько ударов сердца, не больше. Потом разжал. И поглядел ей в глаза.
- Не буду. Сейчас, графиня, мы с вами подписали два договора. Первый вы получили от меня не слишком-то честным способом - зверобоги вам судьи. Второй я дарю вам совершенно бесплатно. Согласно первому, я съезжу с вами в это проклятое паломничество к Ллусиму. Согласно второму... согласно второму, графиня, отныне и до конца своих дней вы обзаводитесь человеком, который будет мстить вам за это принуждение.
- Какой же вы все-таки мальчишка! Мстить! До конца своих дней! Хорошо, я согласна. Мстите. Но сперва - съездим к Ллусиму.
"Ты ведь даже не представляешь, во что ввязываешься и что творишь!" - с досадой подумал Кайнор.
Он не знал, что точно такие же слова час назад сказал чернявой господин Фейсал - впрочем, подразумевая совсем другое.
* * *
Между первым и стонадцатым ударами волн Иссканр успел главное: понять, что происходит, и принять меры, какие мог. Впрочем, опять же, сперва он принял меры, а уже потом, лежа в деревянном ящике - "в гробу!" - понял, что море вознамерилось раз и навсегда покончить с "Кинатитом". Как говорится, не мытьем, так катаньем.

Если честно, никаких особых вариантов у Иссканра и не было. Из комнаты-ловушки, куда он провалился, найти выход он попросту не успевал. Да даже и выбрался бы в коридор - а дальше что?! Куда бежать, как спасаться?
Впрочем, лодка тоже не была лучшим путем к спасению. Она была лишь маленькой надеждой на то, что Иссканр проживет чуть дольше и сможет потом выбраться - сперва из ящика в лодке, а потом... потом видно будет.
Главное, что покойника в ящике не оказалось. Его там, как чуть позже догадался Иссканр, и не могло быть: скорее всего лодку эту взяли "про запас", на тот случай, если ее владелец умрет посреди океана. Ведь в пути вряд ли были бы время и возможности сделать ее. Вполне оправданная предусмотрительность.
Теперь то, что должно было обеспечить безбедное посмертие неведомому знатному мореплавателю, Иссканр собирался использовать, чтобы спасти свою жизнь.
Он забрался в лодку, а потом и в ящик, отметив при этом, что оба предмета имеют не совсем обычную форму. Их борта были двойными и заключали в себе некую прослойку - или, может, они вообще были полыми и там находился воздух? Иссканр не вполне понимал, к чему такие ухищрения, но догадывался, что предки не хотели, чтобы лодка затонула - и уж тем более ящик (гроб!) с останками покойного.
"Похвальное стремление", - пошутил Иссканр, забираясь в ящик и сдвигая на прежнее место крышку: не наглухо, но так, чтобы в случае опасности ее можно было быстро закрыть наглухо. Он хотел как можно дольше дышать свежим воздухом, однако опасался неожиданного удара, способного... по сути, способного сотворить со старым парусником-домом что угодно!
"Как будто мало мне было Сна-Тонра!" - Иссканр лежал в затхлом, узком гробу, а лодка - и весь дряхлый "Кинатит" - раскачивались от оплеух разъяренного моря. Потом, после особо мощного удара, раздался оглушительный треск - и Иссканр торопливо задвинул крышку. Изнутри на ней были какие-то выступы, он ухватился за них, чтобы по возможности обезопасить себя (хотя крышка была и сама по себе достаточно тяжела, а все-таки...).
В следующий миг вселенная споткнулась, вздрогнула и полетела кувырком.
И длилось это по крайней мере - вечность...
Закусив губу, из последних сил удерживая крышку, Иссканр бился о стены древнего гроба и все сильнее убеждался в бессмысленности своей задумки. Разломанный, разбитый о скалы "Кинатит" унесет в открытое море по частям - и в одной из этих частей будет запрятанная в каюте лодка с Иссканром. И затонет этот фрагмент парусника-дома вместе с лодкой в каюте.
Но даже если стены треснут и лодку выбросит наружу, если она выскользнет из ловушки вслед за выливающейся из каюты водой, - что тогда? Ее затянет в один из водоворотов, когда части парусника-дома начнут опускаться на дно.
Смерть, смерть, всюду смерть!
И если бы он чудесным образом сумел выбраться из каюты с лодкой и добежать до верхней палубы - куда бы он делся? В ледяных волнах одинокого пловца ждала верная смерть; ну а добраться до острова он бы попросту не успел, теперь это ясно.
Но как же хочется жить! - особенно теперь, когда трясешься в чужом гробу!
Он старался дышать как можно реже и спокойнее, но это плохо получалось. Лодку швыряло из стороны в сторону, в конце концов что-то тяжелое навалилось сверху на крышку - и Иссканр с облегчением опустил руки. У него все равно не оставалось сил.
Иссканр закрыл глаза - что толку таращиться в темноту? - и как будто снова оказался в ступениатском госпитале. И всплыло из памяти полузабытое ощущение, что мир вокруг меняется, жизнь меняется, и он, Иссканр, тоже меняется... Изменчивый мир, как и в прошлый раз, завертелся вокруг, окрашиваясь в разноцветные полосы, которые принялись выгибаться, таять, перетекать одна в другую. И снова кто-то закричал - вот только на сей раз поблизости не было больных, вообще никого не было, кто мог бы издавать такие крики.
"Говорят, человек перед смертью вспоминает прожитое... Тут же - чушь какая-то!"
Кричали все громче, теперь Иссканр не сомневался, что голос принадлежит не человеку. Хотя существо явно было разумным - во всяком случае, настолько, чтобы чувствовать боль и страдать. "Это как-то связано между собой: цветные полосы и крик", - понял Иссканр. И каким-то образом они были связаны с ним, безродным парнем, который вот-вот должен умереть.

Он падал - наяву и в своем видении, и в какой-то момент перестал отличать одно от другого. И тогда... тогда он почувствовал на себе взгляды - пристальные, нечеловеческие. Из прошлого. ("...но не из моего же?!") Обладатели этих взглядов, кажется, и были причиной падения Иссканра-который-не-был-Иссканром.
Невыносимая, всеохватная боль пронзила вдруг его тело. И тогда он закричал сам, распадаясь на куски, как распадался сейчас (...когда? когда - "сейчас"?!..) на куски "Кинатит".
В мире, разноцветном, полном одной только боли, которая тем не менее норовила расслоиться, распасться на составляющие (вот боль душевная, вот телесная - вам какую?) - в мире этом не было места для человека, ибо не в силах человек вынести такое - и остаться самим собой.
Или только тогда и остаешься - человеком?
Иссканру было не до размышлений и философствований. Он хотел лишь одного (...без "сейчас" - теперь он всегда хотел этого!..) - смерти! забвения!! покоя!!!
Он коснулся щекой стенки гроба и ощутил влагу. Доски плакали, сочились слезами, в ушах стоял звон - и значит, уже скоро. Либо закончится воздух, либо треснут стенки, либо...
Мощный толчок снова закружил лодку, и лишь пару биений сердца спустя Иссканр понял, что раньше он падал, а теперь возносится. Вернее, его возносят.
Кто?
Зачем?
Неужели, чтобы снова низвергнуть?!
Он застонал - и доски вокруг отозвались треском, им тоже было больно, они тоже едва-едва выдерживали, еще немного - и...
* * *
- Вы нервничаете, Фейсал.
- А? Верно, ваше величество, я нервничаю. Простите меня, сегодня... необычный день.
Господин "уши, глаза и прочие испытующие органы державы" поднялся из кресла и заходил по комнате: от стола к камину, от камина к окну, от окна - снова к столу. Король наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и раздражения. У него хватало забот, и новая - судя по поведению господина Фейсала, довольно серьезная - не радовала Суиттара Двенадцатого. Его вообще мало что радовало в последнее время, этого немолодого уже человека с отсутствующим взглядом. Целители-чародеи считали подобный взгляд одним из признаков болезни "игурасит ис-псикис", что в переводе с языка пралюдей означало "усталость души". И не нужно было проходить специальные ступени чародейского обучения, чтобы понять ее причины, - достаточно знать о том, что происходит в Иншгурре на самом деле.
И господин Фейсал, и Суиттар Двенадцатый знали.
Но в данном случае этого было мало.
- Так что ваша племянница? - напомнил король. - Вы обещали рассказать, для чего ей понадобились мои гвардейцы - точнее, понадобились ей и вам.
- Вы же помните, ваше величество: покойный Н'Адер был весьма образованным человеком. И в захребетные походы он ездил не за богатствами и не за славой.
- Да, дураком он не был, - пробормотал Суиттар Двенадцатый.
- Мой зять, - продолжал господин Фейсал, - ездил за знаниями. Ему не позволили стать чародеем, однако есть другие пути...
- Эти пути приводят на костер!
- Если идти по ним, громко топая. Но покойный граф был мудрым человеком. К тому же он не занимался заклинанием зандробов или изготовлением огненных браслетов... во всяком случае, мне об этом ничего не известно, - добавил он со значением. - Однако Н'Адер привез из-за Хребта нескольких тайнангинцев и множество свитков. Более того, вернувшись из последнего похода, граф начал частенько путешествовать по Иншгурре и занимался... скажем так, не вполне обычными расспросами и поисками.

- Поисками кого?
- Поисками чего, ваше величество. Поисками истины, разумеется.
- Значит, он мог быть нам полезен, - медленно произнес Суиттар, прикрывая веки. - Но он мертв.
- Но он оставил завещание, ваше величество. А перед смертью, насколько мне известно, он разговаривал со своей дочерью. Очень долго разговаривал. И теперь она, согласно завещанию, должна отправиться в паломничество к ллусимскому Храму Первой Книги.
- Когда "теперь"?
- Немедленно.
Король вскинулся, как гончая, услышавшая далекий мяв кошки:
- Именно сейчас, когда через полмесяца состоится встреча Собора Двадцати Четырех?!
- Думаю, ваше величество, они успеют как раз к началу Собора, - кивнул господин Фейсал.
- "Они"? - недовольно переспросил король. - Н'Адер завещал ей взять кого-то с собой?
- Да, нескольких человек. Но меня, признаться, волнует только один из них. Вы слышали когда-нибудь такое имя: Кайнор из Мьекра?
Суиттар пожал плечами:
- Кажется, нет.
- А Рыжий Гвоздь?
- Конечно, слышал! Это легендарный поэт-жонглер, верно?
- Верно, ваше величество. Так вот, его настоящее имя - Кайнор из Мьекра, и он не такой уж легендарный. Именно за ним моя племянница и посылала гвардейцев. И именно Рыжий Гвоздь, согласно завещанию покойного графа, должен сопровождать ее в паломничество.
- Не понимаю...
- Я тоже, ваше величество. Но вот что любопытно: в последние годы Н'Адер проявлял повышенный интерес к культу Запретной Книги. - И он добавил свое любимое: - Насколько мне известно.
Король поднял на господина Фейсала усталый, но от этого не менее пристальный взгляд:
- Если память мне не изменяет, вы говорили, что культ - всего лишь удобная игра для тех, из кого необходимо "выпустить пар недовольства" - цитирую ваши слова, между прочим.
- Я польщен, ваше величество. Да, я говорил именно так. Культ - всего лишь игра. Культ, но не Книга - и вы это знаете, ваше величество. - Он едва не добавил "насколько мне известно", но вовремя прикусил язык. Хотя ему действительно было доподлинно известно, что король является тайным сторонником и патроном культа, причем из соображений, о которых упомянул Фейсал. Для Суиттара Двенадцатого культ был единственным способом хоть как-то уравновесить крепнущее влияние Сатьякалова церкви; точнее, мираж такой возможности, а в действительности - всего лишь мальчишечий жест неповиновения, вызов тем, кто намного сильнее его. Ибо Церковь давно уже намного сильнее Короны.
- Итак, к чему все это? - раздраженно спросил Суиттар.
- К тому, что граф вполне мог вывезти из-за Хребта какие-либо свидетельства о прошлых временах. Не исключено, что даже свитки с фрагментами "Не-Бытия", - (король вздрогнул, ибо никому не дозволено было произносить название Запретной Книги; вздрогнул - но смолчал), - и с более полными фрагментами. Если так можно выразиться, изначальными. А возможно, действительно с полным текстом. Он мог знать о Носителях. О том, по каким признакам отличить их. И граф вполне мог, ваше величество, решить собрать Носителей. Собрать в "не-бытийном" смысле этого слова.

- Зачем?!
- Меня сейчас волнуют не причины, которые могли бы подвигнуть Н'Адера на столь... решительный поступок. Не причины - а то, что происходит в Ллаургине вот уже... года два, если не ошибаюсь.
- О чем вы, Фейсал?
- Об участившихся сообщениях по поводу странных происшествий: то у северного побережья, то у подножий Хребта, то в Трюньиле...
- Что за "странные происшествия"?
- Да вот, например... - Господин Фейсал прищурился, словно припоминая (хотя король не сомневался, что его собеседник помнит текст наизусть), - некие селяне в окрестностях Тайдона обнаружили перо невероятно больших размеров, очень похожее на то, что хранится в монастыре Надежного Гнезда, посвященного Цапле Разящей. Увы, местный жрец счел нужным отобрать и сжечь перо. Или вот свидетельство из портовых районов Сна-Тонра, где рыбаки утверждают, что видели в море некий предмет огромных размеров, похожий на акулий плавник. Их много, таких сообщений, поверьте мне.
- Но вы говорите "два года". Если бы зверобоги решили низойти в Ллаургин Отсеченный... - Суиттар медленно покачал головой. - Нет, я не верю в это.
- Я и не прошу верить, ваше величество. Я бы и сам предпочел не верить, но правда остается правдой. Хоть время порой искажает ее, равно как портит и куда более материальные вещи. Я читал древние хроники, ваше величество. Мы привыкли думать, что зверобоги нисходят в Тха за единый миг - но это не так. Во всяком случае, на сей раз это не так, - добавил господин Фейсал, чуть поразмыслив.
- И что теперь? - спросил его - не мог не спросить! - Суиттар Двенадцатый.
- Теперь я задаю себе только один вопрос: что привлекло их внимание к Ллаургину? Чего нам ждать? И не сомневайтесь, когда я узнаю ответ, я сделаю все, чтобы внимание зверобогов оказалось не таким пристальным, как в прошлые Нисхождения, ваше величество.
Король только кивнул в ответ.
- Если вам нужна будет моя помощь...
- Благодарю вас, ваше величество! Непременно воспользуюсь ею.
"А также, - добавил мысленно господин Фейсал, - кое-какими тузами, которые остались у меня в рукаве. Например, "легендарным жонглером" из Мьекра, вызвавшим столь сильный интерес покойного Н'Адера. Непременно воспользуюсь, ваше величество... и надеюсь, воспользуюсь правильно.
Иначе, боюсь, нас всех ожидает новое Десятилетие Сатьякалова Гнева - а я слишком стар для подобных испытаний".
* * *
Покойный брат Гланнах не верил в чудеса. Иссканр не мог себе позволить такой роскоши, иначе...
Иначе пришлось бы поверить собственным глазам - а он еще не готов был к этому. Иссканр мысленно перебирал события последних дней - сейчас, сидя на берегу, глядя на обломки древней погребальной лодки, которая так и не стала его последним пристанищем. То, что творилось с ним, когда он лежал в гробу неизвестного восточного вельможи, можно списать на дикие пляски помутившегося сознания. То, что он выжил после всего, можно объяснить счастливым стечением обстоятельств.
Пусть так. Но как объяснить то, что он видел, когда лодка, подчиняясь неведомой воле и силе, поднялась на поверхность океана, а потом с бешеной скоростью пронеслась по ней, вылетев наконец на этот вот берег?! Как объяснить тень в воде, размерами превосходящую парусник-дом, - и плавник, на мгновение вспоровший поверхность, плавник, похожий на обломок древней башни?! Иссканру не нужно было опрашивать рыбаков, чтобы убедиться: ни один из них никогда в жизни не видел ничего подобного. Но каждый из тех, чьи предки когда-то были моряками на кораблях армады Бердальфа, наверняка слышал о подобном.
Ибо Неустанная часто являлась Морепашцу - и не только в снах, но и наяву.

"Но я же не Бердальф!" - в который раз восклицал про себя Иссканр.
А потом пришла другая мысль - холодная, чужая, острая, словно лезвие вражеского клинка у тебя под ребром: "Так кто же я тогда?!"
Здесь следовало добавить обращение к кому-нибудь из Сатьякала, но он не стал делать этого. Иссканр начал подозревать, что цена подобных обращений намного выше, чем он способен заплатить.
И снова припомнился темный силуэт у берега, плавник, размером со сторожевую башню... Нет, отныне он не решится попусту трепать имена зверобогов - даже не осмелится лишний раз думать о них.
Потому что вполне может статься, именно их взгляды сопровождали его-прошлого в том разноцветном, наполненном болью падении.
Брат Гланнах не верил в чудеса. Он наверняка как-нибудь объяснил бы и то, что в разломанной лодке Иссканр нашел части старинного доспеха (правда, не все, лишь нагрудник, правый наруч и каплевидный шлем - зато не ржавые, не поломанные: почисть, приведи в порядок - и можно носить), и то, что там же оказался залитый сургучом металлический сосуд, полный золотых монет... Брат Гланнах наверняка объяснил бы.
Только Иссканр не поверил бы в его объяснения.
Отныне он будет искать собственные.
И начнет прямо сейчас.
Иссканр снял с камней высохшую на солнце куртку и сложил в нее, как в мешок, доспехи и деньги. Жаль, из оружия с собой у него был только небольшой кинжал, а из вещей - одна смена одежды да мешочек с записками брата Гланнаха, чудом уцелевшими во всех этих приключениях. Ничего, главное добраться до ближайшего города, а там золотых хватит и на новый меч, и на одежду, и на то, чтобы некоторое время не заботиться о деньгах.
Пара часов пути вдоль берега подбросили Иссканру пару же неожиданностей. Первая: судя по окрестностям и узнаваемым силуэтам башен на горизонте, неизвестно как, но Иссканр оказался в предместьях Таллигона. Вторая: дорогу Иссканру заступила компашка юнцов с крысиными усиками, но зато вполне весомыми мечами на поясах. (Впрочем, справедливости ради следует признать, что "юнцы" вряд ли были младше Иссканра... ну хорошо, они были даже старше его - да разве в возрасте дело?!) О хороших манерах и гостеприимстве крысоусые, похоже, если и слышали, то давно - и не от людей, способных внушить им уважение к упомянутым добродетелям. Зато любопытством они были наделены в полной мере - и тотчас же проявили его по отношению к свертку в руках Иссканра.
...В конце концов, их ведь было пятеро - что он мог поделать? Да и не тянуло после всего проявлять человеколюбие или смирение. Хотите драки? - так не плачьте после по сломанным рукам-ногам.
Двое действительно не плакали - и никогда больше не заплачут. Остальным было не до слез и не до мертвых дружков, во все лопатки они ломанулись подальше от "ахты-ка-аз-зла-недоенного!", действительно оказавшегося тем еще "ка-аз-злом". А Иссканр перевязал левую руку, нацепил на пояс трофейный меч и пошел дальше по дороге, в Таллигон, родной Таллигон. Сразу он как-то не особо осознал, что только что убил двоих; это уже потом, когда валялся в снятой на ночь комнатушке, накатило - хозяин утром ругался, что ж ты, мол, паскуда, весь пол облевал!.. ругался, пока не посмотрел в глаза странному постояльцу, после чего получил "премиальный" золотой за беспокойство и ушел звать служанок, чтоб прибрали безобразие.
Наутро Иссканр выбрался в город - и ноги сами собой понесли в кабак, где он когда-то работал вышибалой.
- О, Исс, ты, что ль?! - и старинный приятель, Пыря Двузубый, кинулся обниматься, жать руку, выспрашивать, как дела. Иссканр вдруг понял, что говорит Пыря как-то странно - и тот, в свою очередь, изумленно вытаращился на Иссканра: - Ты чё, старый, книжником заделался или в чародеи подался? Балакаешь не полюдски, чес-слово! Вроде, в караванах, как я слыхал, такому не учат.
Иссканр разобрался, что к чему, и не без труда, но перешел на привычный Пыре лексикон. В последующие дни он убедился, насколько это иногда выгодно и удобно - притворяться не слишком сообразительным и чрезмерно самоуверенным мужланом, - и стал на всю катушку пользоваться этим.

Потом было еще много чего. Деревня Агнуль, например, где Иссканр услышал о странной смерти "лет эдак двадцать назад" одной тамошней семьи. Очень странная смерть очень обыкновенной семьи. Тем более странная, что господин Балхай, бывший нэррушский жрец, как выяснилось (это уже когда Иссканр попал в Нэрруш, что в Тайдонском округе), погиб точно такой же странной смертью.
Потом...
Много всего было потом.
И вот теперь Иссканр шагает по Лабиринту, прислушиваясь к шепоту ветра в боковых коридорах и помахивая в воздухе рукой с огненным браслетом, чтобы разогнать тьму.
Теперь он знает ответ на свои старые вопросы. Он мог бы и не идти сюда - вот только с некоторых пор Иссканру начало казаться, что спрашивал он не о том, совсем не о том. И он пришел в Лабиринт, чтобы научиться задавать правильные вопросы.
Несколько таких вопросов уже щекочут ему нёбо. Но он бросает взгляд на неестественно отогнутый мизинец Фриния, на рывками - игрушка графенка! - двигающегося Быйцу, на призрачный силуэт Мыкуна, - и молчит, потому что время для этих вопросов еще не наступило.
А когда оно наступит, это время, когда оно горным барсом выпрыгнет на них из темноты, неплохо бы иметь наготове метательные ножи ответов.
Фриний останавливается, нервно поводит плечом:
- Привал. Будем считать, что ночевка.
Привал так привал, мысленно соглашается Иссканр. Самое время отдохнуть от воспоминаний - и заодно кое о чем разузнать - здесь и сейчас.
Например, выяснить, кто вот уже несколько часов следует за ними по пятам?..
Часть вторая.
Наемный шут,
или
"Сон чародея порождает..."

Глава восьмая:

Лабиринт меняется. Новые попутчики из старых знакомых. Шорох под потолком. Дорожные беседы "за жизнь". Фриний убеждается. О свободе выбора у плаксивых ящериц. "Я никогда не соскользну!"
Что тебе до царей, что - до дальних морей? Словно старый борец, покоритель арен, ты теперь наблюдаешь за жизнью с галерки. Только вот не кричишь: "Добивай же, скорей!"...
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Постепенно Лабиринт менялся, но Фринию, закованному сейчас, как в панцирь, в оболочку из боли и воли (того и другого примерно поровну, и неясно, что же возьмет верх), - Фринию было не до этих изменений. Он отстраненно отмечал, что коридоры стали пошире и что вот уже несколько раз они проходили через круглые зальцы с невысоким потолком, по-прежнему украшенными барельефами, - но что ему сейчас зальцы? что - коридоры?! Следовало любой ценой довести этих троих до цели - а там наконец можно будет расслабиться... да, можно будет, нужно будет!.. будет...
"Хватит! - одернул он себя. - Вспомни: "смешон намеревающийся осилить дорогу одним скоком". Пора остановиться, передохнуть. Да и есть хочется..."
Они как раз находились в небольшом зале, вполне подходящем для этих целей. Фриний обернулся к своим спутникам: "Привал. Будем считать, что ночевка", - и сам же мысленно скривился от собственной косноязычности - и тотчас раздраженно отмахнулся: какая разница?!
Да никакой. Что старику этому трехсотлетнему, что дурню-Иссканру, что Мыкуну - нет им до слов никакого дела! И до Фриния - никакого, если не считать того, что спутники ждут, пока он, как балаганный фокусник, вынет из воздуха да положит в протянутые руки обещанное.

Вяло, тяжело и огнисто ворочалось в животе невесть что. "Чужой, - подумал чародей. - Для них и вообще для всего мира я чужой - и ничего уже не изменится". Он смотрел на своих спутников: как тихой тенью сидит под стеночкой Мыкун, как вышагивает по залу угрюмый Быйца, как Иссканр, что-то пробормотав, направляется в один из боковых коридоров. Этот куда еще подался?! Впрочем, все равно, далеко не уйдет, дурак - но не настолько.
И никому, ровным счетом никому нет дела до...
Тяжелая ладонь хлопнула Фриния по плечу - он обернулся.
- Холодает, - сообщил Быйца, сверкая совиным оком. - И ветер... все сильнее дует, между прочим. А ты тут стал врастопырку и потолком любуешься!
Он выжидательно оглядел Фриния, явно напрашиваясь на скандал. И получил бы, что хотел, но то ли во взгляде, то ли в интонации, с какой были произнесены обидные слова, чародею померещилось вдруг что-то невыносимо знакомое, что-то из прошлого, что-то...
- Так и будешь молчать? Дитё ж вон мерзнет, на ней же, кроме рубахи этой да штанов ничего, считай, и нет. А здесь тебе все-таки не то, что в низине, - холодно здесь! Или думаешь, если она слова сказать не может...
До Фриния наконец дошло.
- Что ты сказал?!
- Что слышал, - кудахтнул Быйца. - И постарайся со мной впредь будешь разговаривать вежливо - седины нужно уважать, особенно такие, как у меня! - Он вновь поглядел вызывающе. И чародей первым отвел взгляд ("Неужели знает?!").
- Думаю, впредь мы все будем вежливее и внимательнее друг к другу.
Горбун довольно кивнул:
- А начнем прямо сейчас, с нее, - он указал подбородком и кадыком на Мыкуна. - Кстати, скажи, зачем ты решил выдать ее за мальчика?
Вместо ответа Фриний покосился в ту сторону, куда ушел Иссканр.
- Из-за него?! - закашлялся смехом старик. - Ну ты даешь!.. Парень не настолько прост, чтобы... Ладно, - махнул он рукой, - чем греться-то будем? У тебя наверняка ведь еще "игрушки" припасены, как раз на такой случай.
"Да, - теперь на дне Фриниевой души плескались облегчение вперемешку с благодарностью и злорадством. - Да, конечно! Когда я готовился, я не думал о "таком случае", но... да, припасены!"
Из мешка он вынул лакированный человеческий череп, без нижней челюсти и без правого клыка в верхней, потом оттуда же достал памятную по прошлой ночевке свечечку, зажег ее, установил на полу, а сверху накрыл черепом. Быйца, похоже, знал, что к чему, крякнул себе под нос: "Вот та-ак даже..." - но возражать не стал.
"А пусть бы и возразил, - подумал Фриний. - Ничего другого я тебе предложить не могу", - и сам же испугался этих слов.
"Так - есть, пить, спать! Когда они уснут, я попробую что-нибудь сделать. Еще и Мыкун, Мыкунья эта, - раньше он старался даже думать о ней, как о мальчике, но теперь можно было не следить за собой, - навязали мне ее, навязали... а зачем - не знаю. Пока - не знаю", - добавил, как будто это что-то меняло. Достал из мешка лепешки и сыр, принялся кормить... "как же ее звать-то теперь? полудурой, что ли?"... Мыкунью, потом поел сам. Быйца пристроился в сторонке и тоже чем-то чавкал, причем чавкал как-то очень уж нарочито, вызывающе.
Иссканр до сих пор не вернулся.
"И где его зандробы носят?!"
Фриний взглянул туда, где чернел проем коридора, чем-то привлекший Иссканра.
Проема не было - одна сплошная стена, черная, гладкая, безответная.
...Лабиринт постепенно менялся.

* * *
- Ки-иса, ки-иса! Хорошая какая!
Самый наглый, рыжий и упитанный из котов Борка-Шрама открыл один глаз и взглянул на протянутую к нему руку. Никто и никогда, даже выпивши кружек пять коронной Борк-Шрамовской "беззвездной ночи", не назвал бы рыжего "хорошим"; о "кисе" и речи не идет.
Мгновение - малодушное, но очень короткое мгновение - Гвоздь даже размышлял, не предупредить ли. Жалко все-таки. Если б кот хотя бы принадлежал Борку, а то ведь несправедливо: человек всю жизнь боролся с этими мяукающими негодяями, а теперь за них же наказание понесет (вот как только рыжий вцепится в графинькину ручку всеми своими втяжными когтями-скальпелями, так и понесет...).
Жалко - а что поделаешь? Да и не успеть уже...
- Госпожа! - вякнул, появляясь в дверях и понимая, что вот-вот случится непоправимое, Борк-Шрам. - Не надо, госпо!..
Кот зажмурился и выпустил когти. Провел ими по столешнице, довольно выгнув спину и вздыбив хвост. Графинины пальчики ловко прохаживались по его спине.
- Балаган бесплатный! - в сердцах прошептал Гвоздь. Следовало признать: последняя представительница славного рода Н'Адер умеет укрощать не только людей.
- ...пожа! Пожалуйста, прошу вас!..
Она повернулась к побледневшему Борку-Шраму, продолжая ласкать кота:
- Что-то не так?
- Хвост-Трубой обычно... э-э-э... не очень-то приветлив с чужаками.
" "Хвост-Трубой?!" Чего-то я в этой жизни, кажется, не улавливаю", - подумал Гвоздь.
- Просто он принял меня за свою, ваш кот.
- О, госпожа, он вовсе не мой кот! Я борюсь с этими хвостатыми подонками уже несколько лет - и... - Борк-Шрам заметил наконец Гвоздя, глаза его увеличились раза в два, а кадык смешно подпрыгнул вверх-вниз. Трактирщик махнул рукой: - Ах, что ж я вас-то на пороге держу, всякой чепухой забалтываю! Может, госпоже угодно чего-нибудь выпить? Для меня огромная честь...
- Ты знаешь господина Туллэка, врачевателя? - не слишком вежливо перебила его графиня.
"А ты-то его откуда знаешь?" - удивился Гвоздь. Но уже мгновение спустя начал догадываться, складывая воедино фразы, события, лица...
- Разумеется, - кивнул Борк-Шрам.
- Тогда пошли кого-нибудь за ним, а мы с господином Кайнором пока подождем здесь.
"И с господином Айю-Шуном", - мысленно добавил Гвоздь, косясь на застывшего у дверей тайнангинца. Тот стоял настолько бесшумно и недвижно, что Борк-Шрам только сейчас заметил смуглокожего. Судя по выражению лица, трактирщик счел начало сегодняшнего дня неудачным.
"Просто ты не знаешь характера нашей маленькой Флорины. Все еще только начинается".
Гвоздь, к собственному неудовольствию, уже успел как следует изучить нравы госпожи Н'Адер. После памятного (как сказали бы в какой-нибудь балладе, судьбоносного) разговора с графиней Кайнору позволили повидаться с "сотруппниками" - но лишь для того, чтобы собрать вещи и попрощаться. Чернявая не желала тратить время зря, она готова была тотчас отправиться в путь - и отправилась, прямо после обеда! И вынудила кучера гнать коней всю ночь напролет, пришлось попутчикам спать прямо в экипаже.
Впрочем, о попутчиках разговор особый. "Мы что, поедем впятером?! - не поверил собственным ушам Гвоздь, когда графинька впервые сообщила ему об этом. - Вы хоть понимаете..."

"Не просто понимаю - я была в Храме. И знаю - в отличие от вас, - что в паломничество не всегда ездят в сопровождении эскорта из сотни слуг".
"Но и не с тремя же! - не сдавался Кайнор. - Кучер, телохранитель и служанка - и всё?!"
"Почему же "всё"? - улыбнулась чернявая. - Еще жонглер".
Гвоздю осталось только покачать головой: он редко встречал людей, способных победить его в словесной дуэли; женщин - вообще не встречал... если не считать Лютен, конечно.
Но он не сомневался, что еще отыграется.
"А как насчет дорог? Не боитесь грабителей? Против хорошо вооруженной шайки мы втроем с вашим кучером и тайнангинцем не выстоим".
"Может быть, тогда я вам помогу", - заявила графинька, с намеком опуская ладонь на рукоять висевшей у нее на поясе сабли.
С тех пор Гвоздь мечтал о встрече с грабителями - но пока как-то с этим не складывалось.
Зато, похоже, придется снова повидаться с господином Туллэком. Вот уж старик обрадуется!..
- Флорина! Ты!.. Вы!.. Сколько лет-то прошло!..
Ну вот, как Гвоздь и подозревал, они знакомы. Выходит, Три Сосны (а также некоторое количество близлежащих деревень) являются фамильными владениями Н'Адеров. И господин Туллэк, соответственно, будучи лекарем, сопровождал в захребетных походах папочку чернявой. ...Теперь-то он зачем ей понадобился?!
- Вот, возьмите, - графинька протянула врачевателю плотный конверт; на сургуче был оттиснут уже знакомый Кайнору герб: оскалившийся волк на щите и шлем с кожистыми крыльями и нашлемником в виде гнусной демонской хари.
Господин Туллэк разломал печать и взволнованно пробежал глазами по завитущатым строкам. "Разумеется, он знает, что старый Н'Адер умер, - подумал Гвоздь. - Или нет? Так или иначе, с чего бы графу на смертном ложе вспоминать о каком-то врачевателе? Чтобы завещать мешок золота в память о давнем чудесном исцелении? Тогда графинька вполне могла отправить и письмо и мешок с посыльным, а не заезжать в Сосны лично. Тем более, мы вроде как торопимся".
- У меня есть время? - спросил господин Туллэк.
- Часа хватит?
- Думаю, хватит... графиня, - он запнулся, почему-то стрельнул взглядом в Гвоздя и набрал в грудь побольше воздуха. - Но... раз уж так все получилось... я собирался самолично отправиться в столицу, однако поскольку...
- Мы ведь с вами давно знакомы, господин Туллэк. Говорите без обиняков.
Кайнор только покачал головой: "Что ж ты, девочка, если вы действительно давно знакомы, не заехала к нему домой, а вызвала сюда, как пастуха какого-то?"
- Видите ли... Графиня, я хотел бы просить вас об одной услуге. Просить, как врачеватель... - Туллэк тяжело оперся на свою неизменную трость и поджал губы: - Видите ли, недавние события в Трех Соснах сделали невозможным дальнейшее пребывание здесь одной особы... В народе ходят слухи, что в девочку вселялся зандроб.
Чернявая пожала плечами:
- Неужели вы не можете опровергнуть эти суеверия?
- Не могу, - врачеватель в упор посмотрел на Гвоздя. - Не могу.
"Ах, ты не можешь!.."
- Позвольте, графиня, - Кайнор шагнул вперед и вежливо кивнул врачевателю. - Я поясню. Дело в том, что господин Туллэк превыше всего в этом мире ценит покой. Вполне понятная и достойная уважения система ценностей, на мой взгляд. Однако она требует... мнэ-э-э... я бы сказал, жертв - но не поймите меня превратно! Так вот...

- Хватит валять дурака, - очень тихо и очень устало произнес врачеватель. - Не вам меня судить, господин жонглер. Прошу, давайте сейчас подумаем о девочке - а поговорить, насколько я понял, мы еще успеем.
- Так вы знакомы, - констатировала чернявая.
- Жизнь такая: сегодня здесь, завтра - там, - откликнулся Гвоздь. - Приходится бывать в разных местах, встречаться с разными людьми. Думаю, мы оба были бы рады, если б наше знакомство произошло при других обстоятельствах... верно, господин Туллэк? Но что же случилось с Матиль?
- После... после вашего отъезда люди начали думать и сопоставлять. Кто-то что-то вспомнил, спросил у других, те тоже "вроде бы вспомнили"; да и дети утверждали, что заметили у девочки в тот день "странный взгляд", но они не сумели сформулировать, в чем именно эта странность выражалось. Дети же первыми и начали травлю.
- А что ее мать?
- Она отказалась от Матиль. Девочка пока что живет у меня, но...
- Когда мы вернемся, я выделю средства на ее содержание и назначу вас опекуном, - пообещала чернявая.
- Боюсь, это не выход, графиня. Девочка не сможет жить в Соснах, где каждый знает или считает, будто знает, что она... э-э-э... не совсем нормальна.
- Тогда я определю ее в какую-нибудь храмовничью школу, как только вернемся.
- Я бы просил вас взять ее с собой в паломничество, - тихо, но настойчиво заявил господин Туллэк. - Мне не на кого оставить девочку здесь... тем более, что прошло всего несколько дней после событий, которые так потрясли ее. Сперва она лишилась отца, а теперь...
- Вы расскажете мне об этом в пути, - нетерпеливо дернула плечиком чернявая. - С собой так с собой. ...Кстати, если не ошибаюсь, при ллусимском Храме есть школа?
- Совершенно верно.
- Ну вот и отлично. Тогда я вас жду здесь через час, вместе с девочкой, господин Туллэк.
Тот откланялся и вышел.
Гвоздь покачал головой.
- Думал ли я, что когда-нибудь отправлюсь в паломничество в сопровождении престарелого врачевателя-захребетника, тайнангинца и двух сопливых девчонок, одна другой младше и строптивее? - пробормотал он себе под нос.
- Думала ли я когда-нибудь, что меня в паломничестве будет сопровождать рыжий, наглый, брутальный жонглер? - спросила графиня у Хвоста-Трубой.
Тот отозвался сочувствующим мурлыканьем, дескать, и не говори, ласковая!..
* * *
... дует ветер в Лабиринте, хотя откуда он прилетел и куда направляется, - не понять. Человек в блестящем нагруднике и каплевидном шлеме осторожно крадется, прикрыв запястье левой руки, чтобы свет огненного браслета не выдавал его.
Человек напряжен, он прислушивается к звукам в коридоре и всматривается во тьму - и едва слышный шорох наверху, под самым потолком коридора-барельефа, только мешает ему.
Шорох... едва слышный...
"Да-а-а... вот он идет - а мы смотрим, смотрим, смотрим - но, в отличие от этого железноголового, мы еще и видим. А он - он даже не замечает, что Лабиринт снова перетек - и вернуться в зал, откуда пришел железноголовый, тем же самым путем не удастся.
Но он-то, кажется, и не думает возвращаться. У него, кажется, совсем другое на уме.

Уж не нас ли он ищет?!
Заба-авно, забавно.
Показаться ему, что ли? Он мальчик крепенький, даже на огарки братиков наших старшеньких кинулся - хорошо, широкоротый вовремя остановил, а то ведь... ох-х-х, не шел бы сейчас железноголовый по коридору... да и огаркам не на пользу пошло бы... им теперь мало что полезно.
Ладно, погодим пока, не будем показываться. Присмотримся к ним повнимательнее, к гостям нашим. Тем более, что завтра или даже сегодня..."
Шорох... словно кто-то бормочет себе под нос неразборчивые слова, привыкнув разговаривать с самим собой.
Иссканр поднимает голову к потолку, но видит все то же: горящие замки, цветущие розы, волны, бьющиеся о скалистые утесы, и чудища морские в волнах... - мертвый камень, оживленный руками неизвестных резчиков. Иссканр пожимает плечами и крадется дальше.
Прохладный ветер насвистывает ему в ухо вкрадчивую нелепицу.
* * *
С дополнительными попутчиками в карете сразу стало тесно и шумно. Графский экипаж с дурацким названием "двуполка" действительно был разделен на две части по половому признаку пассажиров: мужскую и женскую. В женской изволили ехать графиня, ее служанка Талисса, а теперь еще и конопатая Матиль. В мужской ехал Гвоздь в компании невозмутимого Айю-Шуна и господина Туллэка. Кучер по имени Дальмин, восседал, как и положено кучеру, где-то на крыше и управлял лошадьми, изредка посвистывая кнутом, а чаще - выбитым передним зубом.
Впрочем, несмотря на все разбойничьи замашки Дальмина, ехали споро, но степенно, как и полагается паломникам. Подобная скорость передвижения располагала к неспешным душеспасительным беседам о смысле бытия либо о ценах на сукно и цветное трюньильское стекло. Однако выходило так, что ценами на сукно и стекло Кайнор как-то не очень интересовался, а уж смыслом бытия - тем более.
Да и соседи Гвоздя - что тайнангинец, что врачеватель - к беседам расположены не были. Лишь с некоторым запозданием Кайнор сообразил, что оба они, наверное, встречались раньше - ведь Айю-Шуна покойный граф привез из захребетного похода, не иначе. И еще неизвестно, в каких они отношениях, эти двое: может, господин Туллэк когда-то спас тайнангинца от лютой смерти и с тех пор является его лепшим другом, а может, и наоборот, спасти спас, да только ненавидит его за это Айю-Шун черной ненавистью. И лишь природные невозмутимость и самообладание сдерживают горбоносого от того, чтобы прямо сейчас вцепиться старику в его морщинистое горло.
Ну а тот, в свою очередь, не исключено, мечтает о смерти Гвоздя, нарушившего его драгоценный покой.
Так и ехали: в кладбищенском молчании, с прямыми спинами и застывшими взглядами. Гвоздь косился то на одного, то на другого попутчика - и тоже помалкивал.
Зато по ту сторону перегородки голоса не умолкали. Матиль приглянулась графиньке и сама прониклась к ней симпатией - и сейчас обе лепетали какую-то чушь про окрестные пейзажи. Свою лепту в этот лепет вносила и Талисса, служаночка миловидная, с приятными зрелыми формами - но глупенькая, словно цыпленок. Гвоздь собирался при случае сойтись с ней поближе - в том числе, чтобы узнать побольше о графиньке. Он не сомневался: паломничество к Храму Первой Книги только предлог, точнее, одним паломничеством дело не ограничится. Покойный Н'Адер на портрете вовсе не казался умалишенным, способным вынуждать собственную дочь к столь бессмысленным и обременительным поступкам. Съездить в паломничество на Ллусим - да, это в порядке вещей, так поступают многие знатные вдовцы и вдовицы. Но тащить туда "брутального жонглера" и престарелого врачевателя... - зачем?
Кстати, господин Туллэк, кажется, не мучился подобными вопросами. ...Интересно, он прихватил с собой то письмо, которое ему вручила графинька?
Весь багаж путешественников был уложен в дорожные сундуки, часть из которых поместили на крыше экипажа, а остальные рассовали под лавки. Туда же, под лавку, отправилась урна с прахом покойного графа.
Немногочисленный скарб Гвоздя уместился в одном не очень крупном сундучке, который благосклонно выделила ему чернявая. Вещей было бы еще меньше, если б не пришлось запасаться одеждой для грядущих холодов: к тому времени, когда паломники будут возвращаться, в храмовенках уже распахнут пасти для подаяний идолы Акулы Неустанной, а мерзнуть или одалживаться у графиньки Гвоздь не собирался. Не собирался он и играть роль священной жертвы. Но об этом - после.

Сейчас он с вялым интересом уставился на пейзаж за окном, куда больше его занимали восклицания на дамской половине экипажа.
- А сколько нам ехать до озера? - с явным предвкушением ответа в который раз спросила Матиль.
- Долго, солнышко, почти недели три - да, госпожа?
- Если погода будет хорошая, то и быстрее. А если наоборот... - Флорина Н'Адер рассмеялась и игриво притопнула ножкой: - Слушай-ка, Матиль, ты ведь сама знаешь ответ, на память уже его, наверное, выучила!
- А вдруг вы чего напутали, - не сдавалась конопатая. - Целых три недели! Это ж сколько ехать! Там, наверное, и Хребет уже недалеко, да? А за Хребтом зандробы живут, правда?
В отражении на дверном стекле Гвоздь заметил, как усмехнулся краешками губ АйюШун.

- Ты где такой чепухи наслушалась? - в притворном гневе всплеснула руками графинька.
- Это ей господин Туллэк рассказал, не иначе, - громко хмыкнул Гвоздь. - А, конопатая?
- Неправда! - пылко возразила Матиль.
А вот врачеватель, к удивлению Кайнора, только улыбнулся:
- Господин жонглер шутит.
- Шучу, конопатая, - подтвердил Гвоздь. - Ты ж меня знаешь. И зандробов никаких по ту сторону Хребта, кстати, нет. Вон, если захочешь, спроси как-нибудь у господина Айю-Шуна.
Он отметил, что тайнангинец снова шевельнул краешками губ, и мысленно положил себе в кошелек еще одну монетку. Будущее покажет, фальшивая она или нет.
- Или, - продолжал Гвоздь, - расспроси господина Туллэка, он тоже должен кое-что знать о тех землях. Я бы и сам, кстати, с удовольствием послушал: глядишь, потом пригодится, когда вернусь на подмостки.
Врачеватель поглядел на него со странным выражением, словно... жалел. "С чего бы вдруг? - с неожиданным раздражением подумал Гвоздь. - Себя бы лучше пожалел..."
- А ведь когда-то, - задумчиво произнес господин Туллэк, - все было по-другому.
"Ну да, извечная песня стариков: в годы нашей молодости и дышалось легче, и жилось привольнее, и Сатьякал дарил своей лаской каждого и задаром. Знаем, слышали! По горло сыты!"
- Мой прапрадед помнил еще те времена, когда Ллаургин не был Отсеченным. И мир мы представляли себе другим - не ограниченным одним только королевством да Трюньилом... хоть, признаться, не слишком-то часто плавали тогда на Восток.
- Если не ошибаюсь, - уточнила из-за перегородки графинька, - вообще не плавали. Были два-три случая, одиночные попытки вернуться - но они не увенчались успехом. Разве только кто-то из тех смельчаков, которые считались пропавшими без вести, на самом деле добрался до цели... но это вряд ли. И мы никогда уже не узнаем правды.
- Все верно, - подтвердил господин Туллэк. - Однако поглядите, что творится сейчас. Люди рождаются и умирают, свято веря: мир - это их дом, деревня, в крайнем случае город с предместьями - и всё. Дорога тянется за горизонт, а в том месте, где она сливается с ним, мир заканчивается - и начинается другой мир, враждебный, населенный зандробами и прочими опасными тварями. Только единицы знают, каков мир на самом деле...
- ...и то заблуждаются, - ввернул Гвоздь. - Зря вы это, господин врачеватель. Не так все плохо. Вспомните хотя бы про нас, про "фургонные вести" - мы ведь не побасенки травим, а рассказываем о том, что сами видели или слышали от честных людей. Я вообще не пойму, к чему вы клоните. Так было всегда: селянину некогда странствовать, ему нужно окучивать брюкву, морковку поливать, коров доить. Это удел высокородных... или уж совсем безродных - странствовать... да и то, кстати, удел не для всех. Разве не вы, господин врачеватель, недавно мечтали о покое? Странно теперь слышать от вас сетования на человеческую неосведомленность.

- Мечтал, - ничуть не смутился тот. - И мечтаю. Мне, как-никак, шестой десяток скоро разменивать. И в свое время я навидался всякого, образно выражаясь, не одно седло истер. Тогда-то я и понял, что все мы живем во лжи - и умираем, никогда не узнав правды о мире и о себе.
- И поэтому вы ушли на покой и поселились в Трех Соснах? Так сказать, разочаровавшись в мире?
Господин Туллэк отвернулся и долго смотрел в окно экипажа, на охваченные багрянцем деревья. Непроизвольно он вытянул правую ногу и принялся растирать ее пальцами; лицо врачевателя застыло и было сейчас похоже на посмертную маску.
- Вы правы, господин Кайнор, - ответил он наконец. - Правы, правы. И мне не следовало оставаться в Соснах после всего, что я узнал. Но... в конце концов, я и не остался, ведь так? Сколько ни удирай, сколько ни прячься, а судьба - она всегда тебя найдет. И всё расставит по своим местам, всё и всех.
"Проклятый старикан! О чем это он с такой патетикой? Хотя чего я волнуюсь? Подобные ему всегда ищут оправдание своим ошибкам в предназначении, судьбе и прочей белиберде того же сорта".
Однако что-то из сказанного господином Туллэком не давало Гвоздю покоя. Увязший в паузах разговор продолжить никто не пытался, даже Матиль на некоторое время притихла - а Гвоздь всё ломал голову над тем, что же его так встревожило. Попрежнему бесстрастно покачивался на сидении напротив смуглокожий Айю-Шун, за время всего разговора не проронивший ни звука.
* * *
- Явился наконец-то! - проворчал Быйца. Он первым заметил, как в черном провале коридора появился Иссканр - и, кажется, ни капли не был удивлен. Фриний-то думал, что теперь их осталось трое, что парня взял к себе Лабиринт... выходит, ошибался. Ну и хорошо.
- Что это тебе вздумалось шляться невесть где? - не унимался горбун. - Со здешними путями лучше не шутить, чтоб ты знал.
- Знаю, - отмахнулся Иссканр. Похоже, ему сейчас не хотелось препираться со стариком. - А это что за штуковина? - ткнул он пальцем в светящийся череп.
- Это наш чародей подсуетился, - хмыкнул Быйца. - Мертвопользование чистой воды, правда, но светит и греет - а я к старости не переборчив стал. Да и почтенный Фриний ничего другого пока предложить то ли не может, то ли не хочет.
- Спать пора, - зевнул тот.
Иссканр неодобрительно скривился:
- Что, и стражу не выставим?
- Ну, если хочешь... первых часа три я посижу, потом разбужу тебя.
- Ты бы поел, молодой, - встрял горбун, - а то мы с чародеем и Мыкуном давно уж червячков заморили, а ты все по углам лазаешь, пыль со стен широкими плечами соскребаешь.
Пока Иссканр следовал совету старика, Фриний уложил спать безумную девочку и прошелся по зальцу, разминаясь и проделывая кое-какие дыхательные упражнения, не заметные постороннему глазу. Все это сопровождалось хихиканьем наблюдающего за чародеем Быйцы.
Наконец Иссканр тоже улегся, подстелив под бок плащ и сунув под голову дорожный мешок.
Фриний сел чуть в стороне от своих спутников и продолжал делать упражнения, которые должны были унять боль и помочь ему сосредоточиться.
Прошел час или что-то около того. Быйца вдохновенно храпел, Иссканр, кажется, тоже заснул.
"Можно начинать", - и Фриний вытянул перед собой левую руку со сломанным пальцем. Рука ходила ходуном - вот тебе и упражнения, вот и сила воли!
А все-таки следовало выполнить задуманное, потому что потом будет поздно, да и подходящий случай - представится ли еще? А ему необходимо точно знать.

Всю волю - в кулак, в крепко сжатый кулак правой руки, пальцы которой охватывают талисман, концентрирующий магическую энергию. (Он криво усмехнулся: знал, что стоит за этими безликими словами, но по привычке использовал их, не стараясь, даже в мыслях, определять более тонкие и точные понятия - ни к чему это сейчас!) Когда правая рука отозвалась привычным покалыванием, прыгнул взглядом - и начал работу.
И почти сразу же мир вокруг покачнулся, а в глазах потемнело, словно кто-то невидимый медленно гасил невидимые же лампы, освещавшие пространство зала. Колючий теплый шар в правой руке вдруг обжег леденящим холодом - и взорвался! За миг до этого Фриний успел отшвырнуть его прочь, в один из коридоров - и ошметки энергии шибанули по чародею вскользь, задевая лишь по касательной; но - задевая!..
Некоторое время он полулежал, почти сползший на пол, бессильный, опасающийся лишний раз шевельнуться, чтобы не приманить сквернавку-боль. Она кружила рядом на пушистых лапах с цепкими когтями и утробно урчала, ожидая от него малейшего движения, - он держался, из последних сил.
Потом, кажется, задремал (или это был бред наяву, когда ты с открытыми глазами, но видишь совсем не то, что следует?..) - не помнил точно.
Наотмашь по сознанию хлестнула картинка: светящийся череп на полу и похрапывающий рядом с ним Быйца. Вид неряшливого старика почему-то отрезвил.
Фриний попытался встать. Боль, конечно, не ушла, но и не лютовала пока.
"Значит, так, - сказал он самому себе. - Ладно. Пусть будет так. Все равно коечем я смогу воспользоваться, даже без своего мастерства. Да и мизинец не обязательно лечить тем способом, которым я собирался".
Он размотал повязку, пригляделся к криво торчащему пальцу - и рванул, закусив губу, чтобы не закричать. Переждал. Взялся сызнова, чтобы расположить как следует, а потом зажать между двумя дощечками и обмотать удобнее; взялся - и тут же охнул от боли. Да, совсем другие ощущения, это тебе не чародейством баловаться!
За спиной кашлянул невесть когда проснувшийся Быйца.
- Давай, - сказал, - помогу, герой. А то ты тут загнешься к песьей бабушке - и как нам потом отсюда без тебя выбираться?
* * *
Иногда взгляд короля пугал господина Фейсала. Вернее, не сам взгляд, а застывшая в нем "игурасит ис-псикис", то бишь, "усталость души". С таким взглядом долго не живут - а меньше всего в эти дни господин Фейсал обрадовался бы смене властителя. У Суиттара Двенадцатого, как и у всякого короля, не страдающего заболеваниями детородных органов, наследников хватало. Сын от первой супруги, дочь от второй - а что касается бастардов, то точное их количество знал в Ллаургине Отсеченном один-единственный человек - Фейсал. Кое-кого из таких "нечаянных детишек" он уже отправил во Внешние Пустоты (разумеется, не собственными руками!), кого-то наоборот придержал в качестве запасного козыря в рукаве. Но так или иначе, а смена власти не пошла бы на пользу ни Иншгурранскому королевству вообще, ни господину Фейсалу в частности. Посему он всячески старался поддерживать интерес государя к жизни.
Получалось плохо.
- ...на северо-западе и в южных округах замечены пророки, предвещающие мор, глад - и дальше по тексту, - он пытался шутить, Суиттар даже улыбался в ответ - но глаза короля по прежнему оставались тусклыми, печальными. - Также мои люди доносят об участившихся массовых миграциях разного рода тварей, обыкновенно избегающих собираться в стаи. Это дает повод отдельным баламутам утверждать о грядущем Нисхождении и рассматривать таковые стаи как скопища фистамьеннов, то бишь, ведомых волей Сатьякала. Впрочем, никаких доказательств своей правоты упомянутые баламуты предоставить не способны - даже... мнэ-э... даже когда их спрашивают в особых, склоняющих к искренности и сообразительности условиях. К сожалению, количество опрошенных нами никак не влияет на уменьшение количества подобных баламутов...
- Попросту говоря, - перебил его король, - людей, которые верят в Четвертое Нисхождение, становится все больше.
- Да, - отрывисто кивнул господин Фейсал. - Можно и так сказать. Увы...

- Я бы не хотел, чтобы в стране начались волнения, - произнесено это было тоном если и не безразличным, то достаточно холодным. Суиттар Двенадцатый поднялся и направился к выходу из кабинета: - Пройдемся, - предложил. - По дороге дорасскажете, что там у вас осталось.
Господин Фейсал покорно склонил голову и последовал за королем. По узкому коридору (стены увешаны невыносимо яркими гобеленами, у дверей замерли стражники, одетые, сообразно покровителю месяца, в коричневые кафтаны с головой Кабарги) Суиттар и Фейсал вышли в дворцовый зверинец. Как и подобает, он был устроен по двенадцатисекторной разметке, с расположенным в центре ядром священных вольеров и расходящимися от них рядами клеток с обычными зверьми. Суиттар прошел мимо бассейна с трюньильскими плаксивыми ящерицами и остановился у высоченной скалы, накрытой сверху куполом из металлической сетки. На скале, нахохлившись, сидели лысоголовые грифы разных расцветок.
- Говорите, говорите, - не оборачиваясь, дернул плечом Суиттар. - Я вас внимательно слушаю.
Господин Фейсал покосился на стервятников и, кашлянув, продолжал:
- Теперь о событиях в Трюньиле. Говорят, там появилась некая то ли секта, то ли банда - толком не разобрать - именующая себя "встречальцы". Они уверены, что Четвертое Нисхождение окажется решающим для Ллаургина и что если зверобоги сочтут людей недостаточно... э-э-э... совершенными, они попросту уничтожат нас, как уничтожили до этого прежних обитателей материка.
- И что же? - спросил король с кривой полуусмешкой. - Эти ваши встречальцы призывают к аскетизму, умерщвлению плоти и возвышению духа?
- Они, - господин Фейсал снова прокашлялся, - они, ваше величество, призывают к объединению всех земель с тем, чтобы поделить потом весь Ллаургин на двенадцать равных по площади округов. Иными словами, они призывают к войне.
- Очередной захребетный поход? Я думал, эта идея давно исчерпала себя.
- Кажется, я не совсем ясно выразился. Речь идет не только о захребетном походе. Сперва встречальцы намерены присоединить к Трюньилу Иншгурру. И только потом воевать с Тайнангином.
Суиттар Двенадцатый повернулся и поглядел на господина Фейсала, чуть склонив голову на бок. ("Как гриф", - отстраненно подумалось тому.)
- Значит, "присоединить"? - переспросил король. - Интересно, они видели карту Ллаургина, пытались сопоставить размеры Иншгурры и своего болотного герцогства? Это же смешно!
- Это действительно смешно, ваше величество. Однако идеи встречальцев с каждой неделей приобретают все большую популярность в определенных кругах. Кроме того...
Суиттар отмахнулся:
- Хватит об этом! Пойдемте-ка лучше поглядим, как будут кормить ящериц. Как раз время.
И правда, возле бассейна появилось несколько слуг с тележками; на тележках в деревянных клетках сидели кролики, предназначенные для прокорма плаксивых ящериц. Все это время те лежали грязными колодами, но теперь колоды превратились в сущих демонов: разбрызгивая во все стороны вязкую жижу, ящерицы ловили кроликов и, резким ударом челюстей умертвив их, заглатывали целиком - и так без остановки. При этом они действительно рыдали - из глаз их катились большие, похожие на драгоценные камни слезы! - ящерицы пожирали кроликов и плакали одновременно.
- Ну как вам? - спросил Суиттар.
- Весьма... поучительное зрелище, ваше величество, - пробормотал господин Фейсал. Он заглянул в тусклые глаза короля и с ужасом понял: тот смотрит на ящериц с завистью.
Суиттар, видимо, что-то такое заметил во взгляде своего собеседника - и медленно покачал головой:
- Вы ошибаетесь, любезный Фейсал. Я завидую этим трюньильским тварям не потому, что они могут безнаказанно убивать кроликов. А потому, что они вольны в своем выборе - и могут делать то, что им угодно, не оглядываясь на меня или вас, или тех, кто их кормит. Единственное, чему они подчиняются, это их естество: согласно ему ящерицам приходится проливать кровь других существ.

- И они проливают, хотя мучаются из-за этого угрызениями совести и плачут, - дерзнул подытожить господин Фейсал. - Да и выбор их, в котором "они вольны", ограничен бортиком бассейна.
К его удивлению, король рассмеялся:
- Браво, браво! Не ожидал от вас такой... аллегоричности мышления - и был, как вижу, не прав. Все мы так или иначе ограничены, верно? Кстати, об ограничениях. Помнится, по вашей просьбе я отправил в распоряжение графини Н'Адер отряд моих гвардейцев - и вот теперь их капитан, Жокруа К'Дунель, просит у меня отпуск на месяц. Что скажете? Вообще-то, если помните, больше, чем на неделю, отпуска гвардейцам не положено.
- А чем Жокруа объясняет свое прошение?
- Ссылается на срочные семейные дела, требующие его присутствия на юго-западе, откуда он родом. Так что посоветуете?
Господин Фейсал пожал плечами:
- Боюсь, это не совсем в моей компетенции, давать такие советы, ваше величество.
- Не бойтесь. Так что скажете, Фейсал?
- Насколько я понимаю, прежде Жокруа подобными просьбами вас обременял не часто?
- Это - первый раз.
- Тогда осмелюсь предположить, что у него действительно есть причины просить вас об отпуске.
Король посмотрел на него с иронией:
- Несомненно, есть. Стал бы он иначе!.. Вопрос в том, что это за причины, а?
- Вы в чем-то подозреваете капитана ваших гвардейцев, ваше величество? Я могу сказать своим людям, чтобы приглядели за ним.
Суиттар Двенадцатый дернул плечом:
- Не нужно. Полагаю, у вас и так достаточно хлопот, чтобы еще беспокоиться о каком-то гвардейце, у которого появились "срочные семейные дела". Так что насчет "нисхожденцев"? Каков ваш прогноз на ближайшее время?
- Особых беспорядков не будет, мы позаботимся о том, чтобы снять напряжение. К тому же очередные праздники, как обычно, позволят народу немного... э-э-э... расслабиться. Словом, не предвижу осложнений. А вот...
- Неужели, Фейсал, вас так взволновали Трюньил и эти "встречальцы"?
- Скажите, ваше величество, если бы вы увидели где-нибудь в лесу или у реки плаксивую ящерицу - и она, замечу, лежала бы бревном, как обычно - сочли бы вы ее опасной? И вообще - приняли бы за хищника?
- Но встречальцы, вы ведь сами говорили, малочисленны. А их глупая идея о завоевании Иншгурры...
- "Но ведь это всего лишь бревно! - сказали бы вы мне, показывая на ящерицу. - Да и как она может быть хищницей с таким неуклюжим телом и такими короткими лапками!"
- Чего вы добиваетесь, Фейсал? Чтобы я объявил герцогу Ранкатте войну из-за того, что на его землях появилась горстка баламутов? Вы хотя бы помните, что мой сын воспитывается при трюньильском дворе, а сын Ранкатты - при нашем?
- Не совсем "при дворе"... - пробормотал господин Фейсал. - Впрочем, ваше величество, я, конечно же, помню об этом. И не хуже вас понимаю, что нам не нужна война. Более всего королевство сейчас нуждается в мире и стабильности, тем паче в связи со всеми этими знамениями. Однако я бы порекомендовал вам часть регулярников отправить на учения, скажем, в Тхалемский округ.
- Какие учения, сейчас же осень!
- Осенние, разумеется. А потом, если понадобится, и зимние, ваше величество. Впрочем, это всего лишь рекомендация, а следовать ей или нет - решать только вам.

- Я подумаю, - кивнул Суиттар Двенадцатый. В глазах его опять колыхалась вязкая безжизненная пелена "игурасит ис-псикис". - Я подумаю. Что вы там говорили насчет выбора у этих ящериц? - Он указал на хищников, которые снова улеглись у кромки воды и походили на громадные замшелые колоды.
Господин Фейсал благоразумно промолчал.
* * *
Череп на полу светился неровно: то вдруг вспыхивал махоньким, невыносимо ярким солнцем, то начинал мигать. Не иначе, повредился, когда Фриний отшвырнул взрывающийся комок энергии; теперь уж ничего не поделаешь, это раньше чародей мог бы починить череп, но не сейчас, не сейчас.
Он лежал на спине, стараясь не тревожить больную руку, и глядел в потолок. Прямо над Фринием барельефный чародей взмахивал посохом, повергая в прах стены цитадели мятежного барона; здесь же скалились зломордые твари, явно вызванные чародеем и помогавшие ему низвергнуть бунтаря.
Фантастический сюжет, нелепая выдумка! Чародеи - это ведь не церковники, даже не ученые; они никогда не вмешиваются в дела светских властей. Во-первых, Церковь бы не допустила (вот уж кто по самый пояс влез в этот привлекательный кувшин под названием Власть Мирская!), а во-вторых, "нет ничего, более способствующего соскальзыванию чародея либо ступениата, нежели участие его в делах светских владык" - это из трактата "О неявных связях в мире", с которого начинает обучение любой, пожелавший встать на стезю чародейства.
Словом, изображенное на потолке, - выдумка чистой воды. Найти бы того, кто изваял этакую чушь, и пооторвать руки-ноги в назидание другим. Хотя...
Память вяло трепыхнулась: "а как насчет Баронских Костров, любезный?" Но он так и не понял, о чем это она.
Да и вообще...
"Тебе-то что за дело? - спросил себя Фриний. - Ты-то из-за чего переживаешь? Ты ведь теперь никакой не чародей, а так, пустышка-эримьйос, меньше даже, чем обычный человек. Потому что в каждом из "обычных" есть в зачаточном состоянии способность к чародейству; пусть лишь к самым простым, несложным действиям, - но есть. У каждого! Только не у тебя. Ты надломлен, ты потерял эту способность. Наверное, уже навсегда".
По крайней мере, признался он самому себе, случаи, чтобы пустышка вновь стал чародеем, неизвестны. Другое дело ихх-глистри, соскользнувшие, - но нет, конечно же, Фриний к ним не относится! Нет, исключено! Ведь если пустышкой становились в результате перенапряжения, то в соскользнувших превращались, постепенно теряя главное для чародея: незамутненный взгляд на мир. При этом сам соскользнувший ни о чем таком не подозревал, считая себя вполне нормальным, - и уж тем более не лишался всех своих чародейских способностей мгновенно, как это случилось с Фринием.
Он вспомнил, как видел одного такого соскользнувшего: на подземном этаже снатонрской башни, рядом с камерами, где содержали ублюдков, порожденных людьми от зандробов. Этих мальчиков с чешуйчатыми безносыми лицами, девочек с куцыми куриными крыльями, младенцев с поросячьими хвостиками, с копытцами на каждом пальце собирали со всего королевства; их пытались изучать, чтобы понять природу зандробов и оградить людей от демонов, особенно тех, кто жил в запеленутых районах. Чаще всего такие дети были не разумнее зверей, но иногда попадались ребятишки другого сорта: они оказывались ничем не глупее (как правило - умнее) обычных детей. С ними было сложнее всего, потому что они осознавали и свою уродливость, и отчужденность, на которую обречены с рождения.
А вот сидевший в соседней камере ихх-глистри ничем таким не мучился. Высокий широкоплечий мужчина с пышной черной бородой и массивными руками гневно вышагивал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Нервно, неритмично мигала лампа расположенная так, чтобы он не мог дотянуться: под самым потолком, в специальной клетке. Бородач, впрочем, и не пытался.
- Он даже не осознает того, что разговаривает сам с собой, - пояснил Фринию сопровождавший его даскайль Конгласп. Из всех сна-тонрских учителей Конгласп обладал наибольшей властью, высший среди равных, и поэтому мог единолично решать, кого следует допускать на здешние подземные уровни. Однако, подобно прочим даскайлям, он был прежде всего наставником ступениатов, одним из которых с завтрашнего дня собирался стать Фриний.

Сегодня, пока правила общения ступениата с даскайлем еще не вступили в силу, Конгласп повел гостя сюда, выполняя личную просьбу Тойры Мудрого.
- С чего началось? - тихо, чтобы не привлечь внимание соскользнувшего, спросил Фриний.
Конгласп развел руками:
- Никто не может с уверенностью сказать; поэтому их и называют "соскользнувшие", а не, скажем, "сорвавшиеся". Хотя у многих переломный момент так или иначе связан с периодом очередного ступениатства. Взваливали на себя чрезмерную ношу, не рассчитав своих душевных сил. Этот, например, был претендентом на пятую ступень мастерства. - (Фриний поневоле вздрогнул. Ведь он тоже... он и приехал-то в Сна-Тонр для этого!..) - Испытание прошел, - продолжал Конгласп, - и по возвращении ничего странного за ним замечено не было. Однако со временем коекакие особенности в поведении: потеря самоконтроля, высокая раздражимость, преобладание эмоциональности в принятии решений... я перечисляю только основные характеристики, есть и другие, менее заметные, но не менее важные.
"Итак, Тойра счел, что словесных предупреждений недостаточно, и поэтому послал меня посмотреть, как выглядит ихх-глистри. Но с какой целью?! Он ведь знает, я все равно не отступлю. Или чтобы снять с себя ответственность? Да нет, кто угодно, только не Тойра - ему бы такое и в голову не пришло!"
- А зачем, - спросил Фриний у даскайля, - нужна эта лампа? Вернее, почему она так рвано мигает?
- Считается, что таким образом мы хотя бы немного затормозим процесс соскальзывания. Кроме того... он ведь не утратил полностью своего мастерства. И если бы не этот рваный ритм и еще кое-какие ухищрения, вполне мог бы попытаться применить силу, чтобы освободиться.
Но, казалось, чернобородый ихх-глистри не думал об этом. Во время разговора он только и знал, что вышагивать по камере из угла в угол да неразборчиво произносить гневные речи, то повышая голос, то почти шепча.
- Группа даскайлей работает с ним. Мы не теряем надежды на то, что когда-нибудь научимся лечить соскользнувших. Однако, признаться, успехов пока не добились, абсолютно никаких - разве только, как я уже говорил, немного затормозили процесс. - В отличие от большинства облеченных властью, Конгласп не боялся признаться в собственном бессилии. - Увы, только в одном Сна-Тонре мы содержим около двух десятков ихх-глистри; а сколько их в остальных эрхастриях! Некоторые умирают в заточении, просто теряют интерес к жизни, остальные же... - Он вздохнул и указал на дверь камеры: - Сами видите. За последние несколько лет случаи соскальзывания участились, хотя какой-либо закономерности мы не наблюдаем. По крайней мере, такой, которая была бы бесспорной и непротиворечивой, и объясняла бы все факты.
Этот разговор, случившийся осенью 698 года, и теперь, в 700-м, не давал Фринию покоя. Вернее, не сам разговор, а зрелище заключенного ихх-глистри - на первый взгляд обычного безумца, в действительности же...
"А что мы знаем о них на самом-то деле?"
Так или иначе, а тогда, стоя у мощной стальной двери камеры, он пообещал себе: "Я никогда не соскользну!"
- Я никогда не соскользну! - повторил Фриний сейчас (мысленно, как полагал он, - а в действительности тихим, надорванным шепотом). - Никогда!
Барельефная многощупальцевая тварь, штурмовавшая стены бароновой твердыни, вдруг подмигнула чародею с потолка: "Разумеется, никогда, дружище! Разумеется!"

Глава девятая:

Эх, дороги!.. Трудно быть Найденышем. К'Дунель наблюдает за боем быков. Работка для гвардейца в отпуску. "Запретниками не становятся, запретниками рождаются".
Посуливши ответ, нас поймал хитрый век в сети из рваных вен, из опущенных век. Я давно уж не жду от него тех ответов - и вопрос-то забыл я, чудак-человек!
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
В городишке под коротким и непонятным названием "Сьемт" уже вовсю хозяйничала осень, в чем пассажиры фамильного экипажа Н'Адеров убедились еще на подступах, когда размытая дождями дорога вдруг чавкнула и не пожелала отпустить колеса двуполки. Пришлось выбираться, подкладывать под колеса ветки и толкать завязшую махину; под улюлюканье перебравшейся на место кучера графиньки экипаж наконец тронулся с места, а Гвоздь, Айю-Шун и Дальмин, перемазанные в грязи, с исцарапанными о ветки ладонями, вместе с Матиль, врачевателем и Талиссой погрузились обратно.

Как вскоре выяснилось, тут они явно поспешили.
- И это только начало! - пыхтел, налегая плечом на недвижную громаду, Гвоздь. - Нет бы нам переправиться через Клудмино у Нуллатона, там дорога-то посуше и паром ходит каждые два часа, а теперь будем тащить и лошадей и повозку на своем горбу. До самой северной переправы, а до нее от Сьемта еще ехать и... тьфу, проклятье! - Он сплюнул: брызги из-под колес летели во все стороны, в том числе и в лицо.
- Не ругайтесь, господин Кайнор! - жизнерадостно отозвалась чернявая. Она снова правила вместо кучера, спровадив того толкать экипаж вместе с жонглером и тайнангинцем. - Мне нужно было забрать из Трех Сосен господина Туллэка, а возвращаться оттуда к переправе у столицы несподручно: слишком много времени потеряли бы.
- Сейчас мы его теряем вдвое больше, - проворчал Гвоздь. - Но вам там, сверху, безусловно виднее, графиня... Ну, давайте на раз-два-три! Командуйте, командуйте, господин врачеватель!
Тот начал считать, неуклюже опираясь на трость и с растерянной улыбкой на лице. Несколько дней в дорожных гостиницах не пошли господину Туллэку на пользу, он поистрепался, подхватил где-то простуду, к тому же заныли старые раны. Графинька - добрая душа - снимала обычно общую комнату для себя с Матиль и Талиссой да две двуспальные: одну Айю-Шуну и Дальмину, другую Гвоздю с господином Туллэком. (Как подозревал Гвоздь, чернявая не хотела оставлять тайнангинца и врачевателя наедине.) Поневоле приходилось выслушивать кряхтение и стоны, особенно под утро, когда господин Туллэк забывался тяжелым потным сном. Однажды Гвоздь не выдержал: "А как насчет "врачу, исцелися сам"?" Господин Туллэк только пожал плечами: "Есть, знаете, болезни, от которых избавляет только смерть. А я еще не готов..."
Дорога в очередной раз снисходительно выпустила экипаж - на поруки его пассажиров.
"И почему бы ее батюшке не преставиться летом или зимой?" - злился Гвоздь, забираясь вовнутрь. Тут уже вся обивка была в грязи - ввек батальон уборщиц не вычистит. Кайнор пристроился в более-менее чистом углу и с отвращением оглядел себя: такое впечатление, что сутки не вылазил из земли, Цапля меня заклюй! Ну, теперь из Сьемта они не уедут, пока Гвоздь не навестит прачек, - что бы там ни говорила чернявая!
Впереди их ждали еще две выбоины, и лишь потом - городские ворота.
- Такое впечатление, что здешний градоначальник о дорогах думает в самую последнюю очередь, - не вытерпела у себя за перегородкой графинька, когда они, пошатываясь из стороны в сторону на манер запойного пьяницы, въехали-таки в Сьемт. - Как будто мостовую здесь не обновляли лет пятьдесят.
- Больше, - уточнил Гвоздь. - И градоначальнику в самом деле не до дорог: у него на плечах висят с одной стороны Мясники, с другой - Ювелиры. И вот уже какое десятилетие решают, кто из них круче.
- Это после Бунта-то городов? - не поверила чернявая.
- А что Бунт? Ну отобрали у самых дерзких и вольнолюбивых Восточное право, ну посадили королевских людей надзирать и карать... дальше-то что? Во-первых, графиня, города бывают разные; это Таллигон или Дьенрок имеет смысл держать, фигурально выражаясь, под прицелом. А такие как Сьемт... Короне дороже обойдутся. Послали сюда какого-нибудь чиновничка из второсортных: что хочешь, то и делай, главное налоги вынь да положь. А здесь к нему местные князьки подъехали: будешь вести себя правильно - проживешь долго и со вкусом; нет - коротко и кисло. Он второсортный, но не дурак же - согласился. Сидит, налоги отправляет в казну, но в действительности, само собой, ни на что не влияет. До дорог ли ему? Опять же, паломники к Ллусиму ездят либо южнее, либо северней Сьемта, так что и повода особо стараться нет никакого. А в городе своя головная боль: здесь от века цеховики друг с другом отношения выясняют. Высокие и низкие ремесла - и кто имеет больше права на власть.
- Вы-то за кого, господин Кайнор?
- Я, графиня, за дороги. Мне, по правде говоря, до Лабиринта, кто из местных толстосумов сломает хребет другому и отхватит кусок посочнее. Я от этого куска в любом случае ни крошки иметь не буду; они, само собой, местную рвань завлекают рассказами про равноправие и единогласие, - но я такие байки сам сказывать умею, и еще убедительнее. А в действительности если бунт выльется в резню, а чернь - на улицы, король пришлет-таки сюда войско. Как думаете, кто после этого будет качаться на тех кленах, которые мы видели вдоль дороги? Готов поспорить: ни один из толстосумов не спляшет с ветром "Покойницкую" - сплошь мужичье. Так что я за дороги, графиня. Причем за те, которые ведут из города, а не в него.

- Вы просто прелесть, господин Кайнор! Так хорошо разбираться в политике...
Гвоздь поморщился. У чернявой были свои любимые словечки, которые он уже терпеть не мог. И если за время путешествия господин Туллэк сильно сдал, то графинька наоборот, словно ожила, вдохнув вольного (и довольно пыльного) ветра дорог. Иногда ее жизнерадостность казалась даже неприличной, если вспомнить о недавно почившем отце.
- Странствующему жонглеру хорошо разбираться в политике так же необходимо, как наемнику знать, с какой стороны браться за меч, графиня.
- В таком случае держите свой меч покрепче, господин Кайнор. Думаю, в этом городе он может нам пригодиться.
"Я бы предпочел, чтобы не пригодился, - подумал он. - И пусть кто угодно обвиняет меня за это в малодушии".
Гвоздь выглянул из окна экипажа: тот сейчас катился по улице Двух Раззяв. Грохот колес и цоканье лошадиных подков гулким эхом отражались от стен, однако ничуть не тревожили ни драных, но гордых голубей на карнизах, ни, тем более, жирных свиней, валявшихся прямо на мостовой. Вместо того чтобы уступить дорогу двуполке, эти пятнистые полудикие твари визжали и пугали коняк. Дальмин вовсю орудовал хлыстом, размотав его на полную длину и охаживая хавроний по покрытым засохшей грязью бокам. Пастушата, которым надлежало приглядывать за свиньями, визжали не хуже своих подопечных и пытались - безуспешно! - отогнать их из-под Дальминового хлыста.
Как обычно бывает в таких случаях, собралась масса зевак. Они зубоскалили и давали бесплатные советы; впрочем, не только бесплатные, но и бессмысленные.
- Это надолго, господин Кайнор? - спросила через перегородку графинька.
- Все зависит от того, куда мы направляемся.
- Куда-нибудь в центр, где есть приличные гостиницы.
- Приличных в вашем разумении нет ни в этом городе, ни в двух-трех ближайших, графиня. Но недорогое заведение, где пиво не пахнет мочой, а в кашу не добавляют отвар из кошачьих костей, я знаю.
- Тогда будьте добры, скажите Дальмину, куда править.
- Охотно, графиня.
Дверца экипажа открылась только наполовину: улицы здесь были слишком узкими. Но Гвоздь протиснулся в образовавшуюся щель и поднялся на крышу двуполки.
- Ну-ка, позволь, - он отобрал у кучера хлыст. - Па-асторонись! - Кайнор бил направо и налево, посвистывая и выкрикивая предупреждения. Народ быстрехонько понял, что потеха закончилась, и счел за лучшее не путаться под копытами и поберечь плечи и спины.
- Сразу видно, что ты давно не выезжал со своей госпожой в пригород, - заметил Гвоздь, когда они миновали улицу Двух Раззяв и загрохотали в направлении "Блудливого Единорожца".
Дальмин только отмахнулся:
- Что есть, то есть. По правде-то сказать, госпожа предпочитает конные прогулки, а если и выбирается куда-нибудь, то не в этой огромадине, но в экипажах поскромнее. Вот старый граф - тот был любитель поколесить по стране: паломничества, легендарные места славных деяний, могилы героев разных...
- Что, верил во все это?
- Не то, чтоб верил... - Дальмин задумался, почесал небритую щеку с уже начавшей проступать сединой. - Нет, сдается мне, не верил он. Просто интересовался - ну, вроде как ученые или чародеи интересуются.
- Но ведь граф не был ни тем ни другим, так?
- Не был. Однако, согласитесь, господин Кайнор...
- "Гвоздь" и на "ты", мы же договаривались.

- Да. Так вот, согласись, Гвоздь, что высокие господа с тугими кошельками могут позволить себе многое. Опять же, старый граф был за Хребтом и, говорят, навидался там всякого. Меня-то самого зверобоги миловали...
- Значит, говоришь "просто интересовался"... - пробормотал Гвоздь. - О! - воскликнул он, указывая кнутовищем, - вот и приехали. "Блудливый Единорожец", собственной персоной.
- Осталось только загнать во двор этот гроб на колесах, - вздохнул Дальмин.
- Не переживай, приятель, я помогу, - подмигнул ему Гвоздь, у которого резко поднялось настроение - ведь все шло именно так, как он задумал.
* * *
...падение - как всегда.
И разноцветные ленты.
И чужой издевательский смех; нечеловеческий. "Найденыш! Найдены-ы-ыш!"
Проваливаясь в чересполосицу бездонного сна, Фриний вздрогнул и попытался оглядеться. Ведь когда-то давно именно так его и звали - Найденышем.
Он увидел густой монастырский сад - ту его часть, где заросли крапивы и будяка были изъязвлены потайными ходами, о которых знали только Непосвященные. Босоногие мальчишки с расцарапанными голенями и мозолями на коленях - у них нечасто появлялся часок-другой свободного времени; а уж когда появлялся, они старались сбежать подальше от наставников обители и храмовых служек. Если удавалось, до сумракового колокола можно было безраздельно распоряжаться собой и делать что угодно: играть в "лягушку" и "подбери язык", обмениваться запретными историями и сальными шуточками насчет кое-кого из монахов, наконец - дрыхнуть, не беспокоясь, что пинок ноги в деревянной сандалье разбудит тебя... - но все это лишь до сумракового колокола. Однажды Фриний (тогда еще просто Найденыш) проспал и не успел вовремя вернуться в обитель - и те двадцать розг долго потом аукались ему при каждом неосторожном движении. "Строгость необходима, ибо вы служите Сатьякалу, а зверобоги не терпят ленивых и непочтительных", - гнусавил в подобных случаях наставник Сморк. ("Представляешь, - сказал как-то Найденышу Птич, - он и когда через мост к вдовушке своей бегает, небось так же тянет: "необходи-има"!" Найденыш на это только невесело улыбнулся, стараясь держаться так, чтобы рубашка не касалась рубцов на спине.) Впрочем, розги доставались всем, и стоять во время молитвы на горохе доводилось каждому из Непосвященных - и не по одному разу! Наставники не давали спуска никому - наверное, потому что когда-то давно их собственные наставники точно так же заставляли юных Сморка, Гилроша и Туфельдра вызубривать на память десятки страниц "Бытия" или носить в треснувшем кувшине воду от дальнего родника. Но главное, никого из Непосвященных они не выделяли, не делали любимчиками: все были равны перед Сатьякалом и его служителями. Все.
Что не мешало самим Непосвященным находить себе "мальчиков для шпынянья". В большинстве своем незаконнорожденные отпрыски вельмож, Непосвященные частенько попадали сюда уже "взрослыми", в возрасте пяти-шести лет, привыкшими к тому, что в отцовских замках все над ними потешались, дворня швырялась в них каштанами и даже псы норовили при случае цапнуть за пятку. И теперь эти бастарды, от которых столь удачно избавились (и которые, сколь бы малы ни были, прекрасно понимали это), - теперь они спешили отыграться. Они вечно грызлись промеж собой, но когда дело доходило до травли других Непосвященных - не бастардов, а просто сирот, которых иногда оставляли у ворот обители, - о, тогда все ссоры бывали забыты и вельможата выступали единым фронтом!
- Эй, Найденыш-Гаденыш, кто твой отец?
- Ха, наверное, мамка зачала его от священного пера Разящей!
- Нет, от священной тени Проницающего!
- Тогда уж от тени самого короля! То-то наш Гаденыш такой гордый!
- Ну да, наследник королевской тени - это вам не абы что!
Он дрался - молча, яростно, не жалея себя и уж тем более обидчиков. Трое, пятеро, десять на одного? - какая разница! ("Дурак ты, - говорил Птич, хлюпая расквашенным носом. - В следующий раз сам будешь отбиваться". И в следующий раз снова налетал на вельможат, тузящих его приятеля, хотя перевес все равно оставался на их стороне.) Монахи наказывали всех, кто был уличен в потасовке, не выискивая зачинщиков, несправедливо обиженных или случайно пострадавших. Всех.

"Обитель подобна семье, в ней каждый должен заботиться о каждом, - вздымал к потолку узловатый палец наставник Гилрош. - В ней каждый отвечает за каждого. Запоминайте, дети!"
"И каждый обижает каждого", - мысленно, но без горечи добавлял Найденыш. К тому времени он уже понял, что глупо злиться на камень за то, что он твердый, или на воду за то, что она мокрая. Точно так же глупо злиться на своих сверстников за то, что они жестокие. Просто с вельможатами следовало разговаривать на их же языке. ("Когда-нибудь они убьют тебя", - предупреждал Птич. "Им же хуже", - пожимал плечами Найденыш.) Их учили смирению; конечно, не только ему, наставники преподавали азы письма и чтения, математику, кое-какие из ремесел, знание которых могло бы пригодиться будущим монахам. Но прежде всего Непосвященные должны были усвоить смирение: сделать его неотъемлемой частью своего естества. Только тогда их посвящали в служители Сатьякала. ("Я не хочу служить Сатьякалу", - однажды заявил наставнику Сморку Найденыш. "Разве кто-нибудь спрашивает, чего ты хочешь? - изумился тот. - Да и как можно не хотеть, когда все мы, сущие в Тха, служим зверобогам, так или иначе?" "Я не хочу служить так". - Впрочем, эту фразу Найденыш вслух не произнес, благодаря чему вместо десяти часов чтения вслух "Бытия" заработал только семь.) Пыльные привычные фразы рассыпались на губах, смысл их с каждым повторением отдалялся, превращался в ничто. "...и когда стало их Двенадцать, породили они множество отпрысков своих, кои походили на них внешне, но были меньше размерами и не обладали теми способностями, что..." Пустые слова. Найденышу больше нравились легенды, которые рассказывал Одноногий Жорэм - ветеран многих захребетных войн, в конце концов осевший в монастыре, ибо его небольшое поместье разграбили кредиторы, а дальние родственники отказались от старика: кому нужен увечный, да еще с таким скверным характером? Характер у Одноногого Жорэма в самом деле был не мед, но зато истории он знал самые разные. Слушаешь - аж дух захватывает! Особенно про фистамьеннов, про Десятилетие Сатьякалова Гнева, вымершие города, героев древности... Это вам не "и низошли они во второй раз, поражая землю и воду, и людей, и строения, и скот, и нивы"; когда Одноногий Жорэм берется рассказывать, вы действительно будто собственными глазами видите все, что происходило в те годы. И совсем не важно, что старик сам ничего подобного не пережил... И вообще, что значит "не пережил"?! Да он каждый раз, когда рассказывает, словно заново все переживает!
Жаль только, про захребетные походы отмалчивается да отшучивается. Мол, ничего там интересного, детки, не было. И щурит глаза, постукивает ногтями по костылю.
Ладно, Найденышу хватало и тех историй, которые Одноногий Жорэм рассказывал! Для воображения мальчишки они были чем-то вроде сухого хвороста, вовремя брошенного в огонь. Найденыш начинал фантазировать: а что чувствовал тот или иной человек, о чем думал, на что надеялся? Сперва это касалось только героев Жорэмовых историй, а потом мальчик стал обращать внимание и на живых людей, окружавших его. И не только на людей. Каково приходится монастырскому колоколу там, на самом верху колокольни, где всегда дуют холодные ветры, а близость к звездам делает одиночество невыносимым? Понимает ли овца, которую ведут под нож мясника, для чего ее собираются убить? О чем скрипит десятая, если считать сверху, ступенька на лестнице в библиотеке?
"И не скучно тебе голову забивать такой... всячиной?" - Птич собирался сказать иначе, но в последний момент по блеску в глазах друга догадался, что не стоит. "Не скучно", - по своему обыкновению коротко ответил Найденыш. ("Сколько ж можно языками молоть во время молитвы! - шипел, выкручивая им уши, наставник Туфельдр. В монастырском храме, громадном, напоминавшем Найденышу островерхую шляпку поганки, Непосвященные молились в особо отведенном для них месте, которое называлось нечистилище. В этом закутке было тесно, гранитные нешлифованные плиты терзали колени холодом и острыми гранями, а позади всегда нес вахту очередной наставник. И всякие разговоры настрого запрещались - хотя запрет этот в течение трех-четырехчасового бдения частенько нарушался. Наиболее неуклюжих шептунов легко можно было узнать по вспухшим ушам (если дежурил Туфельдр) или по синякам на спине (если дежурил Гилрош). В конце концов Найденыш с Птичем додумались до простенького языка жестов, но жестами ведь всего не объяснишь... да и словами тоже.) Бумаги им выдавали много, хотя и скверного качества, она рвалась под остро заточенным карандашом и почему-то воняла крысиным пометом. Но для начала годилась и такая. Найденыш учился рисовать с упорством, которое иногда удивляло его самого. Очень скоро он сообразил, что в узкой комнатенке Непосвященных, в соседстве с еще четырьмя сверстниками, возможностей для рисования немного. Если даже позабыть об отсутствии нормального освещения, оставались ведь еще соседи, трое вельможат, против которых они с Птичем едва держали оборону. Тут не до рисования! - и тогда Найденыш устроил себе "мастерскую" в зарослях крапивы. Здесь в редкие свободные часы он пытался сделать доступным для других то, что чувствовал сам, размышляя - вот парадокс! - о чувствах других. На шероховатой бумаге постепенно оживали колокол, овца, ступеньки, они, безъязыкие, обретали возможность обратиться к людям. "Здорово! - восхищенно цокал языком Птич. - Слушай, ты показал бы Сморку, он, глядишь, сделал бы тебя художником при храме. Расписывал бы стены, идолов вырезал, а?" Найденыш это даже обсуждать не стал, только отмахнулся, дескать, так и побежит наставник Сморк в художники меня отдавать.

("Ах ты сквернавец!" - плевался слюной тот же Сморк, когда случайно отобрал у Найденыша один эскиз. В сгорбленном, широкоухом и кривоносом человеке, изображенном на бумаге, без труда угадывался его прототип. "Ну, ты у меня!.. - захлебывался праведным гневом прототип. - Я т-тебе...") Рисунки Найденыш постоянно перепрятывал, тем более, что вельможата быстро смекнули что к чему. Если им удавалось выкрасть подходящий набросок, где был изображен кто-то из взрослых, они тут же несли его настоятелям - и Найденыша ждало очередное наказание.
Со временем законченные работы, не содержавшие в себе каких-либо крамольных изображений, он догадался вкладывать в свитки в библиотеке, куда, как и прочие Непосвященные, ходил прибираться. Делая вид, что вытирает с полок пыль, он дожидался удобного момента, подмигивал Птичу (тот неизменно стоял на страже, причем не столько от наставников, сколько от своих же), после чего выхватывал нужный свиток и, развернув, быстро вкладывал в него рисунок. Свитки Найденыш выбирал заранее и рисунки для хранения в них оформлял таким образом, чтобы невнимательному могло показаться, будто они и должны прилагаться к свитку. Правда, для этого пришлось старательнее отнестись к урокам грамоты, но лучше так, чем видеть, как ночной бабочкой сгорает в огне кусочек твоей души.
Закончилось тем, что один из свитков с рисунками обнаружил Одноногий Жорэм. И именно тот свиток, куда было вложено изображение его, Жорэма, но только лет на двадцать моложе, еще с обеими ногами, посреди бушующего моря битвы со свирепыми тайнангинцами (какими их представлял Найденыш). Догадаться о том, кто автор рисунка, было несложно; Одноногий Жорэм подстерег Найденыша в библиотеке, когда тот пытался запрятать свое очередное творение. Птич потом только руками разводил: "И откуда старый хрыч выскочил? Ведь не было же его нигде!"
Ухватив юного рисовальщика за плечо, старый хрыч ткнул ему под нос рисунок захребетной битвы и рявкнул: "Откуда?!.." "Что "откуда"?" - прикинулся растерянным Найденыш. "Откуда ты знаешь, каким я был тогда?"
"А я не знаю, - честно признался Найденыш. И уловив свирепый блеск в глазах старика, пояснил: - Я рисовал то, что придумал. Точнее, не придумал, а увидел".
"Как ты мог увидеть?!"
"Не глазами. А так, как во сне видишь. Я... мне сложно объяснить".
Одноногий Жорэм вздохнул и ссутулился, он отпустил Найденыша и махнул рукой: "Иди уже, художник! Когда освободишься, принеси мне свои рисунки, какие больше всего тебе самому нравятся. Да не бойся, не отберу, и наставникам ничего не скажу". ("И ты понесешь?" - не поверил собственным ушам Птич. Найденыш угрюмо кивнул, сворачивая отобранные рисунки.) Ничего не изменилось. Найденыш мрачно смеялся над собой: а ты думал, Жорэм, как в сказке, махнет рукой и отправит тебя в королевский дворец главным художником?!
Да, думал - если и не про дворец, то про помощь, хоть какую-нибудь. А Жорэм только покивал, перебирая листы, и сказал: "Пусть у меня лежат, это надежнее, чем в свитках прятать. Надо будет - придешь возьмешь. Веришь мне?"
Найденыш честно пожал плечами: он и сам не понимал, верит ли. Но рисунки оставил.
Он все ждал, что кто-нибудь из наставников пронюхает про рисунки - и только намного позже сообразил: они ведь и так знают! Княжата нечасто, но таскали им уворованные наброски, так что...
"Знают - и не наказывают?!"
"А они ждут, пока ты выдашь себя, - пожимал плечами Птич. - Или решили, что с тобой не стоит возиться". (Непосвященных, которые упорствовали в своей лености, в конце концов отправляли в чернорабочие - худшей судьбы трудно было пожелать.) "Со мной действительно не стоит возиться", - подумал тогда Найденыш. Накануне утром Жорэм вдруг выдал ему десяток листов снежно-белой бумаги и велел: "Рисуй! Что хочешь, но только чтобы от души!" - и теперь Найденыш пытался понять, зачем Одноногий это сделал. Неужели старик не понимает, что наставники, если заметят у Найденыша эти листы, накажут его со всею строгостью? Ведь точно же решат, что своровал; им, Непосвященным, такую бумагу и в руках-то держать не доводилось.
И все-таки знакомый зуд в пальцах был сильнее, чем все опасения. В тот же день Найденыш прихватил листы с собой и сбежал в Крапивные Коридоры - один, даже Птичу не сказал, куда отправляется. Забравшись в самый дальний закуток и получив при этом положенную порцию обжигающих поцелуев, он уселся, скорчившись в три погибели, над рисовальным камнем. Этот камень, когда Найденыш еще только пристрастился к художествам, обнаружился в зарослях сам собою, и его ровная поверхность подходила для замыслов мальчика просто идеально.

Он привычно очистил камень, смахивая муравьев, сухие обломки веток, песок. Уложил первый лист, прижал его по бокам кусочками коры; занес над белой поверхностью руку с огрызком карандаша... и остановился. Рисовать абы что, портить такую бумагу чем попало не годится.
А чем - годится?
Где та грань, за которой мазня для самого себя, всякие там картинки-дразнилки на занудного наставника, превращается в нечто большее?
А он сам - когда превратится в нечто большее? Да и превратится ли когда-нибудь?
Кажется, впервые Найденыш всерьез задумался над собственной жизнью, над ее смыслом и целью, - и над тем, принадлежит ли она ему или же он только фигурка "монах" на доске для игры в сканги.
"Как и все люди, если верить наставнику Сморку, - растерянно подумал Найденыш. - Чем же мы тогда отличаемся от фистамьеннов? Мы даже хуже их, ведь они больше похожи на зверобогов, чем мы.
Интересно, а каково это: быть фистамьенном? Сколько в их поступках от собственной воли, а сколько - от воли Сатьякала?"
Да, вот она, тема для будущего рисунка... будущей картины, это будет картина, настоящая, пусть и выполненная карандашом! Но прежде, чем рисовать, ему придется как следует напрячь свою фантазию. Найденыш приблизительно уже представлял сюжет, но композиция, детали... тут есть над чем поработать!
Когда много позже Тойра Мудрый спросит Найденыша, как он ухитрялся несколько лет совмещать с рисованием уроки и работу, которые отнимали у Непосвященных большую часть времени, Найденыш только пожмет плечами. Он не совмещал, он словно жил в двух разных жизнях. ("Все равно, - скажет он Тойре, - как делать что-то во сне и наяву. Но когда ты во сне, ты ведь веришь, что ты наяву, а явь при этом, если и вспомнишь, покажется лишь сном".) У него всегда было две жизни, одинаково важные, одна ненавистная, а вторая желанная. Тогда, в Крапивных Коридорах, задумав первую свою "серьезную" картину, он и не подозревал, что вскоре обе его жизни круто изменятся.
И уж тем более не подозревал, что со временем узнает ответ на свой вопрос, на собственной шкуре ощутит, каково это - быть фистамьенном.
* * *
На площади Горелых Костей в который раз вскипал бой быков. Не традиционный, новогодний, а внеплановый, случившийся по стечению обстоятельств. Во-первых, какой-то дурень из пригородов приволок сюда, в Гнилые Кварталы столицы, бугая на продажу. Во-вторых, другой дурень, уже из местных, вел с приятелями местного же быка на случку (...или на бойню? - мнения были самые разные, и Жокруа К'Дунель, следивший за событиями с каменной статуи мужика с веслом, на которую он взобрался в самом начале инцидента, так и не мог решить, кто же прав и куда вели второго быка; да это было и неважно). Аккурат на площади Горелых Костей пути обоих быковладельцев и их рогатого имущества пересеклись. В результате множество честных (во всяком случае, не пойманных за руку) горожан сейчас уподобились обезьянам, карабкаясь вверх и оглушительно вереща, - этакое мгновенное единение с Сатьякалом. Души двоих, впрочем, уже отправились во Внешние Пустоты, а быки, шалея от запаха крови, били копытами булыжник мостовой, ревели и бодали друг друга спиленными на концах рогами.
Жокруа К'Дунель почувствовал, как чья-то вкрадчивая рука касается его бедра и ползет выше, к тому ценному, от чего капитана вполне легко (как казалось обладателю руки) можно было избавить.
- Сброшу вниз, - пообещал он сухощавому карманнику, примостившемуся на коленях мужика с веслом. Паренек состроил невинную рожу, но руку убрал.
Жокруа мысленно усмехнулся: будь на нем капитанский мундир, этот поганец не решился бы на кражу; он вообще крепко задумался бы, карабкаться ли на статую, где уже примостился капитан гвардейцев. Но прогулки без мундира имели свои преимущества, к тому же теперь, с подписанной самим королем отпускной на месяц, К'Дунелю можно было не носить форму. Сейчас он не на службе, он - один из множества законопослушных горожан. И, как и они, застыл на верхотуре и ждет, чем же закончится выяснение отношений между бычарами. Угораздило же!..
Другие зрители со своих висячих мест тоже не торопились вмешиваться в ход поединка. Появления отряда "драконов" или, допустим, "сколопендр" не предвиделось - Гнилые Кварталы были, конечно, не сравнимы с Вонючими или Крысиными, но и сюда доблестные стражи порядка наведываться не любили. Местные обитатели отвечали стражникам пылкой взаимностью (и в этом таилась еще одна причина, почему К'Дунель ходил в Гнилые в штатском).

Словом, впереди у капитана намечалось как минимум полчаса отсидки на мужике с веслом; а ведь в "Бесноватой свече" его дожидались, Змея язви этих быков!
- Эй, там! Есть у кого-нибудь арбалет или хотя бы самострел? - рявкнул он висевшему на стенах мужичью. Те гоготнули: - Спрашиваешь! У каждого в кармане по арбалету! Тока болты, прикинь, дома забыли.
- А ты чё ж, - добавили с соседней крыши, - без арбалета не справишься? Меч у тебя есть? - есть. Ну так и давай, сделай их. А то уже холодно тут и неуютно, и дети дома плачут-дожидаются.
Меч у К'Дунеля действительно был, но иметь дело с двумя обезумевшими быками капитану не хотелось. С другой стороны, тот, с кем у него назначена встреча в "Бесноватой свече", может уйти, сделав неправильные выводы, которые грозили К'Дунелю многими неприятностями, в том числе и насильственной смертью от рук второсортной банды наемных убийц.
Проклиная всех бычьих родичей до седьмого колена, К'Дунель слез на мостовую.
- Гляди, а мужик-то всерьез решил!..
Он сдернул плащ, припоминая осенние пляски с быками, которые видел однажды в Таллигоне ("ты там еще кое-что видел... помнишь? - в позапрошлом году..."). Мотнул головой, отгоняя неуместные мысли, потянулся за клинком.
Один из быков - иссиня-черный, похожий на ожившую статую с Моста Цветов - повернул к капитану свою лобастую голову. По щеке у зверя текла кровь, и этим он еще больше напоминал статую, что на Мосту, только у тех потеки - от голубиных посиделок.
Бык оглядел К'Дунеля мутным взором - и заревел от боли, когда соперник, тощий, рыжий, с клочьями выпадающей шерсти, боднул его рогами в шею. Удар был настолько сильным, что, даже затупленные на концах, рога пропороли кожу; кровь хлестнула фонтаном. Иссиня-черный по-человечьи охнул и грузно завалился на бок.
Рыжий отпрянул, раздувая ноздри, - а в следующий момент уже мчался на капитана. Тот шевельнул плащом в левой руке, заведя правую за спину, готовый в любой момент ударить. К'Дунель не обольщался по поводу собственных способностей и вообще-то надеялся, что быки будут заняты друг другом и не обратят на него внимания. Теперь капитану оставалось благодарить Цаплю Разящую за проявленную милость: все-таки один противник лучше, чем два.
На помахивание плащом рыжий не купился - или, может, попросту не обратил на него внимания; он мчался прямо на К'Дунеля и пыхтел, словно одышливый новобранец на плацу. В темных бычьих глазницах капитан видел смерть, но - он знал - смерть глядит и из его глаз.
В последний момент, когда рыжий был уже на расстоянии вытянутой руки, Жокруа отступил вправо и ударил.
И - промахнулся!
Это было немыслимо, невероятно, абсолютно невозможно - но он промахнулся, кончик клинка только царапнул по шкуре, срезав пучок шерсти, - а рыжий, что тоже было непредставимо, без малейшей задержки промчался дальше, на улицу Горемычных Кошельников, - и исчез за поворотом.
Горемычные кошельники!.. впрочем, их судьба сейчас К'Дунеля ничуть не беспокоила. Он вложил меч в ножны, перебросил плащ через руку и поспешил к "Бесноватой свече". Позади слазило со стен и крыш изумленное мужичье.
Заведение, которое было целью сегодняшней прогулки К'Дунеля, так некстати прерванной быками, являлось одновременно гостиницей, домом для сомнительных увеселений и корчмой. Находилось оно за две улицы от площади Горелых Костей, так что остальной путь не занял у капитана много времени.
Справа от мощной, изукрашенной царапинами и разноцветными пятнами двери сидел адвокат Патлен. Он был из тех уличных деловодителей, которые, то ли в силу своей бедности, то ли из-за допущенной когда-то роковой ошибки в общении с городскими властями или цеховыми старшинами, не могли больше выступать в суде. Все, что ему оставалось: оказывать услуги вроде написания любовных посланий для полуграмотных юнцов, давать консультации и сопровождать мелкие сделки. Позволь он себе чтолибо, выходящее за дозволенные его статусу рамки, и цеховики (как те, к которым он принадлежал раньше, так и те, одним из которых был сейчас) живо напомнили бы Патлену, что к чему.

Кивнув адвокату, Жокруа осведомился, не оставляли ли для него каких-нибудь сообщений. Тот развел руками, однако особым образом согнул безымянный палец на левой; это означало, что К'Дунеля по-прежнему дожидаются. Капитан еще раз кивнул и вошел, бросив Патлену два медных "ока".
Человек, с которым у Жокруа была назначена встреча, как обычно, снял один из кабинетов на втором этаже. К'Дунель поднялся по лестнице, повстречав лишь двух полусонных после ночной смены девиц да вышибал, расставленных в стратегически важных точках. Девицы были сама нежность, вышибалы - сама деликатность, хоть к ранам прикладывай.
Он выбил условную дробь на знакомой двери с двумя лакированными шестерками, дождался скупого "Войдите!" и шагнул в комнатку. Небольшую, ее ужимали до размеров тюремной камеры громадный шкаф у стены напротив, круглый стол по центру, диван слева, еще один столик справа и три стула возле него. К тому же здесь не было окон, и массивные канделябры словно выдавливали из кабинета остатки свободного пространства.
- Объяснитесь, - бросил, не оборачиваясь, седой, начинающий лысеть человек, стоявший по ту сторону круглого стола. Его берет с пышным пером лежал на диване; там же, свернутый, зеленел камзол.
- На Горелой двум быкам вздумалось выяснять отношения. Поэтому мне...
- Я не о том, - прервал его господин Фейсал, стремительно разворачиваясь и пронзая капитана острым, ледяным взглядом. - Вы уже получили отпускную у его величества?
- Да.
- И что теперь? Только мне не рассказывайте о своих юго-западных родственниках, а то ведь действительно можно накликать на них беду. Так что же вызвало в вас желание отлучиться из столицы на целый месяц?
- Кто, а не что... сударь, - он мысленно заорал на самого себя: "Ты что делаешь, идиот?!" - потому что едва не назвал по имени своего собеседника; и потому еще, что приходилось отвечать господину Фейсалу, балансируя на очень тонкой и очень острой грани между правдой и ложью. "Жонглируя тем и другим, - невесело засмеялся он над собой. - Благо, было у кого поучиться!"
- И кто же эта счастливица, которую вы предпочли службе его величеству?
"Благодарю вас, господин Фейсал! Вы помогаете мне, сами того не ведая!"
- Мне неловко говорить об этом... сейчас вы поймете, почему... - Он едва заметно выдохнул, будто перед прыжком в бездну; впрочем, господин Фейсал заметил этот выдох, на что Жокруа и рассчитывал. - Сударь, я уже не мальчик, женщин в моей жизни было немало, и разных. Однако недавно... вы сами невольно поспособствовали тому, чтобы я познакомился с графиней Н'Адер. - Это имя Жокруа произнес нарочно - хотя, учитывая сверхбдительность его собеседника, тот мог сильно разгневаться. Но сказать по-другому означало сфальшивить, переиграть, а это было еще более опасно.
- Вот, значит, как, - раздумчиво констатировал господин Фейсал. - И в вас настолько взыграло ретивое, что вы, не дожидаясь, пока моя... пока госпожа Н'Адер возвратится из паломничества, решили броситься ей вослед? Припасть к стопам, раскрыть душу, насколько я понял, да?
- Я бы не стал так поступать, сударь, если бы не одно обстоятельство. Вспомните мой доклад о случившемся в Трех Соснах. А до этого - в Разливчатых Ручьях, где мы нашли труппу Жмуна. Я уверен, что те события напрямую связаны с жонглером. Как именно - могу только предполагать. Однако мне кажется, он опасный и непредсказуемый человек.
"Я это знаю, - подумал господин Фейсал. - А толку?"
- Допустим, - сказал он, - допустим, вы правы. Давайте уточним: вы считаете, что случившееся в Соснах или Ручьях... что он это сделал сознательно?
- Вряд ли. В Ручьях - еще куда ни шло: голова бутафорская, разломанная храмовня - да, мог и осознанно. Во всяком случае, там это было ему выгодно. Но не в Соснах.
- Получается, он у нас просто объект чьего-то, - господин Фейсал поднял очи к потолку, - пристального внимания. Снисходительного, я бы даже сказал. А вы, значит, боитесь, что внимание это будет проявляться и в дальнейшем?

- Мне так кажется. Тем более, что с паломничеством... тоже странно как-то все выглядит. - К'Дунель замолчал, сообразив, что уж кто-кто, а господин Фейсал наверняка знает о паломничестве больше, чем он. Возможно даже, больше, чем его племянница.
Тот долго и пристально разглядывал капитана, потом кивнул:
- Хорошо. Теперь поговорим начистоту. Вы ведь связали случившееся в Ручьях с пророчеством о Четвертом Нисхождении. Многие из братьев считают так же, - господин Фейсал, настоящий глава культа Запретной Книги, развел руками: - Увы, возможно, они правы. Осталось главное: понять, каким образом жонглер связан с грядущим Нисхождением. Точнее, с уже начавшимся, сударь.
К'Дунель вздрогнул. Несмотря на то, что господин Фейсал больше года твердил о том, что Нисхождение началось, капитан предпочитал не верить в это, как и большинство запретников. Слишком уж страшными обещали быть ближайшие годы, окажись это правдой.
- Хватит, - прихлопнул ладонью по столу господин Фейсал. - Вы же гвардеец, посмотрите в глаза правде, найдите в себе мужество сделать это! Нисхождение началось. Сатьякал уже по-своему - и весьма активно - воздействует на Ллаургин. Обстоятельства сложились так, что мы с вами можем хотя бы отчасти догадываться о причинах и целях этого воздействия. И предпринять меры, чтобы через десяток лет на этих землях остался в живых хоть кто-нибудь. Уж простите, что говорю вам тривиальные вещи, сударь.
К'Дунель только отрывисто кивнул:
- Правильно делаете.
- Итак, - продолжал господин Фейсал, - жонглер. Либо он Носитель, либо по какимлибо другим причинам привлекает снисходительное внимание. Я хочу, чтобы вы выяснили это. Отправляйтесь вслед за графиней, ни в коем случае не показывайтесь на глаза ей или ее спутникам, но неотступно наблюдайте за ними. До тех пор, пока не будете абсолютно уверены в своих выводах.
- Я ведь могу и ошибиться, - осторожно произнес К'Дунель. Но внутренне он ликовал и только надеялся, что выражением лица или голосом не выдаст себя.
- Вы не имеете права на ошибку. Если он действительно Носитель, его следует уничтожить - и как можно скорее. Одному вам будет нелегко, поэтому я отправлю с вами нескольких людей, которые могут вам пригодиться. Они не состоят в Братстве, но зато абсолютно послушны и выполнят всё, что вы им велите.
"И после, - подумал К'Дунель, - доложат обо всем вам. Да и почему я должен верить, что ни один из них действительно не будет принадлежать к Братству?"
- Я бы, со своей стороны, тоже хотел взять с собой одного человека.
- Кого же, сударь?
- Некоего трюньильца по имени Ясскен, он из труппы Жмуна. Во-первых, этот господин обладает, как и все южане, зачатками чародейских способностей, а вовторых, у него личная вражда с жонглером. Ясскен, выражаясь по-простому, наставлял ему рога.
- Хорошо, берите его с собой. Только помните: если жонглер не окажется Носителем, он может понадобиться нам живым. У вас будут способы снестись со мной через доверенных людей и испросить дальнейших указаний. - Что-то, какая-то мелкая вертлявая мысль не давала господину Фейсалу покоя, но он не мог понять, какая именно. Нахмурившись, он продолжал наставлять капитана: где и как тот отыщет людей, которые отправятся с ним, когда ему следует выехать из столицы, и прочее. Говорил почти не задумываясь, как обычно, не произнося никаких значимых имен, занятый в это время той самой мыслью-плутовкой, - но так и не поймал ее за хвост!
- Кажется, сударь, это все, - закончил он наконец.
К'Дунель поклонился:
- Позвольте идти?
- Нет, вам придется с часок посидеть здесь, уж не обессудьте. Я уйду первым. Удачи вам, сударь, и будьте осторожны с жонглером.

С этими словами господин Фейсал надел камзол с беретом, распахнул правую створку шкафа и шагнул внутрь, плотно притворив ее за собой. Потайную дверь, соединявшую застенный коридор с выходом в один из ближайших закоулков, открыть можно было, только когда шкаф заперт.
По коридору, чистому, устеленному скрадывающим шаг ковром, господин Фейсал добрался до выхода. Поглядел в глазок, нет ли кого в темной прихожейю, - никого не было, - толкнул дверь, постоял, прислушиваясь к гомону снаружи, поправляя перо на берете, потом открыл дверь на улицу, вышел. В глухом переулке тоже никого не оказалось, кроме порскнувших во все стороны крыс, но они не в счет... не в счет...
Он напрягся всем телом, блеснул глазами. "Фистамьенны. Не стоит забывать о них... проклятие, я как-то и не подумал, Кабарга меня растерзай", - божба показалась крайне неуместной, и господин Фейсал скривился. "Но та мысль, она была не про фистамьеннов. О чем же тогда?" - размышляя, он медленно двинулся к выходу из переулка. Тощая, как само воплощение Голода Необоримого, кошка со свалявшейся шерстью проводила человека мутным взглядом, мяукнула вослед, будто жалела - только не понять, себя или его.
Лучше по порядку, - думал господин Фейсал. - Когда я впервые ощутил беспокойство? - это очень важно - когда?! Когда капитан заговорил о трюньильце из труппы Жмуна. Может, это как-то связано с циркачами?
Вроде, нет. Конечно, первым делом он затребовал от своих людей данные на весь их странствующий сброд - еще когда Флорина на похоронах батюшки сообщила о странном завещании графа и попросила о помощи - первым же делом затребовал данные и внимательно изучил. Выходит, что-то с тех пор изменилось, что-то, чего он тогда не знал и не учел?
Что?
Гул с ближайшей улицы, к которой господин Фейсал неспешно приближался, мешал думать. Да еще эта кошка, мяукавшая за спиной!..
Старюсь, дряхлею, - с досадой размышлял он. - Эх, начнись все лет пять-десять назад... А сейчас слишком многое приходится удерживать в голове... да если бы дело только в голове!
Но все-таки, что такое в этом Ясскене? Ну, трюньилец...
И тут он вспомнил! Конечно же, Ясскен! Это имя было в одном из докладов, пришедших от иншгурранских шпионов в герцогстве. Оно фигурировало там в длиннейшем списке и ничем особым выделено не было, поэтому-то Фейсал сразу его и не припомнил; к тому же в приснопамятном докладе хватало другой, более впечатляющей информации.
Однако причем здесь К'Дунель? Неужели совпадение? Или мальчишка решил сыграть в собственную игру? То есть, что решил, это ясно и так, потому к нему свои люди и будут приставлены, "пришиты", если точнее, - но неужели он решил встрять в такую игру?
Непохоже.
Или он неплохой актер, чего прежде за К'Дунелем не водилось, или действительно мысль об Ясскене пришла к нему в голову, так сказать, экспромтом. Ну ладно, с этим мы потом разберемся, сперва нужно понять, как поступить: позволить ли капитану брать с собой трюньильца или...
Но как - вот главное! - это может быть связано с жонглером и с тем что он вероятный Носитель? Что же, язви его в душу, затеял покойный зятек, муж покойной сестры?!
Ноги привычно несли господина Фейсала по узкой безымянной улочке, не мешая размышлениям. Мешал нараставший гул, явно мужичье чем-то взволновано; будем надеяться, не бунтуют, уж очень это не ко времени бы оказалось...
Они не бунтовали. Они ловили быка - вот этого, рыжего, вымазанного грязью и кровью, с угнездившейся в темных глазницах смертью.
К чести господина Фейсала следует признать, что он не растерялся. Рявкнул: "Стоять, зар-раза!!!" - и громко хлопнул в ладоши. Когда-то господин Фейсал слышал, что таким образом можно напугать взбешенных псов.
Однако "что доступно Кабарге, то не доступно королю"; бык сорвался с места и помчался прямиком на господина Фейсала. Тот стоял до последнего - ох уж эти таллигонские пляски с быками, скольких доверчивых свели в могилу! - и отпрянул в сторону в последний момент, да не рассчитал, споткнулся; тут же под ребра ему вонзился рог; мычание; крики; темнота, темнота, засасывающая, просторная, ватная...

Примерно в такой же темноте проснулся какое-то время спустя Жокруа К'Дунель.
Затекли и шея и ноги; он поднялся, налетел на проклятый стол, потом на один из стульев, наконец ухитрился зажечь потухшие свечи и начал приводить себя в порядок. Причем не только внешне - не в последнюю очередь следовало разобраться с той кашей в мозгах, которая заварилась после разговора с господином Фейсалом.
Собственно, именно из-за этого капитан и последовал настоятельной просьбе своего визави и прождал в кабинете... а интересно, сколько времени прошло? Свечи-то, в том числе и та, что с зарубками, часовая, погасли, а как давно - поди разбери. Ладно, с этим позже.
Отряхиваясь и разминаясь, он в который раз подумал, что легко отделался. Старикто сперва явно был не в духе, это уже потом оживился, когда услышал про планы К'Дунеля относительно Гвоздя. Он пока не знает, что его собственные планы идут несколько вразрез с К'Дунелевыми. Сатьякал смилостивится - и не узнает.
А может, за ближайшие неделю-другую все настолько переменится, что планы К'Дунеля и господина Фейсала вообще не будут иметь никакого значения.
Но капитан по-прежнему предпочитал не доверять удаче и рассчитывать только на себя. "Готовься к худшему", - так было написано на девизной ленте герба К'Дунелей, фамилии, добавим, изрядно сдавшей за последние лет сто. Последний и единственный ее представитель (пока? - неучтенные бастарды не в счет) уж чегочего, а девиза фамильного придерживался. Зная за собой свойство, поспав часокдругой, решать самые сложные задачи, он и остался в кабинете. Теперь та самая каша в мозгах сварилась, остается расхлебывать.
С чего начнем, капитан, с чего, ваше потрепанное благородие?
С начала, разумеется.
К'Дунель не по-доброму сузил глаза, выстукивая по столешнице разудалый марш гвардейцев. Хотя надо бы, наверное, гимн Братства, все-таки Братство, как ни крути, имеет к случившемуся самое непосредственное отношение.
Запретниками не становятся, запретниками рождаются, сынок. Это папа так говорил, ныне покойный, а когда-то - хуже, чем покойный, ходячий мертвец, граф без поместий, без денег, с гнутым медяком славы, который ни один побирушка не возьмет - побрезгует. Смерть тоже побрезговала, завещав медяк-славу в наследство единственному сыну покойного - вместе с тайными знаниями, которым, если уж честно-откровенно, цена в базарный день еще меньше. "Полплавника" медного, фальшивого - и то никто не позарится.
Но когда-то все было по-другому (рассказывал папа, а ты, молодой еще, мечтавший о славе, блеске, вздохах красавиц, с внимательным выражением на лице скучал возле отцовой кровати), когда-то культ Запретной Книги не был уделом худородных богачей и обедневших отпрысков древних знатных родов. Кстати, в те годы и слова "знать", "знатный" подразумевали совсем другое. Знатью именовали тех, кто был посвящен в тайну "Не-Бытия" - но не в сам факт существования еще одной Книги, а в то, что... (ты зевал, вежливо прикрывая рот рукой и стараясь не размыкать губ; много позже будешь мучаться: много ли тогда прозевал?! - и никогда не узнаешь ответа). По сути-то, сынок, и захребетные походы случились только потому, что многие из знати были запретниками. Иначе зачем бы лучшие, самые богатые дома Иншгурры и Трюньила отправляли своих отпрысков за Хребет, в чужие, враждебные земли? За славой? Не смеши меня, сынок! Кому нужна слава, обретенная посмертно? За деньгами? Участие в походе стоило недешево, чем больше у тебя было, тем больше ты терял; это мужичье, вооружившись дрекольем да подпоясавшись вервием, с громким "ура" шагало навстречу неизвестности: им нечего было терять. А нам - было... и поэтому мы шагали тоже.
Слишком поздно мы поняли, сынок, что можем приходить в Тайнангин из года в год, из века в век, истощая свои сокровищницы, теряя под стенами местных крепостей сотни и тысячи людей, - и так и останемся ни с чем, никогда не завоюем эти иссушенные солнцем и круто посоленные морем земли; и - что самое невыносимое, невообразимое для многих - Сатьякалу все равно. Они никогда не снизойдут до нас и никогда бы не снизошли, и мы, выходит, зря... (ты снова зевал, капитан: "Разумеется, зря", - ты и так это знал, тоже мне, великое откровение).
Отец горячился, понимая, что даже тебе все равно. Махонький, сухонький, совсем не величественный, он ворочался на кровати, с которой не смел вставать, ибо так приказал лекарь, и тебе было его жалко (поэтому ты слушал), а он всё пытался объяснить то, что теперь-то ты понимаешь... только теперь. Мы верим лишь в то, сынок, что можем пощупать, - но это не подлинная вера. Еще мы верим в то, что сулит нам радости и блага в будущем, но от этой веры попахивает чернилами на расписке ростовщику. Наконец, мы верим в то, что грозит нам карой в случае неверия, - и это вера рабов под зависшим кнутом.

"Какой же ты хочешь веры, папа?" - спросил ты, чтобы не молчать.
Он не ответил, потянулся взглядом к фамильному гербу на стене, но только покачал головой и откинулся на подушки.
Заговорил о другом.
Пойми, сынок, если кнут не ударяет слишком долго, рабу начинает казаться, что так будет всегда. Но рано или поздно кнут бьет; потому что, если угодно, кнут и раб созданы друг для друга. (Ты вежливо зевал.) То же и с запретниками. Сейчас это сборище мистиков, модная игра для молодежи: "Мы бунтуем против Церкви, ах, какие мы рисковые парни!" Что, зачем, о чем - вряд ли кто-то из них представляет. И тем более вряд ли кто-нибудь из них догадывается, что Церковь сама позволила им существовать, ей это выгодно. Один лишь факт причастности к чему-то тайному, к тому, что не для всех, дает возможность нынешним запретникам не задумываться, в чем именно состоит тайна... да много о чем не задумываться! А ведь в прежние времена Братство было собранием людей, небезразличных к судьбе своей страны, вообще этого мира.
"Папа, - сказал ты, - прости, но кого сейчас волнуют судьбы мира? Только рыцарей из баллад - да и то они в последнее время теряют популярность, эти баллады. Мне лично, папа, ближе точка зрения тех, кто заботится о собственной семье, о замке, о фамильных владениях".
Отец пожал плечами и отпустил тебя, сказав напоследок: "Рано или поздно мир настигает человека - и тогда не спрячешься ни в семье, ни в замке - нигде". Ты улыбнулся и ушел к славе, блеску, вздохам красавиц, - и теперь, когда все это у тебя есть, капитан, ты готов обменять: все это лишь на один такой разговор.
Не с кем меняться, капитан.
К'Дунель криво усмехнулся собственному отражению в пузатой ножке подсвечника. Аккуратно причесался костяным гребешком, потянулся за шкатулкой, лежавшей во внутреннем кармане. Привычным, жадным движением уложил щепоть порошка на тыльную сторону ладони, поднял руку - и замер вдруг от отвращения к самому себе. Золоченая поверхность подсвечника превратила Жокруа в пышнощекого уродца с махонькими поросячьими глазками, шеей-шестом и преогромным носом с пещерами ноздрей.
Змея язви этих исполнительных служанок, которые натирают подсвечники до зеркального блеска!
Капитан отвернулся, поглядел на рассыпанный порошок и решил, что сегодня обойдется без него. Кашу в мозгах расхлебывать, конечно, не хочется: горькая, - так ведь никто и не обещал другой.
Не обещали особых благ и при вступлении в Братство. Потому что, сколь бы ни был прав отец, называя запретников сборищем мистиков и юнцов, у которых в заднице детство не отыграло, а все же принадлежать к ним было опасно. Церковь не раз устраивала облавы, причем те же монахи Стрекозы Стремительной, например, имели право являться в поместья с обысками, по одному лишь навету, не подкрепленному никакими доказательствами. (Много позже К'Дунель узнал, что таким образом Церковь, а часто и Корона избавлялись от неугодных; вот еще одна причина, по которой существование Братства было весьма выгодным для властей предержащих, равно как и причастность к Братству большинства знатных фамилий.) Тем не менее уже одна церемония посвящения впечатляла: полутемный просторный зал, стен которого не разглядеть в полумраке, ряд свечей в виде обоюдоострых клинков, лица собравшихся скрыты за матерчатыми масками (что любопытно, изображающими не зверей, а людей - редкий случай), гулкий, как из колодца, голос, отдающий команды и зачитывающий строки из "Не-Бытия", новички неожиданно складным хором повторяют их.
Потом кое-кого из присутствовавших К'Дунель узнает, в том числе и господина Фейсала - последний сам откроется ему. Он же и расскажет молодому гвардейцу, тогда никакому еще не капитану, что Братство действительно состоит в основном из людей, мягко говоря, несерьезных. Но это - в основном, ибо есть и запретники другого сорта.
Их разговор будет происходить в парке фамильного замка, рядом с усыпальницей, куда только что унесли тело почившего отца. "В память о вашем батюшке, - скажет господин Фейсал, - я и решил побеседовать с вами. Он тоже был запретником другого сорта, и он считал, что вы, Жокруа, обладаете достаточно острым умом, чтобы стать одним из нас".
"Я уже стал", - осторожно заметил Жокруа.

"Я подразумеваю настоящих запретников. Тех, кто способен задумываться над причинами и связями высшего порядка, - его собеседник воздел очи к хмурому осеннему небу. - Тех немногих, кого Церковь, будь у нее такая возможность, действительно с удовольствием заточила бы в темницы. Я предлагаю вам немалый риск, но вместе с тем и немалые выгоды. Вы знаете, кто я, - и удивились бы, узнав, кто еще принадлежит к Братству".
"Но сударь, зачем я вам, и..."
"И зачем вам - мы? - завершил за него господин Фейсал. - Очень просто. Такие люди, как вы, Жокруа, просто необходимы настоящему Братству, а рекомендация вашего покойного батюшки - да будет он беспечен в новом перерождении - лучше любой верительной грамоты. Что же касается ваших интересов... начнем пока с весьма скорого повышения по службе. Я мог бы пообещать вам также славу, посулить приобщение к тайнам мирозданья, но, во-первых, насколько мне известно, вы человек прагматичный (и я не считаю это дурным свойством, нет); во-вторых же, я не могу дать вам гарантий касательно славы, хотя бы гарантий того, что она будет не посмертной. А посмертная слава может интересовать всерьез лишь людей глупых, к которым я вас не отношу".
К'Дунель поблагодарил и обещал подумать над предложением. Господин Фейсал заверил его, что ни в коем случае не торопит: "Подумайте как следует, в таких делах спешка только вредит".
Жокруа хватило недели. Он уже достаточно долго пробыл при дворе, чтобы понять: без протекции, будь ты хоть самим Бердальфом Морепашцем, далеко не уплывешь, высоко не взлетишь. А после смерти отца связей у него не осталось - тем более, сравнимых с персоной господина Фейсала.
Поначалу быть "настоящим запретником" означало всего лишь выполнять кое-какие поручения, которые Жокруа передавали через посредников, - людей, часто и не подозревавших, кто и зачем пользуется их услугами. Поручения, впрочем, тоже не наводили на мысли о "тайнах мирозданья" - скорее уж о каком-то маломощном заговоре то ли против Короны, то ли против Церкви, то ли всего лишь против цеховых старшин столицы - и не разберешь. К'Дунель не стремился к уточнениям подобного рода, он просто делал что должно, получая за это свои пряники.
Время кнута настало позже...
При мыслях о кнуте капитан поморщился, еще раз оглядел себя в зеркальце и решил, что пора отправляться в путь. Додумать он успеет по дороге, а пока, перед отъездом из столицы, предстоит совершить визиты к людям, назначенным ему в попутчики господином Фейсалом. И не стоит забывать про жонглера, который в фамильном Н'Адеровом экипаже, небось, уже вовсю пылит в сторону Ллусима.
...Надо было в тот раз с ним не церемониться, - с досадой и некой долей брезгливости подумал К'Дунель.
И правда, случай подвернулся подходящий, да вот капитан решил не пачкаться, к тому же он тогда не был точно уверен, слышал ли что-нибудь этот циркач или нет. Теперь уверен - осталось только найти мерзавца и организовать ему странствие во Внешние Пустоты. И при этом устроить все так, чтобы люди Фейсала подтвердили: господин К'Дунель действовал, блюдя интересы Братства.
Словом, - подытожил Жокруа, - сыграем втемную. Я не знаю, кого мне подсунул господин Фейсал, зато у меня припасен Ясскен; поглядим еще, "что он за птица и на что сгодится.
Ох, не вовремя появился жонглер... а впрочем, вовремя никогда ничего не случается. Если он не Носитель, нет ничего проще, чем доказать обратное и убить его. А вот если наоборот...
Не допусти Сатьякал, чтобы он оказался Носителем!
К'Дунель спустился по лестнице на первый этаж, отдал верткому распорядителю ключ от кабинета и вышел на улицу. Рядом с Патленом пристроился зычногласый торговец, который прямо на мостовой, над наскоро разведенным костром зажаривал на вертеле бычью тушу. Народ охотно раскупал сочные, дымящиеся куски, наколотые на палочки.
- Будете, сударь? - подмигнул торговец К'Дунелю. - Свежачок, только забили. Он, представьте, сударь, тута одного господинчика пырнул рожищами; прям зверь хыщный, а не бык! Будете печеночку? Недорого беру.
К'Дунель чуть скривил губы, но бурчание в желудке превозмогло, он кивнул и потянулся за деньгами:

- Давай.
И не пожалел: печенка действительно оказалась отличной, правда, немного горчила, но самую малость, почти незаметно.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЯ
1. Летоисчисление
Система летоисчисления, принятая в Тха, весьма относительна, с чем соглашаются многие историки.
За точку отсчета принято брать Первое Нисхождение зверобогов в Тха Реальный из Внешних Пустот; однако, согласно "Бытию", мир существовал намного раньше, более того, и время, и люди появились тоже до ПС. (Поэтому, кстати, термин Вневременье, применяемый к периоду до ПС, вряд ли адекватен).
Но и даже принимая за точку отсчета Первое Нисхождение, мы не можем быть уверены, что количество лет, прошедших после него, было исчислено правильно. Так как во время Второго и Третьего Нисхождений многие летописи пропали, традиция неоднократно прерывалась; более того, есть основания полагать, что на территории Ллаургина Отсеченного время могло течь иначе, нежели по ту сторону Сети, в остальном Тха. Сторонники этой теории указывают на сходство между падением Узлов и падением Сети; впрочем, лишь тщательная сверка летописей позволит нам сделать окончательные выводы.
Что касается годового цикла, то он напрямую связан с Сатьякалом: каждый год, каждый месяц и каждый день принадлежат тому или иному зверобогу. Далее приведены соответствующие таблица и данные по наиболее важным событиям описываемого периода.
1.1. Годовой цикл
Годовой цикл в Ллаургине Отсеченном делится на 4 сезона, рубежи между которыми обозначены четырьмя ключевыми праздниками.
Весна: (месяц Дракона Огненосного, последний день) - день Упавших Зерен.
Лето: (месяц Мотылька, двадцать второй день) - день Пролившегося Света.
Осень: (месяц Акулы, пятнадцатый день) - день Выплеснувшейся Тьмы.
Зима: (месяц Крота, первый день) - день Добытой Земли.
Весна: Дракон Огненосный, Лягушка Пестроспинная, Муравей Вездесущий
Лето: Змея Немигающая, Мотылек Яркокрылый, Стрекоза Стремительная
Осень: Кабарга Остроклыкая, Акула Неустанная, Цапля Разящая
Зима: Нетопырь Порхающий, Крот Проницающий, Сколопендра Стоногая
1.2. Хронология
1.2.1. Нисхождения
1 год - Первое Нисхождение
200 год - Второе Нисхождение: Гневное Десятилетие, с Востока прибывают иншгурранцы).
330 год - Третье Нисхождение, или Раскол: Охотник разбит и рассредоточен в телах людей; зверобоги уходят, Сеть опускается, убиты Мотылек и Нетопырь; примерно в 350-м начинаются захребетные походы.
1.2.2. Основные события, упомянутые в романе "Паломничество жонглера"
635 год от П.Н. (покровитель года - Акула) - родился граф Н'Адер.
639 год от П.Н. (Сколопендра) - родился Тойра Мудрый (Смутный).
642 год от П.Н. (Муравей) - родился Туллэк.

647 год от П.Н. (Акула) - родился Никкэльр К'Рапас.
659 год от П.Н. (Акула) - прозверевший Тойра покидает монастырь.
660 год от П.Н. (Цапля) - Тойра в захребетном походе, вместе с ним - Н'Адер и Туллэк.
662 год от П.Н. (Крот) - родился Кайнор Мьекрский.
664 год от П.Н. (Дракон) - во время захребетного похода убивают предыдущее воплощение Носителя - Трескунчика.
665 год от П.Н. (Лягушка) - Тойра возвращается и начинает проповедовать, а на самом деле - искать Носителей.
673 год от П.Н. (Нетопырь) - родился Найденыш.
676 год от П.Н. (Дракон) - у К'Рапаса родился сын. В этот же год Никкэльр уходит в очередной захребетный поход, вместе с Н'Адером.
677 год от П.Н. (Лягушка) - родился Иссканр. К'Рапасу дают на воспитание еще одного мальчика, тоже 1 года от роду, как и его сыну.
684 год от П.Н. (Цапля) - Найденыш заболевает "лихорадкой".
685 год от П.Н. (Нетопырь) - Найденышу - 12, Тойра в первый раз забирает его "на каникулы". В месяц Мотылька они едут в монастырь Цветочного Нектара, там встречаются с братом Гланнахом.
688 год от П.Н. (Дракон) - Обостряются отношения между Иншгуррой и Трюньилом. Одним из условий опекунства К'Рапаса Корона выдвигает почти полную изоляцию до тех пор, пока мальчикам не исполнится 18 лет. За это К'Рапаса делают маркизом и снабжают деньгами.
689 год от П.Н. (Лягушка) - Найденышу 16 лет. Он проходит испытание в сэхлии. Умерла графиня Н'Адер, супруга графа.
694 год от П.Н. (Кабарга) - обоим мальчикам К'Рапаса по 18 лет. Однако Н'Адер, увлеченный своими изысканиями, не торопится навестить старого друга. Отчасти - потому что подозревает его в связях с Короной и Церковью - и не хочет "светиться". Подозрения справедливы: только в 697-м большинство "наставников", выписанных для мальчиков из столицы, покидают замок К'Рапаса.
Летом этого же года Фриний отрабатывает свой долг Хайвуррской эрхастрии, и его нанимает Тойра.
695 год от П.Н. (Акула) - начинается Четвертое Нисхождение.
698 год от П.Н. (Крот) - Иссканр в Сна-Тонре (глубокая осень), встречает Фриния. До этого встретил брата Гланнаха. В конце месяца Акулы Неустанной попадает сперва на Йнууг, потом - снова в Таллигон.
699 год от П.Н. (Сколопендра) - осень (месяц Кабарги) - начало паломничества Кайнора.
Весной Фриний идет в Тхалемскую обитель, затем ищет убийц, потом - осенью попадает в Храм, где и встречается с Иссканром. /подробнее - см. раскладку по месяцам/ 700 год от П.Н. (Дракон) - события в Лабиринте (месяц Дракона).
ТО ЖЕ - ПО МЕСЯЦАМ
698 год от П.Н. (Крот)
Месяц Кабарги (последняя декада). Иссканр в Сна-Тонре, видит Фриния.
Месяц Акулы (начало). Иссканр едет на Йнууг. Фриний уходит в Неарелм получать очередную (пятую) ступень.
Месяц Цапли (начало). Фриний восстановил силы в башне у Пелены и возвращается в Сна-Тонр.
Месяц Нетопыря. Фриний в Нуллатоне. Оттуда едет в Тайдон.
Месяц Крота. Из Тайдона едет в Улурэнн. Там Фриний ищет, но не обнаруживает ни Фриндзолю, ни Кирхатта - вообще никаких их следов.

Месяц Сколопендры (конец). Фриний вместе с караваном торговца отправляется к Хребту.
699 год от П.Н. (Сколопендра)
Месяц Дракона, месяц Лягушки. Фриний проводит два месяца в горах, но не находит даже следа Лабиринта. Сны усиливаются и становятся мучительными, часто сопровождаются головными болями.
Месяц Муравья. - Фриний оставляет Хребет и направляется в Тхалемский монастырь.
Месяц Змеи (первая неделя) - события в монастыре Пестроспинной. Тогда же туда приходит Фриний - и Змея обещает ему помощь. Через две недели находит десятерых и мстит. Девять дней выжидает, потом убивает их. После чего приступает к поискам Носителей.
Месяц Мотылька - по приказу Змеи Фриний отправляется в Таллигон. На полпути меняет направление и едет к Ллусиму, где и оказывается уже к середине месяца Кабарги (то есть, на дорогу ушло примерно полтора-два месяца).
Месяц Кабарги (начало) - Кайнор в Трех Соснах.
Месяц Кабарги (вторая половина) - в "Блудливом Единорожце".
Месяц Кабарги (конец) - в замке маркиза К'Рапаса.
Месяц Акулы (начало) - приехали в Храм.
Месяц Акулы (середина) - события у озера, там же Фриний находит Иссканра.
700 год от П.Н. (Дракон)
Месяц Дракона (вторая декада) - четверо входят в Лабиринт.
2. Книга "Бытие"
Книга "Бытие" представляет собой свод текстов, разных по тематике, объему и стилистике. Она состоит из двенадцати книг, каждая из которой разделена на двенадцать циклов, а те, в свою очередь, на двенадцать параграфов (или стихов).
Приведенные ниже тексты из разных частей книги "Бытия" вполне отражают характерный для всего корпуса текстов разнобой. Как полагали некоторые исследователи, это обусловлено целым рядом причин. В частности, не вызывает сомнений, что различные фрагменты "Бытия" создавались в разное время и с разными целями.
________
для корректора:Внимание! Все троеточия посреди и в конце фраз во фрагментах Книги - не случайные. Ими обозначены пропуски в тексте; полный текст - книга "Не-Бытия" войдет в приложения ко второму роману.
________
Книга первая. Начала
I. Цикл первый: Зарожденье
1. В начале не было Ничего.
2. Но Ничего желало быть - и тогда, отказавшись от себя, стало оно Предвечным Морем и Предвечным Небом, а также Тьмою и Светом.
3. И Тьма владычествовала в Море, а Свет - в Небе.
4. Но однажды Свет пролился в Море, а Тьма выплеснулась на Небо - и так породили они двух первых зверобогов: Цаплю Разящую и Акулу Неустанную.
5. Акула жила в глубинах и несла туда Свет негасимый, и никогда не останавливалась. А Цапля отныне несла с собою тень, как знак принадлежности Тьме, и без промаха разила врагов Сатьякала, в будущем, прошлом и настоящем настигая их.
6. И нырнула Неустанная столь глубоко, что сила Тьмы, царившая в глубинах Морских, сдавила ее со всех сторон - и сгустком двух смешавшихся первооснов, Тьмы и Света, образовалась во рту Акульем первая горсть земли.

7. Выплыв на поверхность, Акула выплюнула землю. Так возник первый Остров.
8. Цапля же, летая в Небе, неизменно носила в перьях своих множество разнообразных зерен - то были знаки плодотворной силы Неба.
9. Увидев Остров, Цапля опустилась - и впервые коснулась земли ее лапа. И зерна просыпались в землю обещанием будущих рождений.
10. Акула же, заметив Цаплю, сошлась с нею - и так появились три порожденья их: Стрекоза Стремительная, Лягушка Пестроспинная и Дракон Огненосный. Каждый из трех обладал дарами от прародителей своих: даром полета сквозь Свет или даром обитанья во Тьме; и смешаны были те дары в разных долях.
11. Так, Стрекоза первую часть жизни своей проводит во Тьме и в воде, вторую же - в полете и во Свете. Так, Дракон обитает во Тьме, но носит в себе Свет, за что и прозван Огненосным.
12. Лягушка же из них троих - единственная, обделенная даром полета, однако способна Пестроспинная обитать и на суше, и в воде. Всех же, кто летает, пожирает она нещадно, и тем сохраняет равновесье в мире и в себе.
II. Цикл второй: Сатьякал
1. Одного Острова мало было для Стрекозы, Дракона и Лягушки, и начали ссориться они промеж собой - и затонул Остров, погрузившись в пучину Морскую.
2. Тогда взмолились Цапля с Акулою: "О Море Предвечное, о Небо Предвечное! Породите Землю, что корнями своими крепко бы держалась за Тьму Морскую, а поверхностью своею вбирала бы Свет Небесный; где могли бы обитать дети наши и дети их детей, во славу вашу!"
3. И стало по слову их: из бездн Морских, Тьмою заполненных, появилась Земля, и зажили на ней Стремительная, Пестроспинная и Огненосный.
4. Сошлись Огненосный с Пестроспинною и породили Змею Немигающую. Унаследовала она от Дракона чешую прочную, от Лягушки же - способность черпать силы от Земли.
5. Сошлись Пестроспинная со Стремительной и породили Муравья Вездесущего. Унаследовал он от Стремительной крылья, кои отращивает раз в сезон, от Пестроспинной же - стремленье к сохранению равновесия и утверждению гармонии в пространстве.
6. Сошлись Стремительная с Огненосным и породили Нетопыря Порхающего и Мотылька Яркокрылого. Унаследовал Нетопырь от Стремительной дар полета, от Огненосного же - беспощадность и склонность обитать во Тьме, дабы ярче оттенять Свет, в нем горящий. А Яркокрылый унаследовал от Стремительной двуединость жизни своей (сперва на Земле, после, через Тьму, в Небе), а от Огненосного - пламенность полета и любовь к изничтожению.
7. Сошлись Вездесущий с Немигающей и породили Сколопендру Стоногую. Унаследовала она от Вездесущего способность проникать повсюду и воцаряться там, от Немигающей же - привязанность к Земле и черпанье сил от оной.
8. Сошлись Огненосный с Немигающей и породили Крота Проницающего. Унаследовал он от Огненосного Свет, что носит во чреве своем и дарит Светом тем самые глубины Земные, к коим стремится, как и породившая его Немигающая. И Светом жидким кормит он детей своих, в Тьму же облачен и во Тьме живет.
9. Сошлись Неустанная с Проницающим и породили Кабаргу Остроклыкую. Унаследовала она от Неустанной ярость и мудрость Правечную, от Проницающего же - Свет, коим кормит детей своих.
10. Числом двенадцать воцарились они от Неба Предвечного до Моря Предвечного и правили миром, и прозывались Сатьякал, а иначе - зверобоги.
11. И был средь них тринадцатый, чье имя предано забвенью, но что следует, сказано о нем будет в свое время...
12. До времени же обитали они на Земле, и не было им равных...
III. Цикл третий: Звери и человеки
1. Безжизненна была Земля, хоть и неодинакова по виду своему. Ибо каждый из зверобогов по собственному нраву изменял ее. И там, где прежде были равнины, поднимались горы, озера становились пустынями, проливались огненные дожди и черный дым тянулся к небесам.

2. Множество изменений претерпела Земля. Часто зверобоги враждовали меж собою, раскалывая ее и уродуя тело ее. И Небо с Морем взбунтовались.
3. "Довольно! Не способна Земля выдерживать вес ваш, Свет ваш и Тьму вашу! Отныне следует уйти вам во Внешние Пустоты, чья сущность способна вместить вас без вреда для себя".
4. И ушел Сатьякал во Внешние Пустоты, однако скучали они по Земле, Морю и Небу.
5. Но обнаружили зверобоги, что Пустоты полны жизнью: населены душами, кои находятся в непрестанном движении. Тогда придумал Сатьякал, как возвращаться на Землю опосредованно. И когда стало их Двенадцать, породили они множество отпрысков своих, кои походили на них внешне, но были меньше размерами и не обладали теми способностями, что зверобоги.
6. И заселили животные долины и леса, пустыни и озера, моря и небеса Земные. Плодились они и жили беззаботно, ибо беззаботность и естественность основой были сути их.
7. Так длилось многие сезоны, но сколько - никто не скажет, ибо не было тогда человека и времени тоже не было.
8. Тот же, чье имя предано забвению, извратил суть некоторых животных: созданы были они из Тьмы и Света, перемешанных поровну, но не отличимых друг от друга. Тринадцатый же провел в зверях черту, разделив в них Тьму и Свет; и стали Тьма Злом, а Свет Добром; а звери - человеками.
9. Но слабы были человеки, ибо черта, что провел в них Преданный Забвению, лишила их естественности и беззаботности. И там, где раньше Свет с Тьмою уживались в одном теле, нынче стали бороться они меж собой.
10. И в одних побеждала Тьма, а в других - Свет.
11. Принялись они тогда уничтожать зверей и изменять лик Земли - и не было никого, кто остановил бы человеков.
12. А Тринадцатый смотрел на то из Внешних Пустот и радовался.
IV. Цикл четвертый: Первое Нисхождение
1. Неладное творилось на Земле, и прознали о том зверобоги. Решили они вернуться туда, чтобы разобраться в невзгодах.
2. Содрогнулась Земля, в крике зашлось Предвечное Небо, бурями вспенилось Предвечное Море. Без счета гибли звери и человеки, многие роды истреблены оказались безвозвратно, и никто не вспомнит нынче о них.
3. Таким было Первое Нисхождение Сатьякала.
4. Низойдя же, узрели зверобоги, сколь много бедствий сотворил тринадцатый из них. Однако решили они не уничтожать человеков.
5. "Пусть же отныне существуют они наряду со зверьми и растеньями, напоминаньем..., служат одной из ступеней Бесконечной Лестницы..."
6. И стало по слову сему: с тех пор позволено было человеку жить на Земле, в муках и вечном поиске счастья и смысла своего существования. Ибо безвозвратно утеряны были для него беззаботность и естественность.
7. В ущербности своей не понимали человеки, сколь великое благо дадено им, ведь могли они в те дни видеть Сатьякал в милости Его. Но глупы были человеки и трусливы - и бежали прочь от зверобогов.
8. Глядел на то Тринадцатый - и утехою полнилось естество его, и радостью...
9. Зверобоги же обнаружили наконец корень злосчастий, кои творились на Земле во множестве. Когда покинули они пределы Тха Реального, оставались Земля, Небо и Море неизменными, хоть и изменчивыми. То же и со зверями, что во множестве наплодились по всему Тха. Погибали они и рождались, однако же оставались прежними.
10. Только человеки, единственные из всего, что вмещал в себя Тха Реальный, изменяться могли навсегда...
11. Несли они в себе качество ущербное, разрушительное, названье коему - "время". Скверное то качество распространяли они вкруг себя, подобно заразе неизлечимой. Весь Тха Реальный преисполнился временем, время сочилось из него сквозь щели во Внешние Пустоты и обжигало души, там находившиеся.

12. Тому же, чье имя предано забвению, было это по сердцу...
V. Цикл пятый: Рождение Первой Книги
1. Видел Сатьякал, что творилось с человеками, и отвращение испытывал к тому. Вместо возвышенных беззаботности и естественности, жили человеки в суете и страстях, и всё вкруг себя разрушали они и привносили во всё разумность, которая - грех смертельный.
2. "Но разве виновны в том человеки?"
3. Тогда в милости своей даровал Сатьякал человекам возможность приблизиться к природе зверобогов. Выбран был жрец Фисийрол, коему явил Сатьякал знамение, как надлежит поступить. И во храме... узрел Фисийрол знамение; низошла на него высшая естественность, и поступил Фисийрол, как должно.
4. Выбравши из плененных преступников самых закоренелых, пустил он им кровь, и собрал ту кровь в чашу, и омочил в той крови переплетенные листы первой Книги - и на белом проступило алое.
5. И писано было Фисийролу и пастве его на том языке, коий понимали они, "Бытие".
6. "Отныне и во веки веков будете получать вы столько Книг, сколько потребуется. Те же, чьею кровью станете писать вы "Бытие", попадут на Небо и обретут высшие естественность и беззаботность. Ибо нет ничего более священного, чем добровольная жертва во имя блага других".
7. "Насильственною смертью же погибший или самоубиением прервавший жизнь свою обречен на муки многочисленные; на длинную цепь перерождений будущих отдаляется от из-за такой смерти от самой даже возможности достижения естественности и беззаботности - и следует об этом помнить всякому, яко злоумышляющему, так и судиям, выносящим приговор таковому".
8. "Потому и следует вам жить в мире и согласии, яко древу иль птахе, зверю иль гаду - не злоумышлять, не прелюбодействовать, не мудрствовать лукаво, ибо тем отдаляетесь вы от Небес".
9. "В простоте естественной пребывайте, тех же, кто согрешил, наказывайте сообразно грехам их здесь, но помните: каждому приговор вынесут после смерти высшие судии, и Вечность каждому воздаст по поступкам его и помыслам".
10. "Величайшего же греха своего - сознанья... и времени... бегите, как зверь бежит пламени. Ибо подтачивает он корни Древа, кое растить в себе надлежит вам, и цветы ваши превращает в пустоцветы, а плоды - в гнилицы и сухостой".
11. "Лучшие же из вас пусть несут учение это по землям и странам и ведут за собою иных... как и надлежит вожаку вести за собою стадо".
12. "Я же буду ждать вас всегда и везде - ибо везде и всегда Я. Подними лист - и ты найдешь Меня там, опустись на дно Морское или воспари к Небесам - там Я и здесь, вовне и внутри. Пребудьте во Мне, и Я в вас".
VI. Цикл шестой: Второе Нисхождение
1. Пришел Фисийрол с Книгою к другим жрецам, но не приняли его и насмеялись над ним. И был изгнан он из града, чье имя было забыто, сам же он - стерт с лика Земного. Ибо послал Сатьякал фистамьеннов своих, дабы покарали неверующих и убедили сомневающихся.
2. И было так. Прочие же жрецы узрели мощь Сатьякала и приняли Фисийрола со вниманием. И в храме напечатали они Книгу во множестве, и начали проповедовать, наставляя на путь истинных.
3. Однако много оставалось неверующих, и сомневающихся, и поклонявшихся демонам...
4. И длилось так без малого два столетия, но не становились человеки ни лучше, ни чище...
5. Тогда во второй раз Низошли зверобоги в Ллаургин, дабы очистить от скверны человеков, отделив верующих от неверующих, яко разделяет пастух агнцев от козлищ, послушных от своенравных.
6. Разрушенья, хвори, мученья и смерть беспощадная терзали Землю и Море ровно десять лет - и прозвали те годы Десятилетьем Гнева Сатьякалова, или Гневным Десятилетьем.

7. Предки... тех, кто жил в Ллаургине, изгнаны были с земель своих, на них же поселились пришельцы с Востока, коих вел праведник по прозванью Бердальф Морепашец. И худшие из... пралюдей погибли или же бежали в страхе, а лучшие - присоединились к войску Бердальфа и стали подданными Морепашца.
8. Посреди хаоса и разрушений основал Бердальф государство новое, кое поименовал Иншгуррой - и начертано было стать королевству Иншгурранскому оплотом праведников и карающей десницей для нечестивцев.
9. И было так.
10. Жрецы из-за моря насаждали веру истинную недрогнувшей дланью, и прорастала вера в человеках Древом Извечным, чье Солнце - сердце, а лучи Солнца - время сжигающее...
11. И длилось так сто и еще тридцать лет, и казалось людям праведным, что близок час, когда каждый обретет естественность с беззаботностью.
12. Однако ж не дремал Тринадцатый, и сила его росла, в душах и сердцах слабых...
VII. Цикл седьмой: Третье Нисхождение
1. Видели зверобоги, что всё меньше поклоняются Им, и не по воле Их творится в мире. Больше и больше становилось тех, кто следовал заветам Тринадцатого, росло число приверженцев его и храмов его.
2. И тогда в третий раз Низошел Сатьякал в Ллаургин.
3. Но теперь не побеги, но корень стремились уничтожить зверобоги - и обступили они Тринадцатого, коего вынудили воплотиться, дабы противостоять им и защитить своих приверженцев.
4. Именуют битву ту Схизмой, или же Расколом, ибо в ней то, чему назначено было оставаться целым и единым, распалось на части...
5. Долго бились Сатьякал и Тринадцатый, и то одна, то другая сторона брала верх, но окончательно победить не могла.
6. И каждый пострадал в битве той... однако осилил Сатьякал Тринадцатого.
7. ...Тогда низвергнут был враг Сатьякала, развоплощен на веки вечные - и имя его предано забвению, и служители его - смерти; и кто без необходимости вспомнит о нем, будет наказан... болезнями, невзгодами, лишениями, смертью ужасноокой.
8. Так наказаны были зандробы и те, кто поклонялся Низвергнутому, - и наказывались впредь. Язвили яро их фистамьенны, во славу зверобогов, и гнев их гудел в Небесах, аки похоронные барабаны. И истреблено было до корня племя зандробов, племя же пралюдей - не до конца, ибо много было их и живучи были они.
9. Душа же Низвергнутого разбита была на части... - и каждой суждено было воплотиться в людях - и так бесконечно...
10. Но горстка сторонников Низвергнутого бежала за Хребет, в земли Запада - и там скрылись они от гнева Сатьякала - но не навечно.
11. На Ллаургин же опустилась Сеть...
12. И с тех пор прозван Ллаургин Отсеченным... Снова изменился лик Земли, и там, где прежде были горы, провалы образовались, а где прежде расстилались равнины, вздымался отныне Сломанный Хребет.
VIII. Цикл восьмой: Захребетные походы
1. Третье Нисхождение завершилось, но не было покоя и мира в Ллаургине Отсеченном.
2. Тогда повелели зверобоги через жрецов своих, дабы объявило королевство Иншгурранское вкупе с герцогством Трюньильским священный поход против сторонников Низвергнутого, что обосновались за Хребтом, в Тайнангине.
3. По призыву королевскому поднялись и стар, и млад - и собралось два войска огромных, и перешли они Сломанный Хребет по северному и южному перевалам, и обрушились на Тайнангин - и предали многие города и деревни огню и мечу.
4. Многие достойные мужи снискали в том походе славу, но много и погибло их, приобщаясь к высшим естественности и беззаботности.

5. Однако ж не доблестью, но числом сильны были враги, и вынуждены были объединенные войска отступить, когда миновал второй десяток лет с начала войны.
6. И на долгие годы заперты были перевалы, ведущие на Запад от Сломанного Хребта. Возвел там король Акхалод Второй твердыни необоримые и дал северной поименование Десница Закона, а южной - Кинжал Справедливости. Перед ними же возвел он по стене, дабы оградить земли Иншгурры и Трюньила от скверны западной.
7. Однако ж скверна и яд разъедают и гранит; стало так, что годы спустя начали тайнангинцы проникать на Восток и совершать набеги на мирные поселения. Тогда же в герцогстве Трюньил новый правитель, Ишмур, коего прозвали Двуличным, отверг прежние вассальные клятвы Акхалоду Второму и восстал против власти королевской, извечной.
8. Потому долго терпели иншгурранцы беды всяческие от бандитов с Запада. Пока наконец не расправился Акхалод Второй с Ишмуром Двуличным и не передал правление герцогством племяннику его, Дайсу Скромному. Тогда, объединив усилия свои, отомстили Иншгурра и Трюньил Тайнангину, и прогнали врагов за Хребет, и сами пошли вослед.
9. И поскольку дела их были угодны Сатьякалу, одерживали в той войне армии Востока победы одну за другой...
10. В той войне Церковь всевозможным образом помогала и поддерживала армии Востока, ибо таковой была воля зверобогов. И множество монахов и пастырей облачились в доспехи и взяли в правую руку меч, в левой же держали "Бытие" - и так пошли во имя истины в земли Запада и сражались там, и верою своею поддерживали и вдохновляли мирян на подвиги великие.
11. Но не суждено было окончательно победить тайнангинцев армиям Востока ни во Втором, ни в следующих захребетных походах. Ибо с годами забывались откровения Нисходительных Лет и вера в сердцах людей становилась слабее, уступая место привычке. Прежде же, чем выступать против врага внешнего, надлежит побороть сомненья в себе.
12. И тому помогать назначена была Церковь Сатьякалова.
Книга шестая. Церковь Сатьякалова
II. Цикл второй: Иерархия
1. ...И тогда наконец воцарились в Ллаургине Отсеченном мир и покой, ибо Церковь святая заботилась о том премного. И велено было князьям ее, дабы впредь в каждом округе поставлен был свой пастырь, что станет называться архиэпимелитом, а области, кои Корона именует округом, будут для них эпимелитством. В каждом же эпимелитстве следует поставить множество храмов, храмовен и монастырей; и пусть из всех храмов выбран будет один заглавный; так же - из монастырей. И отецнастоятель того монастыря в паре с архиэпимелитом станут править, первый - монахами, другой - бельцами.
2. И надлежит архиэпимелиту воспитать из числа наиболее просвещенных церковников - эпимелитов, дабы те, в свою очередь, воспитывали и учили грамоте и Закону Зверобожьему жрецов. Жрецам же надлежит хранить в храмах своих Книгу и читать ее прихожанам, и толковать святые слова, дабы не было разночтений и дабы ересь не произрастала в умах неокрепших.
3. Пусть будет так в каждом городе и каждой деревне - свой пастырь или несколько пастырей. И надлежит возвести в каждой храмовне идолов пустотелых, куда ежемесячно, сообразно покровителю, вкладываться будут щедрые дары - во благо Сатьякала и на процветание Церкви.
4. В храмах же, кои суть не просто храмовни увеличенные, но и нечто большее, ибо хранят Ллаургин от падения Сети и гнева Сатьякалова, надлежит тоже установить идолов, и еженедельно службы читать с проповедями, и устраивать пляски и пенье ритуальные, кои должны приближать мирян к высшим естественности и беззаботности.
5. В монастырях же надлежит находиться тем, кто взалкал более, чем благ земной жизни, небесных идеалов. И пусть же они, запершись в стенах ото всех искусов мирских, трудятся над телом своим и душою. И пусть устраивают зверства, кои суть пенье и пляски, и многое что еще, о чем сказано будет в отдельном месте, - и в тех зверствах пусть принимают участие лишь взрослые, но не дети; и самые усердные из них достигнут прозверения еще при жизни своей.
6. Прозверевших же надлежит слушать внимательно, ибо они суть уста Сатьякала и волю его выражают в такие моменты. И должно быть по воле той небесной.

7. Верховному же отцу-настоятелю надлежит заботиться обо всех монастырях в его эпимелитстве и обо всех монахах. Ибо лучшие из них, отринув мирские искусы, могут, однако, возвращаться в мир, в рясу облаченными, и странствовать по нему в делах монастыря или же с целью проповедей такого образа жизни. А монастырям следует поддерживать связи с внешним миром, и торговать тем, что произведут монахи своим трудом в стенах обители, - и в том нет зазорного или греховного.
8. Для общего же Совета надлежит собираться высшим иерархам церкви не менее раза в три года, в Храме Первой Книги, что у озера Ллусим. Для того выбирают двенадцать отцов-настоятелей (кои - верховные для каждого эпимелитства) и двенадцать паттов. Паттов же выбирают из эпимелитов и архиэпимелитов, по одному из каждого округа. И может быть так, что паттом станет не архиэпимелит (что случается обычно), но и простой эпимелит.
9. В год соборный церемонии, с Печатаньем связанные, надлежит проводить особо пышно, и устраивать шествия со священными реликвиями, дабы явлена была людям великая милость и великие чудеса.
10. Однако ж в первую очередь и наиглавнейшее чудо - Печатанье Книги, о чем будет сказано особо.
11. Собор Двадцати Четырех есть высшая церковная власть и решать ему все наиважнейшие дела Церкви.
12. Однако не следует ему вмешиваться в мирские дела, кроме особых случаев, и после окончания Собора каждый патт становится лишь тем, кем был. И так - до следующего Собора.
Книга восьмая. Книга
ХII. Цикл двенадцатый: Печатанье
1. Печатать Книгу надлежит в Ллусимском Храме, коий еще именуется Храмом Первой Книги. И делать то - по осени, начиная со дня Рассекающего Плавника.
2. Для того надлежит приготовить бассейн, вымыв его и вытерев насухо - и проследив, чтобы ничего не попало туда и не загрязнило стенки.
3. Заготовки для будущих Книг пусть приготовляются со всем тщанием, под неусыпным присмотром жрецов и под ритуальные песнопения.
4. "Пучок" священных жертв подбирать надлежит так, дабы было в нем не более половины народу неграмотного (крестьяне, нищие и прочие им подобные), остальных же надлежит взять из родов грамотных, не менее трех чтоб были из знатных, один - из священников, прочие - по возможности. Нарушать пропорции строжайше запрещено - равно как и превышать число грамотных более, чем на четыре пятых от общего количества в "пучке".
5. Пускать кровь следует так, чтобы священные жертвы отдавали ее, будучи еще живыми. Однако можно и нужно давать им отвар из маковых головок или туманного лопуха.
6. Первую Книгу пусть напечатает жрец той храмовни Храма, где происходит действо. И пусть он откроет ее на случайной странице и прочтет, что там написано. В том - пророчество Небес на ближайший год, до следующего Печатанья.
7. Допускать на Печатанье мирян можно, однако пребывать они должны на галереях Храма и вниз не спускаться. Тех же, кто спустится, надлежит определить в священные жертвы, кеми бы они ни были.
8. После Печатанья Книги надлежит обкурить благовоньями и хранить в специальных ларях. Одну же взять и тщательно сличить с Книгой предыдущего Печатанья.
9. И буде обнаружатся расхожденья в текстах той и этой Книги, надлежит все прежние Книги уничтожить, до единой, - и тогда лишь новые Книги развезти по эпимелитствам.
10. Тех же, кто уличен будет в хранении такой "старой" Книги, надлежит убить на месте, в священные жертвы не определяя.
11. Есть еще, говорят, отдельная, Запретная Книга, но это ложь...
12. Тех, кто распространяет такие "Книги", надлежит умерщвлять или же определять в священные жертвы, кем бы они ни были.

3. Собор Двадцати Четырех
Ниже приведена таблица, в которой указаны верховные иерархи, составлявшие Собор Двадцати Четырех на момент событий, описываемых в романе; также - эпимелитства, которые они возглавляли и зверобоги, эти эпимелитства "опекавшие".
Имя и фамилия (или прозвище) | Эпимелитство - и зверобог-покровитель | Должность (настоятель или патт) |
Дэлгэр Ярхамет | Абхонский - Стрекоза | Н. об. Стрекозы Стремительной |
Оппалаф Рэйлиш | Абхонский - Стрекоза | Патт |
Салимкар Чудотворец | Груэльский - Сколопендра | Н. об. Острых Жвал |
Тагратвалл Бесстрашный | Груэльский - Сколопендра | Патт |
Баллуш Тихоход | Дьенрокский - Акула | Н. об. Акулы Неустанной |
Табаракх Нечестивец | Дьенрокский - Акула | Патт |
Уммэсат Прозорливый | Льясский - Змея | Н. об. Змеи Немигающей |
Сайдул Арихмаш | Льясский - Змея | Патт |
Хельминур Блистающий | Нуллатонский (или Королевский) - Цапля | Н. об. Птенцов |
Ильграм Виссолт | Нуллатонский (или Королевский) - Цапля | Патт |
Армоль Неспокойный | Рэньский округ - Нетопырь | Н. об. Кожаных Крыльев |
Идарр Хараллам | Рэньский округ - Нетопырь | Патт |
Анкалин-Пустынник | Тайдонский - Крот | Н. об. Рыхлой Земли |
Мэшт Риссадор | Тайдонский - Крот | Патт |
Осканнарт Хэйр | Таллигонский - Муравей | Н. об. Весеннего Роения |
Хэддол Благочестивый | Таллигонский - Муравей | Патт |
Тантэг Улль | Тхалемский - Лягушка | Н. об. Лягушки Пестроспинной |
Гимфройс Смиренный | Тхалемский - Лягушка | Патт |
Луммурах Блажной | Улурэннский - Мотылек | Н. об. Цветочного Нектара |
Хиларг Туиндин | Улурэннский - Мотылек | Патт |
Галлиард Огнелюбец | Хайвуррский - Дракон | Н. Драконовой обители |
Аррбан Острэйс | Хайвуррский - Дракон | Патт |
Эмвальд Секач | Эйстеннский - Кабарга | Н. об. Священного Мускуса |
Ларвант Тулш | Эйстеннский - Кабарга | Патт |
4. Глоссарий
Абхонский округ - на севере граничит с Вольными Землями, включает в себя часть Ллусимского озера (в т. ч. - Храм Первой Книги), покровитель округа - Стрекоза.
Агнуль - деревня на запад от Таллигона, где брат Гланнах нашел "странного младенца".
Агридд - предводитель труппы бродячих циркачей.
Айю-Шун - тайнангинец, слуга графини Н'Адер, привезен Грихором Н'Адером из захребетного похода.
Акхалод Второй - командовал Вторым захребетным походом, построил Стены на переходах через Сломанный Хребет.
Алых Букв обитель - находится рядом с Храмом Первой Книги, чуть южнее его.

Анонимус Нуллатонский - автор трактата "Баронские Костры".
Аньель Строптивица - обитательница деревни Хайвурр, что рядом с городом Хайвурр; травница, хорошая знакомая Тойры Мудрого.
Архиэпимелит - см. Церковь Сатьякалова.
Ахаз - см. Кирхатт.
Ахард - город на северо-востоке Хайвуррского округа, в пяти днях езды от Хайвурра; известен своими умельцами-гончарами.
Баллуш Тихоход - настоятель обители Акулы Неустанной на острове Йнууг; верховный настоятель Дьенрокского эпимелитства.
Балхай - жрец из Нэрруша, деревни в Тайдонском эпимелитстве.
Башни-Держатели - башни, располагавшиеся в некоторых городах, в кварталах ступениатов или в районах, прилегающих к эрхастриям. Т.ж. Б.-Д. могли находиться и вне городов. Считалось, что они концентрируют вокруг себя магическую энергию, чем способствуют работе даскайлей и ступениатов. В действительности же Б.-Д. были предназначены для удерживания Сети от падения на Ллаургин Отсеченный (от образования т.н. Узлов), поэтому особо часто возводились на крайнем севере, в районе Неарелма, и на крайнем юге, в Трюньиле. Первые Б.-Д. были построены в течение десятилетия после того, как Ллаургин стал Отсеченным. Впоследствии технология возведения Б.-Д. была забыта. См. т.ж. Храм.
Беззаботность - в представлениях ллаургинцев - одно из двух высших качеств, свойственных людям, которые достигли прозверения. Заключалось, в том числе, в способности не тревожиться о том, что было и будет, вообще о любых "надуманных", "воображаемых" проблемах.
Бердальф Морепашец - первый король Иншгурры, основатель Иншгурранского королевства, завоеватель Ллаургина. Возглавлял флотилию Востока, которая приплыла в Ллаургин во время Второго Нисхождения.
Бриноклар - управительница ступениатской гостиницы в Северном Сна-Тонре.
Бродяжцы - пренебрежительное название бродячих нищенствующих монахов, употреблялось преимущественно в церковной среде.
Быйца - склочный и неопрятный старик.
"Бытие" - священная книга, в которой изложена история сотворения Тха и многое другое. Более подробно - см. Приложения. Книга "Бытие".
Бэвра Истовый - последний архипатт. Являлся инициатором Храмового Своевластия, после подавления которого был казнен. После этого должность архипатта была упразднена (т.н. Ллусимское Низложение), а Церковью стал править Собор Двадцати Четырех.
Виккел - монах из Тхалемского монастыря Пестроспинной, флейтист, обладает музыкальным слухом.
Власть светская - Иншгурра разделена на округи, каждым из которых на светском уровне руководит королевский наместник(эпьястелм) с помощью своих тааригов (наместников меньшего порядка). Впрочем, в зависимости от силы влияния того или иного графа или барона, владеющего землями в соответствующем округе, наместник может выполнять чисто номинальную функцию, официально будучи подчиненным королю и представляя королевскую власть, на деле же прислушиваясь больше к словам местного властелина (и, обычно в таких случаях, вынужденный угождать воле и местного властелина и короля). То же самое справедливо и в отношении тааригов - как правило, они подчинены непосредственному властелину данных земель, но вынуждены также выполнять приказания наместника.
Внешние Пустоты - пространства, смежные с Тха (некоторые считают, что являющиеся частью Тха, но различают при этом Тха Реальный и Тха Внереальный; Пустоты в таком случае относятся к Внереальному). Согласно верованиям, бытующим в Тха, во В.П. отправляются души умерших. Однако непроясненным остается вопрос с Ллаургином Отсеченным, ибо установлено, что он отмежеван Сетью от остального Тха (Тха Реального) настолько, что и души умерших здесь отправляются на следующий круг перерождения и воплощаются только в пределах Ллаургина Отсеченного.
В.П. населены различными сущностями, часть из которых, как считается, могла бы свести с ума обычного человека уже одним только своим видом. Однако В.П. крайне редко напрямую связаны с Тха Реальным и взаимопроникновение и взаимообмен сущностями между В.П. и Тха (Ллаургином Отсеченным в частности) происходит лишь в случае падения Узлов да в пределах Пелены (которая, по сути, является большим Узлом).

Вольные Земли - см. Неарелм.
Ворон - бандит из Северного Сна-Тонра.
Восточное право - право города на самоуправление, его получали преимущественно те города, которые так или иначе отличились перед захватчиками с Востока (отсюда и название).
Герник - доверенный прислужник Баллуша Тихохода.
Гилрош - наставник из Тхалемского монастыря Лягушки Пестроспинной.
Гланнах - монах из обители Акулы Неустанной на острове Йнууг.
Глефа - одна из разновидностей алебарды, рубяще-колящего древкового оружия, представляющего собой соединение топора с копьем. Могла использоваться как боевое или парадное оружие.
Глиркин - юный конюх из "Блудливого Единорожца".
Гнук-Шунек - город на берегу реки Шунек, неподалеку от слияния ее с Ургунью.
Горелых Костей площадь - расположена в Гнилых Кварталах Нуллатона.
Готтвин - монах из обители Рыхлой Земли.
Грикке Носатая - содержательница борделя на улице Последнего Вздоха в Северном Сна-Тонре.
Груллу-Кор - тайнангинская крепость, в штурме которой принимали участие господин Туллэк и маркиз К'Рапас.
Гугнь Безбровый - нищенствующий монах, проповедник ценностей жизни "в полном единении с природой".
Дальмин - кучер графини Н'Адер.
Даскайль - (в переводе с праязыка "наставник", "учитель") в системе иерархии чародеев - учитель ступениатов; выполняет в эрхастрии несколько функций, кроме собственно учительской.
Двуполка - в отличие от двуколки (двухколесной повозки без рессор), довольно массивный и объемный экипаж, четырехколесный. Разделен на две половины, мужскую и женскую, - отсюда и название.
Денежная система - Монеты бывают треугольной ("плавник"), каплевидной ("коготь") и круглой формы ("око"); чеканятся из меди, серебра и золота. Соответственно, 1 "око" = 2 "когтям" = 3 "плавникам" из одного и того же металла и отчеканенных в одной и той же стране. Однако размеры трюньильских монет уступают монетам иншгурранским, так что и ценятся соответственно.
Десятилетие Сатьякалова Гнева - см. Приложения. Хронология - Нисхождения.
Дьенрок - город на пересечении нескольких трактов, центр Дьенрокского округа.
Естественность - в представлениях ллаургинцев - одно из двух высших качеств, свойственных людям, которые достигли прозверения. Заключалось прежде всего в поведении человека, основанном не на рассудочной деятельности, а на интуитивных, спонтанных реакциях на внешний мир.
Жертвы священные - так называли людей, чья кровь использовалась для Печатанья новых экземпляров "Бытия". Безликое "жертвы" и множественное число, обычно используемое в таких случаях, указывает на попытку исключить индивидуальные черты из образа тех, кто становился - по собственному желанию или поневоле - такой "жертвой".
Жмун - старый фокусник, возглавлял труппу бродячих артистов.
Жорэм Одноногий - ветеран захребетных походов последней волны, впоследствии жил в Тхалемском монастыре Лягушки Пестроспинной.
Залив Мореплавателей - залив на восточном побережье Ллаургина Отсеченного; в нем находится порт Таллигон.
Зал Мудрости - зал в Храме Первой Книги, где обычно проходили встречи Собора Двадцати Четырех.

Зандроб - видоизмененное староназвание поколения зверолюдей (зо-антроб), результата совокупления зверобогов и людей. Однако в описываемый период (канун Четвертого Нисхождения) под этим термином подразумевали совсем другое: демонов, способных вселяться в людей и на время овладевать их телом, полностью блокируя при этом сознание и волю человека. В более широком смысле - вообще всех, кто приходил из-за Пелены (из Внешних Пустот), причем существовало разделение на собственно зандробов - разумных существ, и пустунов - животных. Тех же демонов, которые проникали в Ллаургин Отсеченный бесплотными, в некоторых районах называли "ночные зандробы".
Запретная Книга - см. "Не-Бытие".
Захребетники - те, кто принимал участие в походах за Сломанный Хребет (т.е., захребетных походах).
Зверобоги - двенадцать протосущностей, наделенных огромным могуществом. Общее название - Сатьякал.
Зийлод - даскайль из сна-тонрской эрхастрии Илли-Пышка - см. Фриндзоля.
Иншгурра - королевство на востоке от Сломанного Хребта, на момент описываемых событий занимает доминирующее положение на геополитической карте Ллаургина Отсеченного. С севера граничит с Вольными Землями (староназвание Неарелм), с юга с герцогством Трюньил. Контролирует один из двух перевалов через Сломанный хребет (северный). С моря ограничено Сетью.
Иппэас - коннетабль.
Иссканр - молодой человек, задающий много вопросов.
Ихх-глистри - см. Соскользнувший.
Йнууг - остров на северо-востоке Ллаургина Отсеченного; здесь расположен монастырь Акулы Неустанной, являющийся главным для Дьенрокского эпимелитства. В связи с этим доступ на остров посторонних крайне ограничен.
Кайнор Мьекрский, по прозвищу Рыжий Гвоздь - жонглер, автор т.н. "гвоздилок" - четверостиший на самые разные темы, обычно написанных с изрядной долей иронии.
Квилон - разновидность кинжала. Похож на укороченный меч с обоюдоострым прямым клинком, имеющим грань на каждой голомени и с прямой крестовиной на цилиндрическом черене.
К'Дунель Жокруа - капитан гвардейцев. Происходит из знатного, но обедневшего рода, девиз которого: "Готовься к худшему". Довольно успешен в карьере, но слабоволен и служит нескольким господам.
Кеввал Волны Усмиряющий - монах-исповедник Бердальфа Морепашца.
Кепас - жирный и злоязыкий тропарь.
Кигурш - надежный "засов" матушки Бриноклар Кирхатт - чародей, проходивший обучение в Хайвуррской эрхастрии вместе с Фринием, родом из Улурэнна, сын купца. До посвящения носил имя Ахаз.
Клин - кличка наемного убийцы, человека Фейсала в команде К'Дунеля.
Кнурш Кружечник - отец Матиль, еще раз подтвердил ту истину, что не стоит излишне рьяно топить горе в хмельных напитках - можно и утопиться.
"Коготь" - см. Денежная система.
Конгласп - излишне доброжелательный даскайль из Сна-Тонра.
К'Рапас Никкэльр - маркиз, за глаза именуемый Дровосеком. Герб - на зеленом поле вертикальная коричневая линия, разломанная надвое и по краям обрамленная золотом, рядом - серебристый топор. Принимал участие в последней волне захребетных походов, где носил прозвище Брюхач. Титул маркиза получил позже.
Куйрик - брат Кнурша Кружечника, дядя Матиль.
Кукольник - колдун (или чародей), через куклу-двойника нужного человека влиявший на такового.
Кэлиш - племянник Фэгрика из Следа Бердальфа.

Лейворн - город, знаменитый своими виноградниками и, соответственно, винами.
Ллаургин - материк, находящийся в западном полушарии мира Тха За счет Сети часть Ллаургина отрезана от остального Тха - но только в этот "субмир" (опять же, благодаря изолирующим свойствам Сети) способны Нисходить зверобоги. Часто употребляется в сочетании с эпитетом "Отсеченный" - в этом случае речь идет лишь о соответствующей части материка.
Лоррсаль - монах, ставивший ритуальные шрамы новичкам-посвященным.
Лукьерр Таринскилл - начальник охраны караванов, ходивших между Таллигоном и Сна-Тонром (снаряжались монастырем Весеннего Роения, посвященным Вездесущему Муравью).
Ллусим - озеро в западной части Иншгурранского королевства, рядом со Сломанным Хребтом. Было образовано после Второго Нисхождения. Рядом с озером (на его юговосточном берегу) находится Храм Первой Книги.
Ль'Атэк - барон Вольных Земель, чей замок оказался чересчур близко к Пелене.
Льятрэх - жрец из храмовни Стрекозы, что в Клыке.
Лютен - жена Кайнора.
Ляль-Гун - знатный менестрель (псевдоним).
Матиль - дочка Кнурша Кружечника, утопленника из Трех Сосен.
Маррикэ - травница из Северного Сна-Тонра.
Махсрай - зандроб из Внешних Пустот.
Махитис - (ж.р. - махитесса) обучающийся чародейству, еще не прошедший инициацию и не получивший статус чародея человек.
Мертвопользование - некромантия, то есть использование энергии убитых существ (в первую очередь - людей) для совершения каких-либо чародейских действий.
Молочник - камень белого цвета, краснеющий, когда вблизи оказывается ступениат (реагирует на активированный ступениатский браслет).
М'Осс Мэрсьел - даскайль Хайвуррской эрхастрии.
Н'Адер Грихор - граф, отец Флорины Н'Адер. Герб: оскалившийся серебряный волк на золотом фоне; дан за особые заслуги. Предположительно вывез из захребетных походов свитки с текстами из "Не-Бытия", с которыми могла ознакомиться его приемная дочь.
Н'Адер Флорина - дочь Грихора Н'Адера, обладающая своенравным характером, но добрым сердцем.
Нагир Правдолюбец - таариг деревни Три Сосны и прилегающих областей (владения графини Н'Адер).
Найденыш - имя Непосвященного из Тхалемского монастыря Лягушки Пестроспинной. Впоследствии стал чародеем и получил имя Фриний Эвримм.
Неарелм - староназвание Вольных Земель. Местность на севере Иншгурранского королевства, которая официально считается его частью, но на самом деле королевскими властями не контролируется. Ограничена с юга рекой Тонрэй, с севера - Пеленой.
"Не-Бытие" - она же Запретная Книга. Подробнее - см. Приложение. Книга "Бытие".
Низвергнутый - см. Охотник.
Нисхождение - процесс воплощения в пространственно-временном поле Тха Реального двенадцати протосущностей, называемых зверобогами или Сатьякалом.
Ноппиус Густ - монах, изобретший т.н. ленту Ноппиуса, которая имеет лишь одну плоскость. Впрочем, другие, по-настоящему значительные достижения Ноппиуса Густа так и остались тайной для большинства его современников.
Носитель - человек, который носит в себе частичку души Охотника.

Нувинна-Попрыгунья - предводительница труппы бродячих циркачей.
Нуллатон - столица Иншгурранского королевства.
Нэрруш - деревня (в Тайдонском эпимелитстве), названная в честь монаха из обители Рыхлой Земли, который принимал участие в Пятом захребетном походе.
Овард - брат Фэгрика, рыбак из деревни След Бердальфа.
Огнива - "веселая девица" из Хайвурра.
Ог'Тарнек Арьед - отец настоятель Тхалемского монастыря Лягушки Пестроспинной.
"Око" - см. Денежная система.
Округ - административная единица в Иншгурранском королевстве. Территориально, как правило, совпадал с одноименным эпимелитством.
Омитта - дочь Аньели Строптивицы.
Орлица - башня в эрхастрии Хайвурра.
Охотник - протосущность, до Раскола уравновешивавшая в вихрях Сил факт воплощенного существования зверобогов и их материального и нематериального влияния на Тха. Другие названия: Тринадцатый, Преданный Забвению, Низвергнутый. См. т.ж. - Приложения. Книга "Бытие".
Охотничий жрец - жрец, в обязанности которого входило сразу после охоты отмаливать у Сатьякала грехи охотников.
Пайнурд Эгиль - граф Неарелмский, страдающий расстройствами зрения. Впрочем, как он сам утверждает, в этом есть и положительные стороны.
Патлен - площадный адвокат.
Патт - архиэпимелит, вошедший в Совет Двадцати Четырех. На момент описываемых событий - практически, то же самое, что архиэпимелит, однако прежде случалось, что в Совет входили, вместо архиэпимелита того или иного округа, простые эпимелиты. Отсюда - существование обоих терминов.
Патур Плешивый - хозяин "Блудливого Единорожца".
Пелена - место, где Сеть соприкасается с Тха Реальным. По сути, Узлы - тоже фрагменты Пелены. Однако Пеленой принято называть только те области, которые ограничивают Ллаургин Отсеченный от внешнего мира.
Пенистый Шулль - хозяин "Рухнувшего рыцаря".
Первой Книги Храм - расположен на юго-восточном берегу озера Ллусим. По сути, представляет собой целый комплекс разного рода строений, главные из которых - центральный храм и двенадцать храмовен (каждая посвящена тому или иному зверобогу), причем шесть из них расположены над водой. Все храмовни и центральный храм соединены между собой навесными мостами, так что сверху весь комплекс выглядит как колесо с двенадцатью спицами. В ХПК ежегодно проводятся Печатанья и происходят (не реже раза в три года) Соборы Двадцати Четырех.
Печатанье - см. Приложения. Книга "Бытие".
"Плавник" - см. Денежная система.
Пралюди - общее название всех, кто жил в Ллаургине до завоевания его людьми с Востока. Две основные языковые группы - труннайцы и хэллане.
Праязыки - в данном случае языки пралюдей (труннайский и хэлланский).
Преданный Забвению - см. Охотник.
Птич - Непосвященный из Тхалемского монастыря Лягушки Пестроспинной, друг Найденыша.
Пустуны - животные, приходящие из Внешних Пустот. В отличие от зандробов, неразумны. Как и зандробы, могут проникать в Ллаургин воплощенными и развоплощенными, в последнем случае их именуют ночными пустунами.
Пустышка - (староназвание - эримьйос) человек, в результате тех или иных событий утративший способность к чародейству.

Раковина-ухо - устройство, создаваемое с помощью чародейства. Изготавливалось из раковины, которая, после наложения соответствующих чар, "запоминала" всё, произносимое поблизости (радиус и направленность зависели от мастерства изготовителя), после чего, будучи активированной, воспроизводила услышанное (один или несколько раз).
Ранкатта - герцог, правитель Трюньила.
Рисимия - прелестная вдова из Тайдона.
Рутти - жена Пенистого Шулля, хозяина "Рухнувшего рыцаря".
"Рухнувший рыцарь" - таверна на Пивной улице в Старом Клыке, хозяин - Пенистый Шулль.
Р'Хожж Минайтал - нотарий Хайвуррской эрхастрии.
Саллюрэй Сна-Тонрский - мудрец, написал несколько трудов о природе времени.
Санандр - силач из труппы Жмуна.
Сатьякал - иное название сонма двенадцати зверобогов.
Сатьякалова Церковь - см. Церковь Сатьякалова.
Свендирэг Камэн - верховный иппэас Иншгурры.
Свеча Вдовы - башня в эрхастрии Хайвурра Связыватель - см. Чародейство.
Священные жертвы - см. Жертвы священные.
Сеть - нематериальная завеса, отделившая большую часть материка Ллаургин от остального Тха. Обоюдно непроницаема как для физических тел живых существ, так и для прочих проявлений их бытийности, за редким исключением; однако же беспрепятственно пропускает солнечный и лунный свет, дождь, снег и пр. Возникла после Третьего Нисхождения и Раскола - и "поймала" зверобогов, лишив их возможности нисходить в остальные части Тха - только в Ллаургин.
Сломанный Хребет - горный массив, пересекающий материк Ллаургин с севера на юг. С обеих сторон ограничен Сетью. В подгорных областях Сломанного Хребта расположен Лабиринт, в предгорьях - "дрейфующие" входы в оный. Существует всего два проходимых перевала через Сломанный Хребет. Согласно книге "Бытие", СХ возник во время Третьего Нисхождения, когда был повержен Охотник.
Сморк - наставник в Тхалемском монастыре Лягушки Пестроспинной.
Сна-Тонр Двуединый - город, построенный на реке Тонрэй.
Собор Двадцати Четырех - см. Церковь Сатьякалова.
Соскользнувший - (староназвание - ихх-глистри) чародей, который теряет "незамутненный взгляд на мир" (трактат "О неявных связях в мире", Гл. 11; там же - "т.о., ихх-глистри - те, кто психологически сломан, кто утратил не мастерство, но прежде всего соответствующие своему уровню мастерства мировоззренческие установки"). Однако постепенно С. лишается и способности к чародейству. Сам, как правило, о своей болезни не подозревает. Начало соскальзывания обычно связано с очередным ступениатством чародея. Основные признаки соскользнувшего: потеря самоконтроля, высокая раздражимость, преобладание эмоциональности в принятии решений... Способы эффективного лечения неизвестны.
Староназвание - топоним или имя, которое образовано на одном из языков пралюдей.
Ступениат - в Иншгурре - человек, желающий достичь той или иной ступени в чародейском мастерстве.
Суиттар Двенадцатый - король Иншгурры.
Суйох - название государства на языке пралюдей.
Сьемт - город в Таллигонском округе.
Сэхлия - (с праязыка - "школа") школа при эрхастрии, где детей обучали основам чародейского мастерства (начальное, или доступениатское обучение).
Таариг - должность, совмещавшая в себе обязанности шерифа и наместника владельца данной земли. Обращение к Т. - "ваша справедливость".

Тайдон - средних размеров город в центральной части Иншгурры. В Тайдонском округе когда-то находился Мьекр.
Тайнангин - государство в Захребетном районе (на западе Ллаургина Отсеченного).
Тайяга - смертельно ядовитая змея, ее яд действует постепенно, вызывая медленное омертвение частей тела. Как правило, человек умирает минут через 20-30 после укуса, в зависимости от количества яда, температуры окружающей среды и пр. Обитает на территории Иншгурры и Трюньила; существует несколько ее подвидов, различающихся между собой окраской, размерами и средой обитания.
Талисса - служанка графини Н'Адер.
Таллигон - порт в заливе Мореплавателей. Славен своими "плясками с быками".
Танайя - обитательница Сна-Тонра, знакомая Иссканра.
Тван-Дурак - персонаж народного фольклора в Иншгурре.
Тойра Мудрый - странствующий проповедник, в прошлом - монах монастыря Цветочного Нектара (находится на юго-западном берегу озера Ллусим (Улурэннское эпимелитство)).
Тонрэй - река на севере Ллаургина Отсеченного, в ее устье построен город СнаТонр. Т. отделяет Иншгурру от Вольных Земель.
Топырь-Ух - "лесной страж", то бишь грабитель с большой дороги.
Трасконн Элирса - профессиональная убийца, человек господина Фейсала.
Треббин Солунский - философ, утверждал, что "сознание человека подобно сетям рыбачьим, и мыслим мы теми конструктами, которые выуживаем извне".
Трескунчик - одно из предыдущих воплощений Носителя Фриния, погиб во время захребетного похода в 664 г. Родом из Нэрруша.
Тринланг - городок на тракте между Таллигоном и Сна-Тонром.
Тропари - вольноземельцы, которые зарабатывали на жизнь тем, что ходили к Пелене за артефактами и водили туда ступениатов.
Трюньил - герцогство на юго-востоке Ллаургина Отсеченного.
Туллэк Аронд - престарелый врачеватель из Трех Сосен, принимал участие в последней волне захребетных походов (где получил прозвище Святой Нектарник). Хромает на правую ногу.
Туманный лопух - растение, содержащее в листьях легкий наркотик.
Тха - мир.
Узлы - пространственно-временные аномалии, связанные, как правило, с прорывами между Тха Реальным и Тха Внереальным.
Улль Тантэг - новый настоятель Тхалемского монастыря Лягушки Пестроспинной.
Улурэнн - город на юго-западе Ллусима.
Ургунь - река, разделяющая Иншгурранское королевство и герцогство Трюньил.
Ургуньские тракты - два тракта, один на северном, другой на южном берегах реки Ургунь (соответственно называются Северный У.т. и Южный У. т.), тянущиеся вдоль течения, от Сломанного Хребта до Восточного моря.
Фальвул - даскайль из Хайвуррской эрхастрии.
Фейсал - человек, возглавляющий разведывательные службы Иншгурранского королевства.
Фисийрол - первый жрец, которому явлено было знамение и который первым напечатал Книгу.
Фистамьенн - животное, подчиненное какому-либо из зверобогов. Как правило, каждый из зверобогов управлял животными соответствующего вида: Сколопендра сколопендрами, Акула - акулами и т.д. Впрочем, иногда - животными не одного, а нескольких видов (напр., Муравей мог воздействовать на Ллаургин как через собственно муравьев, так и через термитов, то же и с другими представителями Сатьякалового Круга). Исключение - Дракон; поскольку все драконы были уничтожены во время Второго Нисхождения, использовал в качестве фистамьеннов других животных.

Фриндзоля - махитесса из Лошэры, обучалась в хайвуррской сэхлии вместе с Фринием, имя до посвящения - Илли-Пышка.
Фриний Эвримм - чародей пятой ступени мастерства.
Фэгрик - староста деревни След Бердальфа, на северном побережье Иншгурранского королевства.
Хайвурр Стрелобашенный - город на западе Ишгурры, центр Хайвуррского округа.
Храм - кроме собственно функции культового сооружения, храмы выполняли роль Башен-Держателей, то бишь "разделяли Небо и Землю". Располагались во всех крупных поселениях в Ллаургине Отсеченном.
Храмовня - небольшое культовое сооружение для молитв и пр., главное отличие от храма (которое существовало изначально, при поименовании, а потом забылось) - храмовни не выполняли роль Башен-Держателей.
Хуккрэн - монах Вездесущего Муравья, сопровождавший караваны монастыря Весеннего Роения между Таллигоном и Сна-Тонром.
Церковь Сатьякалова - - мощнейшая социальная организация, основанная на религиозном вероучении и состоящая из двенадцати подчиненных культов (каждый посвящен тому или иному зверобогу).
Существовала внутренняя конкуренция между отдельными церквями внутри С.Ц., аналогичная разногласиям среди зверобогов. Однако благодаря собственно С.Ц., действиям ее патриархов и существованию т.н. культа Запрещенной Книги, внутренние разногласия среди субцерквей не вылились в религиозные войны. Этому же способствовало существование в Захребетном районе суйоха Тайнантин, где отчасти сохранились верования и знания пралюдей, хотя и в сильно искаженном виде. Суйох Тайнангин всегда воспринимался восточными державами (и такое восприятие всячески культивировалось С.Ц.), как оплот чуждой веры и культуры (как следствие этого - захребетные походы). Образ внешнего врага, т.о., способствовал сохранению целостности С.Ц.
Территориально представлена следующим образом: двенадцать центров культов, по одному на зверобога, плюс один, "государственный, представительский", а в действительности - центральный - в Нуллатоне. При этом существуют монастыри, посвященные тому или иному зверобогу, но в каждом населенном пункте обязательно присутствуют общие сатьякаловы храмовни, хотя в крупных городах или в отдельных местах могут быть возведены храмы, посвященные тому или иному зверобогу.
Структура церковной власти сходна со структурой власти светской. Королество разделено на двенадцать эпимелитств, территориально почти совпадающих с округами. Аналогом королевского наместника является архиэпимелит, ему подчиняются эпимелиты, а тем - местные жрецы, священники самого низкого ранга. При этом архиэпимелит руководит (разумеется, только в церковных вопросах!) целым округом/эпимелитством, а эпимелит - частью округа, в зависимости от размеров территории и плотности ее заселения. Архиэпимелиты подчиняются Собору Двадцати Четырех - группе священников, состоящей наполовину из выбранных паттов (выбираются из архиэпимелитов), а наполовину - из настоятелей центральных монастырей двенадцати культов.
Собор Двадцати Четырех на момент описываемых событий не подчиняется никому - однако обладает при этом властью решать только церковные дела. В действительности речь идет о довольно больших полномочиях и способах влияния, ведь в ведении Сатьякаловой церкви находится множество земель, несколько орденов воинствующих монахов и т.д. Считается, что за последние годы Собор значительно "перетянул на себя одеяло" властных полномочий, многие из которых (например, утверждение выдвинутого претендента на должность патта, архиэпимелита или эпимелита) раньше были прерогативами королевской власти. Еще больше полномочий Собор получил после того, как был полностью упразднена должность верховного патта (архипатта), который и управлял Сатьякаловой церковью до т.н. "Ллусимского Низложения". Собор Двадцати Четырех, согласно традициям, созывался лишь раз в несколько лет (а то и десятилетий), когда требовалось решить крайне важные и спорные религиозные вопросы. Однако после Ллусимского Низложения Собор был признан высшим органом церковной власти и провозвестником воли зверобогов. На момент событий, описываемых в романе "Паломничество жонглера", он созывался не реже одного раза в три года и играл большую роль в жизни королевства.
Чародейство - Согласно трактату "О неявных связях в мире", считающемуся основополагающим при обучении чародеев, чародейство - это "наука о тесной и несомненной взаимосвязи всего со всем". В этом же трактате написано: "того, что обычные люди называют случайностями, не существует. Случайность - это цепь событий, связь между которыми еще не выявлена. Обучение магии как раз и направлено на то, чтобы привить неофиту правильное понимание мироустройства, тем самым перестроив его сознание, что позволяет начать воспринимать мир со всеми его взаимосвязами, переплетениями обстоятельств, явлений, событий и пр. В зависимости от мастерства чародея, тот способен выявлять лишь самые простые из скрытых для обычных людей связей, более сложные или же вообще управлять ими. Высшая ступень чародейства заключается в умении сознательно создавать новые связи и глобальным образом изменять те из них, которые обычными людьми считаются неизменными. Таких чародеев называют связывателями".

Шкиратль - воспитанник маркиза К'Рапаса, носит прозвище Кукушонок.
Эпимелит - см. Церковь Сатьякалова.
Эпимелитство - см. Церковь Сатьякалова.
Эримьйос - см. Пустышка.
Эркусс Дьянский - купец из Ахарда.
Эрхастрия - (с праязыка - "лаборатория") организация, следящая за прохождением ступениатами соответствующих испытаний; т.ж. место, где она располагается. Кроме собственно испытаний, эрхастрии проводят исследовательские работы.
Эрх Бездомный - учитель Баллуша Тихохода.
Ясскен - трюньилец, выступавший с труппой Жмуна, немного владеет чародейскими способностями.
Яукилд - доверенное лицо Эгиля Пайнурда, графа Неарелмского.
Несколько слов от автора
Несколько слов от автора
Самое безобразное, что может сделать писатель, - это закончить историю на полуслове и помахать всем ручкой, мол, продолжение воспоследует. А потом взять и уйти пить чай или что покрепче - и напрочь забыть о своем обещании.
В случае с "Паломничеством жонглера", надеюсь, этого не случится. Следующий "жонглерский" роман уже не за горами... хотя нет, как раз за горами - за Сломанным Хребтом, куда отправилась часть персонажей...
И наконец самое главное. Эта книга никогда не была бы написана, если бы не множество замечательных людей. Рискуя не упомянуть кого-либо из них, я все-таки хочу поблагодарить за поддержку и помощь в работе над романом: Алима Михайловича Антонова, Яну Боцман и Дмитрия Гордевского, Владимира Бычинского, Яну Дубинянскую, Наталью Любарщук, Ирину Подыряко, Ольгу Порфимович, Владимира Трикутько, Ольгу Трофимову, Андрия Фэсюка, ребят из фирмы "Артисинтерэктив" и лично Дашу Недозим и Юлия Чиркова.
Чистого неба вам над головой!
Ваши мысли и замечания по поводу этой книги можно оставить на сайте Владимира Аренева по адресу: http://puziy.faust.net.ua/.
notes
Сноски
Кабарга - безрогий олень, у самцов верхние клыки заметно выступают изо рта.
Т.е., поход за Хребет. Соответственно, участники таких походов - захребетники. (Здесь и далее "захребетник" используется только в этом значении. Впрочем, порой определение "человек, живущий на чужой счет; тунеядец, дармоед" - как второе, дополнительное - вполне к ним применимо).

Закладка в соц.сетях