Жанр: Детектив
Хроники брата Кадфаэля 10. Роковой обет
...лись тугие, жесткие
узелки. Обнаружив их, Кадфаэль надавил пальцами посильнее,
преодолевая сопротивление затвердевшей плоти.
— Вот сейчас я чувствую, — промолвил Рун, глубоко дыша,
— вроде бы не больно, но... А теперь больно, правда, не очень,
на так, чтобы хотелось кричать. Ох, а сейчас очень больно.
Брат Кадфаэль смазал руки мазью и, плотно обхватив ладонью
обмякшую икру, принялся усиленно массировать ее кончиками
пальцев, разрабатывая мышцы и связки, годами не знавшие
напряжения. Действовал он бережно, не спеша, стараясь выискать
все жесткие узелки. Чтобы эти затвердения рассосались,
предстояло немало потрудиться, но руки Кадфаэля двигались сами
собой, тогда как монах продолжал разговор с юношей.
— Я слыхал, вы рано осиротели. А давно ли живете с
тетушкой?
— Уже семь лет, как она взяла нас к себе, — полусонным
голосом отозвался Рун, убаюканный ритмичными массирующими
движениями. — Мы для нее, конечно, обуза, хотя сама она
никогда ничего такого не говорит да и другим не велит. У нее
есть мастерская — неплохая, да маленькая. Она сама работает и
двух работников держит. На жизнь хватает, но она далеко не
богата. Мелангель хлопочет по дому, на ней все хозяйство
держится, так что она-то свой хлеб отрбатывает. Другое дело
--я: от меня какой барыш. Правда, мне удалось научиться ткать,
но толку от этого мало. Уж больно медленно я работаю, а все
потому, что не могу ни долго стоять, ни сидеть. Но я ни разу не
слышал от тетушки дурного слова, а ведь язык у нее как бритва,
и порой она дает ему волю.
— Это бывает, — добродушно заметил Кадфаэль. — Коли у
женщины забот полон рот, немудрено, ежели у нее вырвется
крепкое словцо. Ты мне вот что скажи: сам, навеное, понимаешь,
что тетушка привела тебя сюда в надежде на чудо — иначе зачем
было вам троим пускаться в столь долгий и нелегкий путь. Но
сдается мне, ты не слишком рассчитываешь на милость Святой
Уинифред. Неужто ты не веришь в ее могущество?
— Я? — удивленно воскликнул паренек и открыл огромные
глаза — чистые и ясные, словно набогающая на песок прозрачная
волна Средиземного моря, бороздить которое доводилось Кадфаэлю
давным-давно. — Нет, брат, я верю, верю от всей души. Но
почему я должен считать, что святая выберет меня? Тысячи людей
страдают подобными недугами, сотни — куда более тяжкими; так
чем же я заслужил право оказаться в числе избранников? Я-то
ведь еще могу терпеть, тогда как муки других невыносимы. Мне
кажется, святая выберет того, кто нуждается в помощи больше
остальных. Навряд ли ее выбор падет на меня.
— Тогда почему же ты согласился на это паломничество? --
спросил Кадфаэль.
Рун отвернулся, тонкие веки с голубыми прожилками, точно
лепестки анемона, прикрыли глаза.
— Это они затеяли, а я не хотел огорчать их отказом. И
потом Мелангель...
Понятно, сообразил монах, конечно, малец думал о сестре.
Девушка и смышленая, и собой хороша — любо-дорого посмотреть.
Одна беда — бесприданница. Брат желал ей удачного замужества,
да разве дома жениха сыщешь? Целыми днями Мелангель хлопочет по
хозяйству, да и всем в округе ведомо, что за душой у нее ни
гроша. Ну а путь до Шрусбери неблизкий, и за это время можно
повстречаться и познакомиться с самыми разными людьми, а там --
кто знает?
Шевельнувшись, Рун потревожил нерв и, едва сдержав
болезненный стон, откинулся к бревенчатой стене сарайчика.
Кадфаэль натянул на него домотканые штаны, затянул шнурки и
осторожно опустил его ноги — и больную, и здоровую — на
утрамбованный земляной пол.
— Завтра после мессы приходи ко мне снова. Сдается мне, я
сумею тебе помочь, хотя и немного. Сейчас посиди малость, а я
схожу посмотрю, пришла ли твоя сестра. Если она еще не
вернулась, подождешь ее здесь. И еще — я дам тебе один отвар,
который надо принимать на ночь. Твоя боль стихнет, и ты
спокойно уснешь.
Девушка дожидалась в саду. Неподвижно и одиноко стояла
она, прислонившись к нагретой солнцем стене, а на ее личико
набежала тень, как будто радужные надежды обернулись горьким
разочарованием. Однако при виде Руна глаза Мелангель потеплели:
с улыбкой на устах шагнула она ему навстречу, а когда брат и
сестра покидали садик, голосок девушки звучал так же оживленно
и весело, как всегда.
Возможность еще раз приглядеться к своим новым знакомым
предоставилась брату Кадфаэлю на следующий день, во время
мессы. В такой час мыслям монаха подобало бы воспарять в
небеса, но на деле они никак не могли оторваться от грешной
земли и подняться выше головного плата мистрисс Вивер и густой
шапки темных кудрей на голове Мэтью. Почти все обитатели
странноприимного дома — как люди благородного сословия,
занимавшие отдельные покои, так и простолюдины,
довольствующиеся общими спальнями, — в церковь пришли в лучших
своих нарядах. Мистрисс Вивер, ловившая каждое слово службы, то
и дело тыкала Мелангель в бок, ибо племянница, вместо того
чтобы смотреть на алтарь, время от времени оборачивалась и
бросала взгляд на Мэтью. Видно, молодой человек крепко ей
понравился, а может статься, она уже отдала ему свое сердце.
Сам же Мэтью стоял вплотную с Сиараном, правда, по меньшей мере
дважды за время службы он огядывался по сторонам, и его
задумчивый взгляд оба раза останавливался на Мелангель.
Выражение лица молодого человека оставалось неизменным, но в
тот единственный раз, когда глаза их вдруг встретились, он
резко отвернулся в сторону. От брата Кадфаэля и это не
укрылось.
"Эге, — смекнул монах, — похоже, этот малый полон
решимости выполнить свое обещание, и никакая девица не помешает
ему проводить друга до конечной цели его паломничества — в
Абердарон".
К тому времени Сиарана в обители знали все. Он не делал
тайны из своего обета и охотно, с подобающим смирением
рассказывал о себе. Дело было так: он готовился к рукоположению
и уже удостоился сана протодиакона, но священником тать так и
не успел и теперь уже не сможет. Брат Жером, кого хлебом не
корми, а дай повертеться возле тех, кто слывет особо набожным и
благочестивым, прицепился к Сиарану как репей и, без труда
вытянув из него всю историю, взахлеб пересказывал ее всем и
каждому — были бы желающие послушать. В итоге рассказ о
поразившем Сиарана смертельном недуге, его покаянном обете и
паломничестве в Абердарон стал известен решительно всем.
Молодой паломник сделался заметной фигурой, ибо его неколебимая
суровость по отношению к себе производила сильное впечатление.
Брат Жером был убежден, что присутствие столь примечательного
гостя послужит на пользу обитли. Так или иначе, худощавое,
выразительное лицо с горящими под падавшими на лоб каштановыми
кудрями глазами говорило о пылкой, страстной натуре и неизменно
привлекало к себе внимание.
Рун не мог преклонить колени, но всю службу — что
наверняка далось ему нелегко — простоял на костылях, не сводя
своих ясных огромных глаз с алтаря. День выдался солнечный,
безоблачный, яркие лучи полуденного солнца, падая сквозь узкие
окна, гасли, многократно отражаясь от каменных стен. В этом
мягком, призрачном свете Кадфаэль отчетливо разглядел лицо Руна
и залюбовался его тонкими, как у девушки, чертами, исполненными
ангельской чистоты и целомудрия, в сияющем обрамлении светлых
кудрей. Юноша был прекрасен. Стоило ли удивляться тому, что
женщина, не имевшая собственного сына, пестовала его как
родного и готова была забросить привычные дела и пуститься в
нелегкое путешествие ради смутной надежды на чудесное
исцеление. Как монах ни старался, ему не удавалось
сосредоточиться на молитве, и, в конце концов, сдавшись, он
позволил своему взгляду скользить по склоненным головам
молящихся, тесной толпой заполнивших неф просторной
монастырской церкви. Церковные празднества во многом подобны
ярмаркам и зачастую, наряду с паломниками, привлекают праздных
зевак, мелких воришек, продавцов сомнительных реликвий,
снадобий и лакомств, предсказателей судьбы, завзятых игроков и
прочих мошенников и проходимцев всех мастей. Причем некоторые
из них на вид вполне почтенные люди, а обделывать свои делишки
предпочитают не на рынке и в таверне, а в самой святой обители.
Не лишне, пожалуй, и в церкви как следует приглядеться к
новоприбывшим, как наверняка приглядываются к ним на постоялых
дворах сержанты Хью Берингара. Лучше предотвраить неприятности,
чем потом их расхлебывать.
В целом собравшиеся в храме выглядели так, как подобает
добрым христианам, пришедшим к мессе. Однако среди них было
несколько человек, которые заслуживали особого внимания. трое
ничем на первый взгляд не примечательных мастеровых прибыли в
Шрусбери поодиночке, один за другим, до сей поры, по всей
видимости, не встречались и познакомились уже в обители, у всех
на виду: портной Уолтер Бэгот, перчаточник Джон Шур и коновал
Уильям Хейлз. Почему бы честным ремесленникам и не выбраться на
праздник, коль скоро представился случай выкроить на это
денек-другой? Однако от наметанного глаза Кадфаэля не укрылось,
что ногти на молитвенно-сложенных руках портного слишком уж
длинны да ухожены — с такими не больно-то сподручно орудовать
иголкой. Монах внимательно оглядел лица гостей. У перчаточника
лицо было круглое, полное и лоснящееся, словно он смазал его
тем же маслом, каким аводил глянец на свой товар, у портного --
худощавое, со впалыми щеками, постное и унылое, а у плотного
загорелого коновала — открытое и добродушное, ни дать ни
взять, воплощение честност и простодушия.
Может, они и впрямь те, за кого себя выдают, но до поры до
времени Хью стоит держать ухо востро, да и владельцам таверн в
городе и предместье надобно роявлять осмотрительность, ибо тем,
кто привечает у себя всякого рода проходимцев, не миновать
неприятностей и для себя, и для своих посетителей.
Выйдя после мессы из церкви, Кадфаэль в глубокой
задумчивости направился в свой садик, где его уже дожидался
Рун.
Паренек сидел на лавке, безропотно позволяя Кадфаэлю
проделывать все необходимые манипуляции. Он почтительно
поприветствовал монаха при встрече, но больше не промолвил ни
слова. Руки Кадфаэля, разминавшие мышцы и сухожилия, навевали
на юношу дрему, несмотря на то, что порой, нажимая особенно
сильно, монах причинял ему боль. Рун откинул голову к
бревенчатой стене, веки его начали слипаться, и наконец он
закрыл глаза. По тому, как плотно паренек сжимал губы, было
ясно, что он не спит. Приметил Кадфаэль и бледность на его
лице, и темные круги под глазами.
— Скажи-ка, дружок, ты принимал на ночь отвар, который я
тебе дал? — спросил монах, догадываясь, каков будет ответ.
— Нет, — отозвался Рун и с опаской, ожидая упрека,
открыл глаза.
— А почему?
— Сам не знаю. Я вдруг почувствовал, что в этом нет
нужды. Я был счастлив, — промолвил Рун и вновь закрыл глаза,
очевидно, задумавшись о том, как поточнее объяснить свое
состояние. — Я молился, брат. Не подумай, что я усомнился в
могуществе святой, — просто мне показалось, что я не должен
даже просить ее об исцелении, даже желать его... Я же хочу со
смирением преподнести святой в благодарность за ее милосердие
мою боль и увечье. Люди приходят к алтарю с подношениями — мне
же больше нечего предложить. Как ты думаешь, брат, примет она
мой дар, преподнесенный со всем смирением?
Кадфаэль подумал, что едва ли среди всех даров,
подносившихся святой ее ревностными почитателями, найдется
столь же ценная жертва. Этот паренек, прошедший долгий и
трудный путь, не просто научился терпеть боль и смирился со
своим увечьем, но обрел в страданиях источник душевного покоя и
укрепил свою веру в милоседие. Правда, так рассуждать человек
может лишь в отношении себя самого. С горем ближнего смириться
нельзя, если есть хоть малейшая возможность его утешить.
— А спал ты хорошо?
— Нет, но это неважно. Я всю ночь пролежал спокойно --
хотел вынести свою боль с радостью. Да и не мне одному не
спалось в эту ночь.
Руну отвели место в общей мужской спальне странноприимного
дома, где ночевали и другие калеки и всякого рода хворые,
кроме, разумеется, тех, чей недуг мог оказаться заразным. Таких
брат Эдмунд определял в лазарет.
— Сиаран тоже не мог заснуть, — задумчиво продолжал Рун,
— уже после ночного молебна, когда почти все спали, он вдруг
встал со своего топчана — тихонечко, чтобы никого не
разбудить, — и направился к двери. Помнится, мне еще
показалось странным, что он прихватил с собой пояс и суму...
К этому времени Кадфаэль весь превратился в слух. И в
самом деле, ежели человеку посреди ночи потребовалось
облегчиться, зачем тащить с собой пожитки? Правда, он мог
сделать это в силу привычки беречься от воров. Бог весть, что
за люд может оказаться в общей спальне, даже и странноприимного
дома.
— Неужто он и вправду их взял? Ну, а дальше что было?
— Дело в том, что Мэтью придвинул свой топчан вплотную к
Сиаранову. Он даже спит по ночам с вытянутой рукой, чтобы иметь
возможность в любой момент коснуться его. Хотя, по-моему, если
Сиарана что-то тревожит, Мэтью это нутром чует. Так и на сей
раз вышло. Он тут же поднялся и успел задержать Сиарана за
руку. Сиаран встрепенулся, как будто пробудился ото сна, охнул,
заморгал и, придя в себя, прошептал, что ему приснилось, будто
приспело время вновь отправляться в путь. Тогда Мэтью забрал у
него суму, отложил ее в сторону, и они оба снова улеглись
постели, после чего все стихло. Но мне кажется, сон к Сиарану
не шел. Что-то его беспокоило, и он долго еще ворочался.
— А как ты считаешь, — спросил Кадфаэль, — они знали,
что ты не спишь и все слышишь?
— Трудно сказать. Я и не думал притворяться спящим, но
боль была сильной, и, наверное, они слышали, как я шевелился...
Тут уж я ничего не мог поделать. Но само собой, я не подавал
виду, что все слышу, — это было бы невежливо.
Итак, Рун, а возможно, и кто-нибудь еще из гостей
странноприимного дома, кому в то время не спалось, поверили,
что Сиаран перепутал сон и явь. И то сказать: ежели человеку
ночью приспичило, он вполне мог подняться тихонечко, не желая
беспокоить друга. Но когда тот все же проснулся, он, если ему
требовалось облегчиться, вынужден был бы объясниться и все
равно уйти. Однако Сиаран сослался на сон, лег и больше не
вставал. Бывает, что люди ходят во сне, и двигаются при этом
бесшумно. Возможно, все было имено так, как говорил Сиаран.
— Вы прошли несколько миль вместе с этими двумя парнями.
Как вы с ними ладили? Должно быть, за это время вы успели
хорошо узнать друг друга, а?
— Они ведь, как и мы, еле-еле плелись и как раз
потихоньку нас нагоняли, когда Мелангель чуть не затоптали
конем, — слава Богу, Мэтью в последний момент подхватил ее и
вместе с ней отскочил в сторону. Ну а уж дальше мы с ними шли
вместе. Но я бы не сказал, что мы много о них узнали. Они все
больше между собой общались, да и Сиарану было больно идти --
тут, знаешь ли, не до разговоров. А вот Мелангель с Мэтью
прноровились идти рядышком, позади остальных, и он
действительно тащил ее узел — своих-то пожитков у него почитай
что не было. Сиаран, тот все больше помалкивал, но я-то знаю,
что такое больные ноги, и ничуть этому не удивлялся. Ну а моя
Рун.
Что верно, то верно, — подуал Кадфаэль. — Наверняка она
проговорила без умолку весь оставшийся путь до Шрусбери.
— А скажи-ка, — продолжал осторожно расспрашивать монах,
— эти двое, Сиаран и Мэтью, случаем не рассказывали, что их
связывает? Родственники они, старые друзья или просто случайные
попутчики? Они ведь примерно одного возраста, да и
происхождения тоже. Сдается мне, оба обучены грамоте. Похоже,
их готовили в клирики, а то — в оруженосцы. И все-таки они
друг другу свкорее всего не родня, да и люди, если
приглядеться, пожалуй, разные. Вот я и дивлюсь: с чего это они
вместе пустились в странствие. Вы где их повстречали — южнее
Варвика? Стало быть, они шли откуда-то с юга — интересно,
издалека ли?
— Ни о чем подобном ни один из них даже не упомянул, --
отвечал Рун, задумавшись об этом впервые. — Да мы и не
спрашивали. И то хорошо, что удалось обзавестись попутчиками,
тем паче что один из них крепкий, здоровый малый. Дороги нынче
не безопасны, особливо для двух женщин и калеки вроде меня.
Нет, брат, сейчас, когда ты меня об этом спросил, я понял, что,
по сути, ничего о них не знаю — ни откуда они, ни что их
сблизило. Разве что сестра моя прознала больше, — предположил
Рун, слегка сдвинувшись, чтобы Кадфаэлю было удобнее
прощупывать сухожилия. — Ведь они подолгу рядом шли, малость
поотстав от нас, и знай себе ворковали.
Брат Кадфаэль, однако, подозревал, что, о чем бы ни
говорили молодой человек и девушка, шагая по залитым солнцем
дорогам, мысли их были заняты иным. Она небось то и дело с
замиранием сердца вспоминала, как Мэтью, заключив ее в объятья,
лихо перескочил через канаву, а он и думать не мог ни о чем
другом, кроме юной красавицы, легкой, скользящей походкой
ступавшей рядом, и заново переживал то восхитительное ощущение,
которое испытал, когда прижал ее — хрупкую, нежную, напуганную
— к своей груди.
— Нынче он на нее почти не смотрит, — удрученно произнес
Рун. — Один Сиаран у него на уме. Заботой о нем он не
поступится даже ради Мелангель. правда, хоть он от нее и
отворачивается, дается это ему нелгко.
Кадфаэль напоследок, словно поглаживая, провел рукой по
больной ноге от бедра к ступне и, поднявшись, стер мазь со
своих ладоней.
— Ну вот, на сегодня достаточно. Но сразу не вставай --
посиди чуток и отдохни. Слушай, а может быть, сегодня ты
все-таки примешь этот отвар? Пусть он на всякий случай будет у
тебя под рукой, а там уж поступай как знаешь. Но помни: порой
принять помощь значит сделать доброе дело тому, кто ее
предлагает. Стал бы ты добровольно подвергать себя мучениям,
как Сиаран? Уверен, что нет, — ты паренек скромный, не из тех,
кто выставляет свое благочестие напоказ. Не надо думать, что
желание избегнуть мучений греховно. Но в конечном счете решать
тебе.
Парнишка встал и, постукивая костылями, заковылял по
тропинке к монастырскому двору, а Кадфаэль последовал за ним,
чуть поотстав, ибо хотел, не смущая Руна, понаблюдать за ним со
стороны. Особых изменений к лучшему он пока не замечал. Стопа
по-прежнему подворачивалась вовнутрь, а нога не доставала до
земли. И все же монах надеялся, что в усохшие мышцы и сухожилия
понемного возвражается жизнь. "Если бы он побыл у меня
подольше, — подумал Кадфаэль, — я, пожалуй, сумел бы добиться
некоторого улучшения. Но, увы, он вернется домой таким же,
каким пришел. Через три дня праздник закончится и
странноприимный дом опустеет. Сиаран и его неразлучный спутник
направятся на северо-запад, в Уэльс, а госпожа Вивер со своими
птенцами в Кэмпден. И пути Мелангель и Мэтью, которые при иных
обстоятельствах могли бы составить прекрасную пару, разойдутся
авсегда. То, что люди, собравшиеся отовсюду на церковный
праздник, в конце концов расходятся по домам и возвращаются к
повседневным делам, — в порядке вещей. Но разве так уж
обязательно, чтобы все они уходили отсюда такими же, какими
пришли? Неужто пребывание здесь ничего не изменит в их жизни?"
Глава 5
Брат Адам из Ридинга, которого поселили вместе с монахами
аббатства, других паломников, остановившихся в странноприимном
доме, видел только во время церковных служб или случайно — на
улице. На сей раз вышло так, что, когда он ближе к вечеру вышел
из сада вместе с братом Кадфаэлем, навстречу им на монастырском
дворе попались Сиаран и Мэтью, направлявшиеся к розарию, --
видно, молодые люди решили скоротать на солнышке часок-другой в
ожидании вечерни. По двору сновало множество народу: монахи,
служки и гости обители. Все спешили по своим делам, и скорбная
фигура Сиарана и его медлительная, осторожная поступь невольно
бросались в глаза.
— А этих двоих, — промолвил, остановившись, брат Адам,
— я уже видел. Первую ночь после Ридинга я провел в Абингтоне
— там же ночевали и они.
— В Абингтоне! — в тон ему задумчиво отозвался Кадфаэль.
— Издалека же они идут — с самого юга. А на пути от Абингтона
до Шрусбери ты их больше не встречал?
— Нет, да и как это могло случиться? Я-то ехал верхом, да
к тому же и не прямым путем. Мне надо было завернуть в
Леоминстер по поручению нашего аббата. Нет, до сегодняшнего дня
эта парочка мне на глаза не попадалась. Но и ошибиться я не
мог. Они люди приметные: раз увидишь — нипочем не забудешь.
— И какое впечатление ты составил о них, когда увидел в
Абингтоне? — спросил Кадфаэль, не сводя глаз с неразлучных
друзей, пока те не скрылись за деревьями. — Как тебе
показалось: долгий ли путь проделали они от Абингтона? Слыхал
наверное: Сиаран дал обет дойти босиком до Абердарона. По его
ногам можно было сказать, давно ли он пустился в дорогу.
— Он уже тогда малость прихрамывал, и оба были покрыты
дорожной пылью. Возможно, и для них это была первая остановка
на ночь, но мне в это что-то не верится.
— Вчера, — промолвил Кадфаэль, — Сиаран заходил ко мне
подлечить ноги, — и сегодня до вечера заглянет еще. Два-три
дня отдыха, и он сможет продолжить путь. А путь — что ни
говори — нешуточный: откуда-то с юга, из места, расположенного
не менее чем в дневном переходе от Абингтона, до самого
дальнего уголка Уэльса. Чудной обет, и, по моему разумению,
парень, что принял его, погорячился. Ведь если рассудить: какая
польза в том, чтобы добровольно подвергать себя мучениям, тогда
как на свете полным-полно несчастных, с рождения обреченных на
страдания и смиренно несущих свой крест.
— Многие по простоте душевной верят, что это зачтется им
на небесах, — добродушно заметил брат Адам. — Возможно, этот
малый не знает за собой особых добродетелей и надеется хоть
таким способом оказаться среди избранных.
— Но он отнюдь не прост, — уверенно возразил Кадфаэль,
— все, что угодно, только не это. Он заявил, что неизлечимо
болен и собирается закончить свои дни в благословенном
Абердароне, дабы его кости упокоились в священной земле Юнис
Энсли. Всякий, в чьих жилах течет валлийская кровь, сочтет это
стремление благородным. Но зачем истязать себя человеку,
которому судьба и так нанесла тяжелый удар? Или он бросает
дерзновенный вызов самой смерти? Коли так — понять это я могу,
но одобрить — нет!
— Естественно, что ты такого не одобряешь, — с улыбкой
промолвил брат Адам, ибо чувства Кадфаэля были близки его
собственным, — ты ведь научен врачевать боль, а стало быть,
видишь в ней врага. Для того мы и используем эти растения. --
Он погладил висевшую на поясе кожаную суму.
Вместе с Кадфаэлем Адам занимался сортировкой семян нового
урожая и получил в подарок два или три сорта трав, каких не
было в его саду в Ридинге.
— Боль, — продолжил он, — это коварный дракон, с
которым нам, словно паладинам, приходится неустанно вести бой.
Монахи не спеша прошли еще несколько ярдов, направляясь к
каменным ступеням лестницы, ведущей к дверям странноприимного
дома, с удовольствием обозревая царившую вокруг деловитую
суету, но тут брат Адам неожиданно остановился и пристально
вгляделся в толпу.
— Ну и ну, — пробормотал он, — я вижу, ваш праздник
притягивает с юга не только будущих святых, но и еще каких
грешников!
Удивленный Кадфаэль проследил за взглядом брата Адама,
ожидая, что тот пояснит свои слова, ибо в человеке, на которого
так внимательно смотрел заезжий травник, вроде бы не было
ничего примечательного. Он стоял возле ворот, где постоянно
толклась небольшая компания любителей поглазеть на вновь
прибывающих гостей, посудачить и разузнать последние новости.
Незнакомец был высок и широкоплеч, но благодаря
пропорциональному телосложению не казался таким крупным. Он
стоял, засунув большие пальцы за пояс своего просторного,
непритязательного, но ладно скроенного камзола. Судя по
одеянию, он не принадлежал к знати, однако никто не принял бы
его и за бедняка или простого землепашца. По всему видно, что
это человек солидный, почтенный и уважаемый, живущий в
достатке, — не иначе как купец или зажиточный ремесленник.
Такие люди — становой хребет городских общин Англии, и,
безусловно, один из них вполне может позволить себе отдохнуть и
развлечься с пользой для души, посетив церковный праздник. Он
благодушно поглядывал на занятый предпраздничными хлопотами
народ, и на лице его сияла широкая, довольная улыбка.
— Говорят, — промолвил Кадфаэль, взглянув на своего
спутника, — это некий Симон Поер, купец из Гилдфорда. Что
удивительного в том, что человек решил отправиться в
паломничество, чтобы провести чудесные летние деньки в приятном
и благочестивом путешествии. Но ты, как я вижу, знаешь о нем
побольше.
— Может, его и впрямь кличут Симоном Поером, — сказал
брат Адам, — но сдается мне, что
...Закладка в соц.сетях
